Глава 2
Лотти

– Вставай, лентяйка.

Несколько мгновений, пока сон окончательно не развеялся, Лотти не могла понять, прозвучали ли эти слова наяву или только у нее в голове. Но, продираясь к сознанию через какофонию в ушах, она сообразила, что ни один из призраков в зарослях шиповника не говорил таким пронзительным голосом, как сестра Бригитта.

Монахиня с лошадиным лицом хмуро смотрела на нее с края ямы, озаренная лучами восходящего солнца. Казалось, само присутствие Лотти глубоко ее возмущало. Будто не она сама швырнула ее в яму.

Лотти не встала. Вместо этого она прижала ладони к глазам. Она не знала, сколько часов провела во сне, а сколько пролежала с закрытыми глазами, надеясь уснуть. Яма с ее ледяным каменным дном и несмолкающими голосами мертвых не очень-то способствовала отдыху. И если судить по числу трапез, которые ей приносили один раз в день, эта ночь в яме была шестой.

А ей предстояло провести здесь семь ночей.

Семь ночей в наказание за дерзость сестре Бригитте.

Для сестер Благословенного Шиповника семерка была священным числом.

На том месте, где теперь стоял монастырь, некогда высилась башня бессмертного бергсры^[1]. Несколько тысяч лет назад бергсра приютил в башне юную принцессу, бежавшую от замужества с жестоким принцем. Воины принца семь дней осаждали башню, пытаясь вернуть беглянку. Семь дней бессмертный бергсра и принцесса наблюдали, как глупые смертные пытались проломить стены башни своими глупыми человеческими орудиями.

Через семь дней его терпение иссякло.

Бессмертный окружил башню густыми зарослями шиповника. Колючие ветви схватили нападающих, пронзили их шипами и оплели стеблями. Еще семь дней звучали стоны умирающих, но принцесса заглушала их игрой на арфе. В этой башне, навеки окруженной кустарником и телами, бергсра и принцесса счастливо прожили много лет.

Пока наконец ее жизнь не подошла к концу и бергсра не покинул башню – ветшающий памятник его любви к смертной.

Теперь от башни осталась лишь яма в зарослях неискоренимого шиповника, полная голосами мертвых.

Я повинуюсь моей клятве.

Лотти постаралась отогнать голос.

– С какой стати мне вставать? – Она не сдвинулась с места. Не показала, как отчаянно ей хотелось оказаться подальше от ямы и ее голосов. Бергсре Благословенного Шиповника было неведомо милосердие. Это, как успела уяснить Лотти, роднило его с настоятельницей ордена его имени. А значит, наказание окончилось на день раньше по другой причине.

– С той, что я тебе приказываю, – отрезала сестра Бригитта. – А покорность – добродетель, которую должны усвоить все недостойные.

«Недостойные». Казалось бы, спустя шестнадцать лет это слово уже не должно ее ранить.

– К тому же ты прохлаждаешься здесь уже несколько дней, пока мои святые сестры выбиваются из сил, готовясь к фестивалю.

Ах вот оно что.

– Значит, ты выпускаешь меня на день раньше, чтобы не марать свои святые руки, а заставить меня таскать тяжести с холма.

Святые сестры были единственными, чьих мыслей Лотти не слышала. Сестра Доротея, бывшая настоятельница, говорила, что проклятие Лотти – слышать порочные мысли. А сестры ордена посвятили жизнь служению бессмертным и тем самым очистились от пороков. Но Лотти и так знала, о чем думает сестра Бригитта. Ее выдало на миг дрогнувшее лицо, и Лотти ощутила яростный жар удовлетворения, хоть и понимала, что за эту дерзость тоже придется заплатить.

– Поразительно, – неспешно произнесла сестра Бригитта, развязывая пояс, сплетенный из тонких ветвей шиповника, – что нежеланная дочь, получившая от матери лишь проклятие, ничуть не ценит оказанную ей доброту. Тебе не помешало бы научиться смирению.

Голые ноги Лотти по-прежнему болели от ударов пояса, когда она в пятый раз спускалась с холма к фахверковым домам деревеньки Гельд.

Ранняя весна покусывала холодными зубами раны на коже, ноги вязли в грязи, а гора позвякивающих тарелок норовила вот-вот обрушиться, делая каждый спуск мучительно медленным.

