© Полянская Е., текст, 2014.

© «Геликон Плюс», макет, 2014.

На горбатом мосту. Стихотворения

«Так хочется настроить эту жизнь…»

 
Так хочется настроить эту жизнь.
Она же – ускользает, не даётся.
Всё что-то в ней болит, мерцает, бьётся,
Мелькают лица, даты, этажи.
 
 
Всё слышится то пение, то плач,
То резкий смех, то электрички дальней
Тревожный свист… Всё яростней скрипач,
А голоса – всё выше и хрустальней.
 
 
Вот – зимний лес, и синяя лыжня
С разгону огибает куст ольховый.
И куст тихонько кружится, звеня
Смолистыми серёжками… И снова —
 
 
Летят огни, грохочет переезд,
Но с каждым днём всё резче и свободней
Тень фонаря, похожая на крест,
Качается у самой подворотни.
 
 
Звучат единой музыкой шаги,
И лязг замка, и звяканье цепочки,
И шум дождя, и голоса пурги,
И выдох раскрывающейся почки.
 
 
И всё вокруг меняется, спешит,
Смысл обретая в каждой переменной,
Где звук со светом неразрывно сшит.
И дирижёр слепой и вдохновенный,
 
 
Из темноты прорвавшись ледяной,
Парит над партитурой раскалённой,
И каждый миг гармонией иной
Взрывается оркестр ошеломлённый.
 

«В перестуке колёс всё быстрее и злей…»

Noli tangere cyrkulus meos!^[1]

Архимед

 
В перестуке колёс всё быстрее и злей —
Никого не вини, ни о чём не жалей,
Ни о чём не жалей, никого не вини…
А навстречу, как жизни чужие, – огни.
 
 
А навстречу горстями мгновений – кусты,
Полустанки, заборы, сараи, кресты.
Это – дерева стон, это – скрип колеса…
Ах, прожить бы ещё полчаса, полчаса!
 
 
Ах, прожить бы ещё!.. Головою тряхни —
Ни о чём не жалей, никого не вини.
Слышишь? – в ровном дыхании русских полей:
Никого не вини, ни о чём не жалей.
 
 
Это – сердце, сжимающееся во мгле,
Это – рюмка с отравой на грязном столе,
Это – в кранах бормочет слепая вода,
Это – по коридору шаги в никуда.
 
 
Это – времени бешеные виражи,
Это – «Бей, но не трогай мои чертежи!»,
Это лезвие ночи проводит черту
Сквозь ноябрьскую зябнущую наготу.
 
 
Так присвистни, потуже ремень затяни,
И судьбу, словно глупую птицу, спугни.
И под крики «Распни!», и под крики «Налей!»
Никого не вини, ни о чём не жалей.
 

«Они рассуждали…»

 
Они рассуждали:
хитрый – о честности,
трусливый – о мужестве,
бездарный – о вдохновении.
А равнодушный так говорил о любви,
что аж заходилось сердце.
 
 
Они призывали:
благополучный – к терпению,
злой – к милосердию,
к щедрости – жадный.
Ну а бездельник так пел славу труду,
что прямо руки чесались.
 
 
Они упрекали:
лжецы – в недоверии,
любопытные – в сдержанности,
эгоист – в неготовности к жертве.
А безбожник – тот просто разил наповал
цитатами из Писания.
 
 
И вот, постарев,
поседев в безнадёжной борьбе с энтропией,
устав от привычной сансары,
я вспомнила вдруг, что в учебнике —
обычном учебнике
военно —
полевой хирургии —
сказано чётко:
«Спеши не к тому, кто кричит, —
к тому, кто молчит».
 

«Оттого, что зима совершается вовремя, мне…»

 
Оттого что зима совершается вовремя, мне
Как-то легче на сердце и даже немного теплее.
Сокровеннейший жар затаился в её белизне,
Как бездымный огонь в глубине оснежённой аллеи.
 
 
Оттого что над городом кружится медленный снег,
Истончённая явь всё прозрачней и призрачней снится,
И глядит высота из-под низко опущенных век,
Чуть заметным штрихом изменяя привычные лица.
 
 
Это время земное проходит волна за волной,
Кроме явного смысла исполнено смысла иного,
Повествуя о жизни иной и о смерти иной,
По-иному звучать заставляя обычное слово.
 

