© Екатерина Кравцова, 2019

ISBN 978-5-4496-8879-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Мои ощущения свидетельствовали о том, что я все еще существую, но отнюдь не в качестве полноценной человеческой единицы. Скорее уж я был просто точкой на плоскости, точкой, через которую можно провести бесконечное количество прямых».

М. Фрай

1. Точка зрения

«Прошлое никогда не умирает. Оно даже никогда не проходит», – эту, безусловно, ценную мысль я услышала по радио. Среди двусмысленного трепа она выглядела совершенно инородно – я просто не могла не заметить ее. Бывает же так: вся жизнь умещается в одной коротенькой и вроде бы случайной фразе. Я чуть было не отправилась ее записать, так точно она прозвучала.

Я существовала в прошлом с большим удобством, нежели в настоящем, я хорошо изучила его привычки и маленькие странности, и вполне могла бы подрабатывать гидом по минувшему, если бы этот вид туризма приобрел размах.

Но покуда нас, путешественников, на свете немного. О, мы всегда вели странную, призрачную жизнь, быть может, ненормальную, но привлекательную для человеческой натуры. Интереснее, чем мы, живут только Наблюдатели – высшая каста нашей научной отрасли. Они, если можно так выразиться, святее папы римского, – органичнее для эпохи, в которой вынуждены жить, чем обитатели этой эпохи. И в то же время находятся как бы в стороне от нее. Их блестящие способности к анализу окружающего мира всегда приводили меня в восхищение. Как и умение (именно умение, сама я не способна к этому в принципе) ни во что никогда не вмешиваться.

Дискуссии о службе Наблюдателей были одним из моих любимейших развлечений. Спорить я не любила, но беседы с Наблюдателем вряд ли можно квалифицировать как споры. Скорее как неспешный обмен мнениями, имеющий целью не переубедить оппонента, а пополнить собственную копилку знаний по предложенному вопросу.

– Все зависит от точки зрения, Анна, – резюмировал свою речь Лешка Черевин, допивая далеко не первый бокал коньяка.

На это я рассмеялась.

– Ну, конечно, взирать из окна замка куда сподручнее, чем, к примеру, из лачуги бедняка.

Оппонент поморщился от моей недогадливости.

– Да я не об этом. Суть деятельности Наблюдателя состоит во взгляде со стороны. Трезво анализировать события, не принимая в них участия – вот что самое трудное.

Он говорил об этом не впервые, и я хорошо знала, насколько он прав. Будь на месте каждого из Наблюдателей толковый робот, обученный обобщать события и регулярно отправлять отчеты в наш Экспериментальный Институт – уж как бы складно шла их работа… Однако главная ценность Наблюдателей заключалась именно в том, что все они были людьми. Только человеческий взгляд на события ценился высоко, человеческий – и совершенно беспристрастный. Теряя равновесие, Наблюдатель терял себя.

Случалось, они воображали себя богами. И тогда рушили те маленькие мирки, что их окружали, рушили – и исчезали вместе с ними. Бывало, они становились слишком людьми, теряя беспристрастность, и пытаясь прижиться там, где должны были только анализировать. И растворялись в дебрях прошлого, превратившись в простых обывателей. Как бы ни стремились они к этой перемене, я не поручилась бы ни за одного из них в том, что они обретали счастье. Покой и волю, может быть, но не больше.

– И что, ты никогда не вмешиваешься? Ни во что и никогда? – вопросец был из разряда запрещенных.

На самом деле я прекрасно знала, что однажды – из-за меня – Лешка рухнул с высот профессионализма прямиком на жесткую почву сложной исторической ситуации. И, надо сказать, вышел из нее с честью, сумев помочь мне, насколько это было вообще возможно.

Сейчас же я всего только провоцировала его на развитие любимой темы.

– Я вмешиваюсь, – терпеливо разъяснил он мне, – Но лишь в то, во что можно вмешаться… Или в то, во что не вмешаться нельзя. Во всех остальных случаях чем мы незаметнее, тем лучше для всех.

– Завидую, – я на самом деле часто ему завидовала, – Вот мне никогда не удавалось стать незаметной.

– Тебе и не положено. Да и не вышло бы: как можно не замечать такое очарование!