Летом Гельд сиял.

Поля пропитанной солнцем золотистой пшеницы, кормившей всю деревню, окружали ее, подобно священному нимбу. Но в месяцы после сбора урожая эти самые поля представляли собой лишь бескрайние просторы тусклой голой почвы. Сколько бы фонарей ни зажигали жители на площади и сколько бы цветных лент ни развешивали, деревня не становилась менее тоскливой. И улыбки не заслоняли мрачные мысли, которые жадно притягивало проклятие Лотти.

Она швырнула груду тарелок на деревянный стол так, чтобы та зазвенела. Сестра Ева посмотрела на Лотти с укоризной, но, будучи новенькой в монастыре, не решилась ее отчитывать, а просто развернулась и пошла прочь. Ее зеленая ряса с вышивкой в виде колючих ветвей величественно развевалась за спиной.

Других сестер поблизости не было, и Лотти оперлась о стол, прикрыв глаза и давая отдохнуть своему замерзшему, ноющему телу. «Лентяйка, – сказали бы монахини, если бы ее увидели. – Разве ты сможешь избавиться от проклятия, если будешь потакать своим порокам?»

Разговоры на деревенской площади звучали приглушенно, все еще полусонно. Но разноголосица в голове у Лотти не замолкала ни на миг.

Обычно Лотти удавалось не обращать внимания на постоянный гул. Но в Гельде редко бывало так много народу.

Сегодня деревенские жители вместе сезонными работниками закончат сеять пшеницу. Мужчины, которым не нашлось места в городе, приезжали в деревню на несколько недель, чтобы подзаработать и набить животы. Закончив с посевом, они снова садились в тарахтящие автобусы и разъезжались по домам – в Вальштад, Гренц и другие города. Но сегодня Гельд праздновал. Каждая семья приносила свое коронное блюдо, пекарня Хена готовила булочки с кардамоном, а пивоварня предоставляла пиво. Ну а монахини благословляли работников, одаривая их ветками шиповника.

Потом работники уезжали, и их мысли переставали зудеть у Лотти в голове.

Один из них, стоявший в очереди в пекарню Хена, обратил внимание, как задрался подол ее платья, когда она прислонилась к столу. В мыслях другого она увидела собственное голое колено. Они разглядывали, как облегает ее тело платье не по размеру. Лотти чувствовала голод в их взглядах. И отголоски других мыслей, более опасных.

Из-за какофонии Лотти даже не заметила Эстель, пока та не схватила ее за запястье.

– Угадай, что я только что видела в пекарне! – заговорщическим тоном прошипела Эстель ей на ухо. Тепло ее ладони обожгло Лотти. За шесть дней холод ямы проник в нее до самых костей. Но Эстель, если и обратила внимание на ее ледяную кожу и на то, что Лотти уже шесть дней не заходила в пекарню, виду не подала. От прикосновения сознание Лотти наполнилось мыслями Эстель. И эти мысли были не о том, где пропадала Лотти, а лишь о том, что Эстель жаждала ей поведать.

– Что ты видела? – Лотти держалась поближе к лучшей подруге, пробираясь через толпу. Голоса в голове начали затихать.

– Нет уж. – Эстель очаровательно надула губки. – Попробуй угадать.

Лотти и так знала, что видела Эстель. Мысль торопливо прыгнула ей в голову в тот самый момент, когда подруга схватила ее за руку. Но Эстель не хотела, чтобы Лотти действительно угадала. Она желала продлить этот миг, насладиться чужим вниманием, а потом со злорадством раскрыть свой незначительный секрет. А жизнь всегда была проще, когда Эстель получала то, что хотела.

– Что-то неожиданное? – подыграла Лотти.

– Возмутительное! – Эстель театрально схватилась за сердце.

– Ты накрыла тесто, и твоя мать впервые не поправила салфетку на миллиметр, будто ты криво ее положила?

Эстель фыркнула:

– Ага, как же.

– Твой отец сказал о ком-то что-то дурное?

– Скорее уж мама перестанет меня вечно поправлять.

В присутствии Эстель промозглый холод ямы понемногу отступал. Лотти просидела там шесть ночей в компании призраков. Но теперь они с Эстель будто снова вернулись в школу, где виделись каждый день и были неразлучны. Ни одна другая девочка не могла пролезть в их мирок.