«Не понимая, как ведётся игра…»

 
Не понимая, как ведётся игра,
Путаясь, выламываясь за пределы,
Я исчезаю. Ты говоришь: «Хандра!»
Ты, вероятно, прав… Но не в этом дело.
 
 
Если ж не в этом, то чёрт его знает – в чём:
То ли входная дверь прогремела цепью,
То ли стена оскалилась кирпичом,
То ли сквозняк вздохнул и запахло степью —
 
 
Кожею сыромятной, сухой травой,
Горьким дымом, конским тревожным потом, —
То ли время дрогнуло тетивой,
То ли птенец вскрикнул перед полётом.
 
 
И за этим птичьим «была – не была!»,
За едва-едва ощутимой дрожью
Времени или треснувшего стекла
Каждый раз оживает одно и то же:
 
 
Близко и так мучительно далеко
(Вот оно, вот оно вьётся в пыли дорожной)
Неуловимое то, с чем идти легко,
С чем оставаться здесь никак невозможно.
 

«Господи, взгляни на наши лица…»

 
Господи, взгляни на наши лица —
Ты сияешь славой в звёздном стане,
Господи, мы – птицы, только птицы,
Жизни еле слышное дыханье.
 
 
Наша плоть под солнцем истончилась,
Выветрились слёзы и улыбки,
Нашу тонкокостность, легкокрылость
Лишь в полёте держит воздух зыбкий.
 
 
Господи, ну что ещё мы можем?
Только петь. Не помня о законе,
Петь одну любовь… И всё же, всё же —
Не сжимай в кулак своей ладони!
 

Елагин остров

 
На ботиночках шнуровка
Высока, остры коньки.
День – что яркая обновка,
И румяная торговка
Прославляет пирожки.
 
 
Вензелей переплетенье,
Жаркий пот, скользящий бег…
И – дворцовые ступени,
Львов чугунное терпенье,
В чёрных гривах – белый снег.
 
 
Всё расплывчатей и шире
Круг от прожитого дня.
На часах всё ниже гири,
Может быть, и правда – в мире
Нет и не было меня?
 
 
Только лёд прозрачно-ломкий,
Только взмахи детских рук,
Ивы у прибрежной кромки,
Звон коньков да сердца громкий,
Заполошно-частый стук.
 

«В ночном безмолвии двора…»

 
В ночном безмолвии двора
И в торопливости прохожих,
В неумолимости оград
Мне будет чудиться всё то же —
 
 
Воспоминаний душный мех,
Больного сердца перебои
Да из окна чуть слышный смех
Несбывшегося – надо мною.
 

«В этой комнате слышно, как ночью идут поезда…»

 
В этой комнате слышно, как ночью идут поезда
Где-то там глубоко под землёй, в бесконечном тоннеле…
Пережить бы ноябрь! Если Бог нас не выдаст, тогда
Не учует свинья и, глядишь, не сожрёт в самом деле.
 
 
Пережить бы ноябрь – чехарду приснопамятных дат,
Эти бурые листья со штемпелем на обороте,
Этот хриплый смешок, этот горло царапнувший взгляд,
Этот мертвенный отсвет в чернеющих окнах напротив.
 
 
Пережить бы ноябрь. Увидать сквозь сырую пургу
На январском листе птичьих лапок неровные строчки,
Лиловатые тени на мартовском сизом снегу,
Послабленье режима и всех приговоров отсрочки.
 
 
Пережить бы ноябрь… Ночь ерошит воронье перо,
Задувает под рёбра, где сердце стучит еле-еле.
И дрожит абажур. Это призрачный поезд метро,
Глухо лязгнув на стыках, промчался к неведомой цели.
 

