Цитаты из книги «Жизнь взаймы»

Лилиан наблюдала за ним. Она ждала, что он будет уговаривать ее не пить, но Борис был достаточно умен: он угадал ее мысли. – Налить еще? – спросил он. – Нет. – Лилиан поставила стакан около себя, не дотронувшись до него. – Борис, – сказала она, – мы слишком хорошо понимаем друг друга. Ты слишком хорошо понимаешь меня, а я тебя, и в этом наша беда.

– Прогулку по Сене я уже как-то совершила. Там мне предложили стать любовницей богатого мясника. Он обещал снять для меня квартиру. – А на Эйфелевой башне ты была? – Нет. Туда я пойду с тобой, мой любимый. – Я так и знал. Ты счастлива? – А что такое счастье? – Ты права, – сказал смущенно Клерфэ. – Кто знает, что это такое? Может быть, держаться над пропастью.

Клерфэ внимательно смотрел на платье из тонкой серебристой парчи, висевшее у изголовья кровати. – Специально для Сицилии, – сказал он. – Я надевала его вчера поздно ночью. – Где? – Здесь. – Одна? – Одна. – Больше ты не будешь одна. – Я и не была одна. – Знаю, – сказал Клерфэ. – Я говорю, что люблю тебя, так, словно ты должна быть мне благодарна. Но я этого не думаю. Просто я болтаю глупости, потому что мне непривычно… – Нет, ты не говоришь глупости… – Каждый мужчина, если он не лжет женщине, говорит глупости. – Иди, – сказала Лилиан, – откупорь бутылку «Дом Периньон». От хлеба и колбасы ты становишься слишком неуверенным в себе и глубокомысленным. Что ты нюхаешь? Чем я пахну? – Чесноком, луной и ложью, которую я никак не могу распознать. – Ну и слава Богу. Давай опять вернемся на землю. Ведь так легко оторваться от нее.

– Зачем нужно, чтобы тебя поняли? Ведь ты уходишь – разве этого недостаточно? Лилиан опустила голову. – Да, этого достаточно. Бей еще.

«Бей еще, – подумал он. – Когда ты вздрагиваешь от боли, потому что тебе пронзили сердце, они стенают „бей еще“, как будто ты и есть убийца». – Я тебя не бью. – Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой? – Я хочу, чтобы ты осталась здесь. Вот в чем разница. «Я тоже лгу, – думал он. – Я хочу, чтобы она была со мной, ведь, кроме нее, у меня нет ничего, она – последнее, что у меня осталось, я не могу ее терять, о Боже, я не должен ее потерять!»

свитеры, туфли, – и вдруг его пронзила острая боль, такая, какую ощущает человек, который вернулся с похорон близкого друга и уже взял себя в руки, но вдруг увидел что-то из вещей покойного – его туфли, блузу или шляпу. Волков понял, что Лилиан действительно хочет уехать. – Душка, – сказал он, чувствуя, как у него перехватило дыхание, – ты не должна уезжать. – Должна, Борис. Я хотела тебе написать. Вот смотри. – Она показала на маленькую латунную корзинку для бумаги у стола. – У меня ничего не вышло. Я не смогла. Напрасные старания – это невозможно объяснить. Потом я хотела уехать, не попрощавшись, и написать тебе оттуда, но и этого я бы не смогла. Не мучь меня, Борис…

– Я уезжаю одна, – сказала она. – Но еду с ним потому, что иначе у меня не хватит мужества. Одна я не в силах бороться против всего этого. – Против меня, – сказал Волков. Он отошел от двери и встал возле чемоданов. Он увидел ее платья

Когда Волков вошел, Лилиан укладывала чемоданы. – Собираешься, душка? – спросил он. – Зачем? Ведь через два-три дня ты их опять распакуешь. Она уже несколько раз укладывалась при нем. Каждый год – весной и осенью – ее, словно перелетную птицу, обуревало желание улететь. И тогда на несколько дней, а то и недель, в ее комнате появлялись чемоданы; они стояли до тех пор, пока Лилиан не теряла мужества и не отказывалась от своего намерения. – Я уезжаю, Борис, – сказала она. – На этот раз действительно уезжаю. Он стоял, прислонившись к двери, и улыбался. – Знаю, душка. – Борис! – крикнула она. – Оставь это! Ничего уже не поможет! Я в самом деле уезжаю! – Да, душка. Лилиан почувствовала, как его мягкость и неверие, словно паутина, опутывают ее и парализуют. – Я уезжаю с Клерфэ, – сказала она. – Сегодня! Она увидела, что выражение его глаз изменилось.

– Облачившись в одежду мертвеца, я несколько часов лежал, спрятавшись, у реки в ожидании ночи, – сказал он. – Я по-прежнему чувствовал страшное отвращение; но вдруг понял, что одежда, которую я носил, будучи солдатом, вероятно, тоже принадлежала мертвым… после трех лет войны было не так уж много новой форменной одежды… а потом я начал размышлять над тем, что почти все, чем мы владеем, нам дали мертвые… наш язык и наши знания, способность чувствовать себя счастливым и способность приходить в отчаяние. И вот, надев платье мертвеца, чтобы вернуться снова к жизни, я понял, что все, в чем мы считаем себя выше животных, – наше счастье, более личное и более многогранное, наши более глубокие знания и более жестокая душа, наша способность к состраданию и даже наше представление о Боге, – все это куплено одной ценой: мы познали то, что, по разумению людей, недоступно животным, познали неизбежность смерти.

«Я схожу с ума, – подумала она. – Я боюсь ночи. Боюсь самой себя. Что делать? Можно принять снотворное и не гасить свет. Можно позвонить Борису и поговорить с ним». Она протянула руку к телефону, но не сняла трубки. Она знала, что он ей скажет. Она знала также, что он будет прав; но какая в том польза, даже если знаешь, что другой прав? Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя. Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав. Лилиан устроилась в кресле у окна.