Наконец терпение Эстель лопнуло по швам:

– Утром Генриетта зашла к нам за булочками, и угадай, во что она была одета! – На этот раз от Лотти не требовалось угадывать. – В одно из платьев, которые мистер Хинде заказал для дочери!

Генриетта была на несколько лет старше Лотти и Эстель, но когда-то они все вместе сидели в единственном деревенском классе, чтобы обучиться кое-чему перед замужеством или выходом на работу.

Генриетта, окончив школу, вышла замуж за Леннарта Хинде, богатого вдовца, жившего в самом большом доме во всей деревне. Все поднимали тосты за здоровье юной невесты и не столь юного жениха. Все улыбались, поздравляли их, танцевали и поглощали еду и пиво, купленные на деньги мистера Хинде. А Лотти слышала, что на самом деле думали в тот день гости: что не прошло и трех месяцев с тех пор, как скончалась прежняя миссис Хинде. Что Генриетта не сможет воспитать падчерицу, которая всего на семь лет ее младше. Что она совершенно не умеет ни готовить, ни шить, но стоит взглянуть на декольте ее свадебного платья, чтобы понять: Леннарт Хинде женится на ней не ради ее талантов вести хозяйство.

Злые мысли, следовавшие за теплыми словами, раздражали Лотти и не давали ей покоя.

Монахини вечно твердили, что Лотти должна покаяться. Отречься от всех недобродетельных помыслов. Но Лотти знала, как порочны помыслы окружающих.

Их мысли были мелочны, сердиты, завистливы и алчны. А их слова и улыбки в адрес Генриетты и Леннарта насквозь фальшивы.

Но проклятой при этом считалась Лотти?

Это она драила полы до кровавых мозолей на руках, через ночь спала в яме среди шиповника, была обречена жить в монастыре, пока добродетели не снимут с нее проклятие. С какой стати ей пытаться стать добродетельнее всех вокруг? Она слышала, как они упиваются своими мерзкими мыслишками, уверенные, что никто ничего не знает.

Но Лотти знала все.

Наблюдая за Генриеттой, кружившейся в свадебном платье и венке из цветов, видя, как радостно развеваются ее кудри, Лотти тоже поддалась порочному искушению. Она подцепила мысль из головы Эстель и прошептала:

– Зуб даю, она ждет ребенка. Потому ему и пришлось на ней жениться.

Лотти знала, что это не так, но вспышка мстительной радости вытеснила в разуме Эстель жгучую зависть в адрес Генриетты с ее дурацким плоским веснушчатым носом. Генриетты, выходившей замуж за самого богатого мужчину в деревне, за мужчину, в доме которого она сможет вести жизнь изнеженной домохозяйки с мягкими руками. Вместо того чтобы подниматься до рассвета и работать в пекарне родителей, получая взамен лишь мускулы от замешивания теста да пятна от муки на невзрачных платьях.

– Я как раз подумала о том же! – прошептала в ответ Эстель и радостно шлепнула Лотти по плечу. Это привлекло внимание одной из монахинь, заметившей, как они вместе хихикают с края толпы. В наказание Лотти всю ночь отскребала оставшиеся после свадьбы грязные тарелки.

Оно того стоило.

Это мимолетное ощущение близости всегда того стоило.

Проклятие Лотти помогло ей в одном: стать той, с кем Эстель хотела дружить. Становиться ею раз за разом, снова и снова.

Лотти опять вернулась к старым детским привычкам.

– Бьюсь об заклад, Генриетта нарочно дала ему неправильные мерки, когда он делал заказ.

Этот спор она выиграла бы без труда. Лотти подслушала замысел в голове Генриетты, когда та месяц назад несла бланк заказа к почтовому фургону. Она злилась, что муж решил купить новые платья дочери, а не ей. Потому написала на бланке другие мерки. Так, чтобы дочери платья оказались велики, а на Генриетте сидели идеально. А девчонка пусть донашивает их, когда Генриетте они наскучат.

Она бросила конверт в почтовый фургон и пошла прочь. Лотти вдруг подумала, что может все исправить. Выхватить конверт, пока еще не поздно. Уберечь юную дочку Леннарта от унизительного момента, когда предвкушение сменится разочарованием при виде болтающихся рукавов только что надетого платья.