За галантной отговоркой крылась суровая правда. Когда я, покоренная романтикой службы Наблюдателей, попросилась на новую должность, шеф долго смеялся.

– Если ты прикинешься глухонемой, укоротишь свой рост сантиметров на двадцать, и поменяешь цвет волос, тогда, пожалуй… Да, еще придется сделать пластическую операцию: у тебя слишком заметное лицо.

Обижалась я тогда недолго – моя собственная профессия тоже была совсем неплоха.

Но одна мысль прочно засела в голове: нужно учиться быть неприметной, учиться делать свое дело, не привлекая к себе лишнего внимания. Увы, в этой области мне было весьма и весьма далеко до совершенства.

– Ну, а если бы ты не стал Наблюдателем, кем бы мог сделаться? Какое занятие кажется тебе самым интересным? – странное дело, мы давно знали друг друга, но никогда не говорили о том, кем могли бы стать.

Словно заранее были обречены на тот род занятий, какой в результате избрали.

Лешка немного подумал, и улыбнулся мечтательно.

– Знаешь, наверно, литератором. На мой вкус нет ничего более соблазнительного, чем ловить мысли, что носятся в воздухе, и наряжать их в одежды слова. Пышные или простые, роскошные или бедные – как получится. Представь, ты придаешь очертания тому, что каждый знал почти с рождения, но никогда не мог сформулировать! «Властитель дум» – так, кажется, это называлось раньше. Самая изысканная форма власти… И самая беспредельная.

Я задумчиво покивала, размышляя о том, насколько вообще разнообразна власть. Взаимосвязь господина и слуги, народа и вождя намного сложнее и крепче, чем можно представить. Хоть раз в жизни каждому приходится служить и властвовать, иногда даже одновременно. И не та власть, что навязана извне, а та, что принята изнутри, есть самое непреложное, самое безраздельное господство над нами.

– Уж ты, наверно, насочинял бы историй! – я улыбнулась, отгоняя задумчивость.

– Да, не упустил бы случая. Могу даже и приврать, все равно никто не поверит ни единому слову, так какая читателю разница, где правда, а где художественный вымысел? – в тон мне весело откликнулся Наблюдатель.

Для человека, незнакомого с практическими занятиями по мировой истории, и сотой доли наших приключений хватило бы в качестве сюжета фантастического романа. Именно фантастического, потому что, при ближайшем рассмотрении, многие общеизвестные факты из прошлого выглядели совершенно по-новому. По этой простой причине теоретики исторической науки вечно взирали на нашу контору свысока, как на сборище безответственных авантюристов. И если пользовались нашими услугами, всегда потом отчего-то забывали упомянуть об этом в отчетах. Может быть, с их точки зрения, мы и впрямь выглядели противоестественным явлением, искажающим стройный мир логических научных построений.

Но как бы там ни было, все оставались при своем, как и в большинстве случаев в этом подлунном мире… Все, но только не я.

Я, наверно, была самой непрофессиональной из «практиков», хотя шеф всегда утверждал обратное. Ни одного раза, ни единого самого эпизодического путешествия у меня не обходилось без чрезвычайных ситуаций. Тихо сделать свое дело и удалиться обратно в благополучное будущее – было для меня недоступной роскошью. Я вечно ввязывалась в самые авантюрные проекты, обрастала в процессе командировок людьми и обстоятельствами, и в финале выдиралась из всего этого с потерями разной степени тяжести. Мне вообще долгое время казалось, что я одна такая, и все остальные, кроме меня, делают свое дело гораздо быстрее и лучше. Встречая людей своего типа, я всякий раз искренне удивлялась, хотя здравый смысл, не переставая, нашептывал мне, что мой способ выполнения возложенных на меня задач не самый провальный.

В конце концов, я примирилась с собственным нестандартным профессиональным подходом, относя постоянный моральный ущерб на счет издержек производства. Так или иначе, но я понемногу училась воспринимать философски те казусы, что подсовывала мне судьба.

Я училась, и каждый раз сама себя клятвенно заверяла, что уж в следующий раз не попадусь на крючок чувств – своих и чужих. Но благие намерения, как и следовало ожидать, снова и снова выстилали дорогу в мой личный маленький ад.

