Берлин, май 1945. Записки военного переводчика

Как трудно и попросту невозможно было нам воспринять это противостояние бедствиям, которое начинается с обязательств перед самим собой – телесным, перед всем житейским, не испаряющимся в духовном изживании катастрофы. Эту непременность в осуществлении своих нужд, интересов, в поддержании сохранности повседневных навыков, привычек, чтобы не поддаться хаосу, выстоять. Этот властный инстинкт самосохранения. Мы не могли оценить этот труд другой культуры

Нерушимы дисциплина, взаимные обязательства и заведенный порядок дел и распорядок дня. Тут хоть тресни. Для нас это было чуждо, непонятно, неприемлемо. Мы плеваться готовы были от такой немецкой тупости и себялюбия. Это ведь так сочеталось с корыстью, которая вела их на войну, на захват благ – для немцев, для каждого из них за счет поверженных. А мы-то еще помнили в себе тот бескорыстный огонь желания каких-то идеальных мистических всеобщих благ трудящимся и обездоленным. И

Положение, в котором я оказалась, было странным, ирреальным, особенно если на это взглянуть сейчас, вне контекста войны. Война ведь сама по себе патология. И все, что происходило на войне, что пережито, непереводимо на язык понятий мирного времени и не соотносится с его обычными психологическими мерками.