Но это было бы бессмысленно.

Монахини каждый день напоминали Лотти, что, несмотря на все ее усилия, она далеко не праведница. Даже если она поможет дочери Леннарта Хинде, ничего не изменится.

К тому же самой Лотти никто никогда не помогал. Ни рыцари из старых сказок. Ни бессмертный бергсра, который укрыл бы ее в башне от врагов. Ни даже жалостливая проклятая девочка, которая защитила бы ее от себялюбивой мачехи. Лотти никто ни от чего не защищал.

Услышав «догадку» Лотти, Эстель расплылась в ошеломленной улыбке, избавив ее от последних отголосков вины. Они уселись на садовую ограду за домом миссис Мюллер, и Эстель рассеянно вытащила из кармана сверток – две булочки с корицей из пекарни, завернутые в вощеную бумагу. Одну она отдала Лотти, которая жадно вцепилась в теплое тесто. Пустой желудок тут же отозвался урчанием. От завитков теста поднимался сахарно-коричный пар. Они быстро разделили свои булочки – Лотти отдала Эстель мягкую серединку и взяла у нее хрустящий внешний слой, хотя сама тоже больше любила серединку. Таков был привычный ритуал, возникший, когда им обеим было по шесть лет.

Но, даже поедая булочки, Лотти все равно чувствовала, как негодует Эстель. Это она должна щеголять в платьях из города. Ей городские наряды все равно шли больше, чем Генриетте. Лотти рылась в разуме Эстель в поисках чего-то, что поможет ее отвлечь, и вдруг наткнулась на обрывок злорадной мысли:

Хотя какая разница?

Когда я уеду с Конрадом в Вальштад, у меня будет навалом разных платьев.

Мысли работали не так, как слова. Они не шли одна за другой, медленно и по порядку, раскрывая лишь то, чего хотел поведать рассказчик. Мысли ничего не скрывали и обрушивались разом. Миг – и Лотти знала обо всем, что произошло с Эстель за эти шесть дней. Будто Лотти была рядом, а не сидела в яме среди шиповника.

Эстель обратила внимание на симпатичного сезонного работника со светлой щетиной, зашедшего в пекарню за причитающейся порцией хлеба. Когда он ослепил Эстель улыбкой, от которой екнуло в животе, она бесплатно дала ему кусок пряного яблочного пирога. С тех пор они встречались украдкой в тенях за амбаром после окончания дневных работ. Но Эстель все же вела себя осторожно и не решалась целиком отдаться мужчине, который через несколько дней уедет навсегда.

Но потом он произнес слова, вскружившие ей голову.

«Когда мы вернемся в Вальштад».

Теперь Эстель грезила не мужчиной, а городом.

Завтра, пока деревня будет отсыпаться после праздника, она сбежит и сядет в автобус, увозящий работников обратно в город. Она забрала деньги, которые родители прятали под половицами в пекарне, и отдала на сохранение Конраду. С этими деньгами она сможет продержаться, пока не найдет работу. Что-нибудь гламурное, например продавщица папирос, как в журналах. Или официантка в клубе, где бывают Хольцфалли.

Эстель собиралась уехать из Гельда, ни на секунду ни задумавшись о тех, кого оставит позади.

Даже о Лотти.

И она улыбалась, глядя Лотти прямо в глаза. Так же, как улыбалась Генриетте на ее свадьбе.

Она отряхнула руки от сахара и сказала, что ей пора возвращаться в пекарню, пока родители не заругались.

Эстель встала, забирая свое тепло, и Лотти ощутила, как холод монастыря вновь пробирается в ее тело. Но теперь он простирался на долгие годы вперед. Ее снова бросят. Она снова останется одна.

И Лотти поняла, что не может отпустить Эстель.

Сказка о лесорубе

Лесоруб и его жена

Не ходи в лес, дитя. Там подстерегают опасности, которые тебе пока не одолеть.

Теперь садись и помалкивай, а я расскажу тебе сказку о благородном лесорубе и его волшебном топоре.

Посреди древнего леса стояла крохотная деревушка Вальштад. Бедное маленькое поселение, чьи жители, как и жители всех других деревень, страшно боялись созданий, обитавших в темной чаще. Созданий столь же древних, как и сам лес.