2. Вводя себя на роль героя

Высоко в небе кружились вороны. В свинцовом небе их черные крылья выглядели особенно зловеще, и словно предвещали беду. Но ей были безразличны все дурные приметы, потому что она ехала домой.

Ариана Локвуд мало что помнила из своей прошлой жизни – милосердная память сохранила только хорошее, укрыв все беды за плотным пологом забытья. Белокурая малышка, собирающая ягоды на пригорке… танцующая под любящим взглядом матери… уезжающая куда-то тайно, под покровом темноты во спасение своей жизни под охраной старого слуги… Все эти воспоминания принадлежали ее прошлому, и в то же время были ей чужими. Во всяком случае, в худощавой девушке с тонким шрамом на щеке, крепко держащей поводья собственной жизни, давно должно было умереть это безмятежное дитя. Суровые годы – суровые сердца, так, кажется, пелось в старинной балладе? Иногда она проклинала необходимость быть такой, какова была, и все же… ни за что не смогла бы сделаться другой.

Чертова дюжина лет миновала с тех пор, как совершилось главное зло в ее жизни, а она до сей поры не знала, кто совершил его. Неведомый злодей, лишивший жизни ее родителей и старшего брата, спокойно ходил по этой земле, воевал, бражничал, любил женщин и радовался жизни. Иногда она старалась представить себе его ненавистное лицо, и черты его даже виделись ей, тускло, как через пыльное стекло. Мечта о мести давно стала одним целым с ее существом, хранилась, как самое дорогое, в дальнем уголке сознания, с тем, чтобы напомнить о себе в подходящий момент.

Она могла бы думать примерно так, и готовилась бы примерно к такой жизни, но…

Придется начать сначала. На самом деле все было намного проще, а может быть, наоборот, куда сложнее. Ариана Локвуд умерла в изгнании, семи лет от роду, и не успела превратиться в девушку, описанную мною в начале. Именно по этой весомой причине Марго смогла занять ее место. Так что это она была той юной дамой, именно она крепко держала поводья своей жизни… и надежно прятала внутри себя одной ей ведомые надежды.

Ее путешествие было тайным: она долго добиралась на родину из Наваррского королевства, и сопровождали ее лишь самые верные люди. Среди них была и никому не знакомая чужестранка, говорившая по-английски со странным, вовсе не наваррским, акцентом. На роль чужестранки приняли меня, хотя и с изрядным скрипом.

Меня вообще не собирались посылать в новую командировку. Раннее Средневековье считалось опасным, и рисковать шеф не хотел. Он так и не захотел, но просто вынужден был смириться.

– Я долгое время нигде не была, и мне абсолютно все равно, чем закончится мое путешествие, – в моем голосе не было ничего, кроме усталости.

В голосе шефа, напротив, звенел металл благородного негодования.

– Твоему сыну всего только год, – напомнил он строго.

– Моему… простою – вдвое больше, и все это время… – объяснять, в общем, ничего не требовалось.

Шеф всегда прекрасно понимал меня.

– Ты играешь в опасные игры с прошлым, Анна, – предостережение последовало вовремя, но оно уже ничего не значило для меня.

На свете, вообще, не осталось почти ничего, имеющего для меня значение. Исключение составлял белокурый мальчик с прозрачными голубыми глазенками, пухлый согласно возрасту и суровый не по годам… От него-то я и старалась убежать. Уж слишком он напоминал своего отца, оставленного мною в одной из прошлых эпох. Я так хотела освободиться от этих воспоминаний, а заодно и от себя самой, что была согласна изображать кого угодно и отправляться хоть на край света или времени – куда и кем пошлют.

Я тряхнула головой, избавляясь от непрошеной печали, и пристально взглянула шефу в глаза. Его маленький секрет кроме меня никому не был известен: шеф категорически не любил взглядов в упор. Всегда пасовал перед теми, кто смотрел ему прямо в глаза, и просил о чем бы то ни было. Хотя, если бы эта его особенность была озвучена, он яростно возражал бы против нее и обвинял всех вокруг в предвзятости и чрезмерной прямоте характера. Конечно, его-то трепетная натура всегда была вне конкуренции.

– Нечего пялиться, – устало заявил он, – Сама знаешь, терпеть этого не могу, и всегда пользуешься.