«Учимся ждать…»

 
Учимся ждать,
всю жизнь мы учимся ждать.
Ждём
рук материнских,
тёплой молочной груди,
ну хотя бы – пустышки.
Ждём
окончания «тихого часа»,
урока, четверти, школы,
рабочего долгого дня.
Ждём
улыбки, звонка,
письма,
невозможного счастья.
Ждём
маршрутку, автобус, трамвай,
ждём, когда вырастут дети.
Ждём
аванса, получки,
отпуска, выходных,
вполне заслуженной пенсии,
какой-нибудь передышки.
Ждём
в очередях
за карточками, за талонами,
ждём в коридорах —
у кабинета врача,
у начальственной двери.
Ждём
холодов, листопада,
первого снега,
первой травинки.
Ждём
постоянно,
с надеждой ждём и безнадёжно,
с нетерпением и терпеливо,
ждём, стиснув зубы,
затаив дыхание —
ждём.
Учимся ждать.
Когда ж наконец мы дождёмся,
и ангел дежурный,
в неизвестность дверь приоткрыв,
вызовет: «Следующий!» —
только тогда
облегчённо
выдохнет каждый из нас:
«Вот он я, Господи!
Кажется, я научился!..»
 

«По осени я вспоминаю ту…»

 
По осени я вспоминаю ту
Классическую стрекозу из басни
И думаю: чем строже, тем напрасней
Мораль извечно судит красоту.
 
 
Пропела – ну какая в том беда? —
Коротенькое праздничное лето…
Как хорошо! Хоть кто-то в мире этом
Не ведал безысходности труда.
 
 
В минуту вдохновения её
Создал Господь из воздуха и света
И отпустил. И не спросил совета
У скучных и жестоких муравьёв.
 

«К этой квартире, где прожито столько лет…»

 
К этой квартире, где прожито столько лет,
Так что можно вполне сойти за домового,
Где с чужой памятью собственный смешан бред,
Я подхожу и войти не решаюсь снова.
 
 
Там не укроешься: жизнь состоит из прорех
И по краям – густых отпечатков пальцев…
Лучше не думать, помнят ли вещи всех
Бывших хозяев, а точней – постояльцев.
 
 
Тех, кто на пианино этом играл,
Мыл, убирал, тонко раскатывал тесто,
Думал, страдал, болел, потом – умирал,
Освобождая другим квартирантам место.
 
 
Что меня ждёт за дверью? Каким ещё
Дышащим зеркалам во мне предстоит разбиться?
Кто и за что сегодня предъявит счёт
И предложит с процентами расплатиться?
 
 
Прежде чем тяжестью лягут в ладонь ключи,
Сердце наполнив мерцающею тревогой,
Прежде чем этому сердцу сказать: «Молчи!» —
Надо ещё постоять, подождать немного.
 
 
Надо собраться с силами, перекурить,
Сжаться до точки, внутри себя бесконечной,
Чтобы потом решительно дверь отворить
И спокойно шагнуть темноте навстречу.
 

«Апрельский день прочитан между строк…»

 
Апрельский день прочитан между строк.
В облупленной стене несвежей раной
Темнеют кирпичи. И водосток,
Вообразив себя трубой органной,
 
 
Прокашлялся и загудел. Под ним
На тротуаре – трещинок сплетенье,
И прошлогодний лист, весной гоним,
Плывет в небытие прозрачней тени.
 
 
И снова мир течёт сквозь решето
Фантазии, сквозь близорукость взгляда,
И мне не выразить словами то,
Что вновь его спасает от распада.
 

То, что я есть

То, что я есть, заставит меня быть.

В. Шекспир

 
То, что я есть, – в ночи крадущийся тать,
Карточный шулер с драными рукавами.
То, что я есть, заставляет меня хохотать,
Петь, исходить рифмованными словами.
 
 
То, что я есть, колпаком дурацким звеня,
Пляшет на самом краю карниза.
То, что я есть, шкуру сдирает с меня
И уверяет, что это – закон стриптиза.
 
 
То, что я есть, славу любви трубя,
Яростно шепчет через барьер столетья:
Знаешь, я никогда не любила тебя.
Больше того – никогда не жила на свете.
 
 
То, что я есть, всем и всему назло
Строит в ночи мосты, а с утра – взрывает.
То, что я есть, заставляет врастать в седло
Именно когда из него выбивают.
 
 
То, что я есть, словно летучая мышь,
Криком своим пробивая в пространстве дыры,
Слепо летит и слушает эхо. Лишь
Эхо – свидетель существования мира.
 
 
То, что я есть, желая себя разбить,
Мечется нелепо и неосторожно.
То, что я есть, – меня заставляет быть,
И тут изменить уже ничего невозможно.