Нёкки прятались в колодцах, хватали детей, отправленных за водой, и топили их. Тролли ломали стены хижин, как яичную скорлупу, и пожирали всех, кто был внутри. Плачущие сироты хныкали по ночам, как потерянные малыши, заманивая сердобольных матерей. А хитроумные волки, умевшие оборачиваться людьми, выслеживали юных дев, собирающих цветы на лужайках, и проглатывали целиком.

На окраине Вальштада жил молодой лесоруб с красавицей-женой. Жили они бедно, но не знали ни голода, ни холода. И были счастливы.

Но вот пришла темная зима и принесла снегопад, которому не было конца. Поговаривали, что виной тому стала междоусобица снежных великанов в горах. Как бы то ни было, снег шел день за днем, неделя за неделей, а потом и месяц за месяцем. Молодой лесоруб трудился не покладая рук, но продал все дрова, которые нарубил, а себе не оставил ничего. Без огня в очаге их дом остыл, есть было нечего, а в двери им скреблись лесные твари.

Однажды утром, когда за окном завывал студеный ветер, лесоруб, глядя, как его жена ворошит угли в надежде найти хоть искру света, понял, что ему придется взять топор и отправиться в опасную чащу.

Но какое бы дерево он ни пытался срубить, все они оказывались промерзшими насквозь и лишь разлетались на щепки под ударами топора. Лесоруб углублялся все дальше и дальше в лес, пока совсем не заблудился.

Много часов он пробирался по снегу, пытаясь найти дорогу к дому, пока вдруг не вышел на лесную опушку. Град больше не бил его по лицу, мороз не кусал за пальцы, сугробы не доходили ему до пояса. Ледяной ветер шумел в деревьях позади, но на самой опушке было тепло, как весной, на земле росла зеленая травка, а луна, пробивавшаяся из-за густых зимних туч, светила почти так же ярко, как полуденное солнце.

Посреди опушки стояло самое прекрасное дерево, какое лесоруб видел за всю жизнь. Кора блестела золотом и серебром, а рубиновые и сапфировые прожилки сверкали в лунном свете.

Лесоруб занес было топор, но тут из дерева послышался голос:

– Не надо, добрый лесоруб. Молю, не срубай мое дерево. Вместе с ним погибну и я.

Лесоруб был в отчаянии. Вернись он с пустыми руками, его и его жену ждет неминуемая смерть. Но он не мог не внять такой отчаянной мольбе и потому опустил топор.

В тот же миг в стволе дерева появилось лицо. Затем рука, нога, и наконец из сердцевины древа вышел хульдрекалл с кожей и одеянием из золотой коры, с волосами из рубиновых листьев и венами из серебряной смолы.

– Благодарю тебя, почтенный лесоруб. – Хульдрекалл был бессмертен и правил всеми, кто жил в лесу. И все же он поклонился лесорубу. – За твою доброту я исполню любые твои желания.

Желания лесоруба были незамысловаты. Он хотел вернуться к жене. Принести с собой достаточно дров, чтобы им хватило до весны. И защитить любимую от лесных чудовищ, скребущихся им в дверь. Хульдрекалл удивился столь скромным просьбам и повторил свое предложение. Он сказал, что может дать лесорубу все сокровища из королевской казны. Но благородный лесоруб лишь покачал головой. И хульдрекалл исполнил его скромные пожелания.

Сначала он дал ему кольцо, свитое из золотистых ветвей его дерева. Это кольцо, сказал хульдрекалл, укажет и осветит лесорубу путь через чащу, куда бы тот ни пожелал направиться.

Потом хульдрекалл протянул руку и отломил с дерева ветвь покрупнее. Изогнувшись, ветвь приняла форму острого топора – лучшего из всех, какие лесорубу доводилось видеть. Хульдрекалл вручил лесорубу топор и пообещал, что им можно будет свалить любое дерево с одного удара.

– Сруби деревья вокруг своего дома в форме круга, – сказал хульдрекалл, – и ни одна лесная опасность не преодолеет эту границу.

Таков был его дар лесорубу. И его детям. И детям его детей. Пока потомки лесоруба будут хранить топор, хульдрекалл будет их защищать.