– Не всегда, – я пошла на попятный, и отвела взгляд, – Только если все прочие аргументы исчерпаны. На этот последний вам, обычно, бывает нечего возразить. Ведь нечего?

– Нечего, нечего… Ладно, готовься, но имей в виду, что на сей раз это очень опасное путешествие. Действительно опасное, понятно?

– А до сих пор я совершала исключительно безмятежные выезды, и ни разу не видела опасности даже на горизонте.

Это ехидство имело под собой веские основания. Все мои путешествия начинались довольно безоблачно, и не было ни одного, которое не завершилось бы какой-нибудь феерической заварушкой.

Шеф поднял руки в знак капитуляции. Я осмотрела его с нежностью: он был одним из немногих моих коллег, четко представлявших себе, что именно мне больше всего нужно в конкретный момент времени.

– И что там за история? – трезвый насмешливый взгляд шефа на мотивы грядущей командировки не раз выручал меня, так что пренебрегать им не стоило.

– Как всегда – странная, – шеф устроился в кресле поудобнее, словно собирался рассказать мне сказку, – У них там будто бы приключилось крупнейшее государственное образование. Часть Скандинавского полуострова, теперешняя Англия, острова… Лично я считаю, что такого просто не могло быть.

Карл Великий и король Артур отдыхают – Властитель (так они называли его, подумать только, ни имени, ни прозвища, одна должность, и все!) их с запасом переплюнул. Вообще, если верить легендам, изобилие его деяний просто не поддается учету… и здравому смыслу. Сама посуди, у него, бедолаги, было более двух десятков жен, под свою руку он заграбастал огромные территории, знал, будто бы, все на тот момент действующие языки, свободно общался с духами предков, читал мысли…

Можно сказать, не ел, не пил, не спал, а только завоевывал, укреплял, упрочивал и удерживал. Дипломатические таланты при такой жизни нужны недюжинные… как и еще множество самых разных качеств. Есть два «но». Наследник у него, почему-то, был всего один – и это при тогдашней женской плодовитости! И еще: с определенного периода его держава начала как-то сама собою распадаться, разваливаться и расклеиваться. Безо всякой – заметь! – посторонней помощи. В одной летописи глухо поминается какое-то чудо с участием Королевского камня, но это все, что есть недосказанного. В остальном Властитель безупречен от и до – не подкопаешься.

– А что говорит Наблюдатель?

– А Наблюдатель вообще не хочет больше выполнять свои профессиональные обязанности, – шеф досадливо поморщился, – Это к нашему с тобой давнему разговору о том, что каждому – свое. Отправили мы туда девицу, вроде тебя, смышленую и симпатичную… и уже через пару месяцев она прислала сообщение, что, видите ли, не желает больше трудиться на ниве исторических исследований, а желает отдаться в жены какому-никакому лорду, и с ним прожить в любви и согласии, что ей отмерено. С меня наверху едва шкуру не сняли, сама понимаешь. При этом неясно, с чего ее так переклинило: когда отправляли, все тесты она прошла совершенно благополучно. А вот поди ж ты… психология.

– Насчет меня можете не волноваться, – не сдержалась я, – Понимаю, в чей огород все ваши камни. Но мне и даром не нужен еще один межвременной роман – хватит с меня, честно скажу.

Шеф моментально сменил досаду на широкую улыбку:

– Не зарекайся, дорогая. Ты, помнится, сама говорила, что прошлое так и норовит подсунуть тебе что-нибудь необычное.

– Так то необычное. А что может быть обыкновеннее романа, пусть и между обитателями двух различных эпох?

Шеф заулыбался еще шире, и как никогда походил на чеширского кота.

– Никогда не говори «никогда», дорогая. Даже если это слово кажется тебе единственно верным. Все меняется.

– Не все, – упрямилась я, – Есть вещи, ситуации и категории сознания, которые…

– Считают неизменными, – с понимающей улыбкой закончил шеф, – Они тоже меняются. Просто «неизменное» меняется медленно, почти незаметно. Но тоже меняется, поверь на слово своему старому и мудрому начальнику.

– Ну ладно, убедили, – у меня оставался только один шанс с честью выйти из ситуации, – Могу я взглянуть на безответственную персону Наблюдательницы?

– Вот, пожалуйста, – шеф достал из папки фотографию, – Как тебе это легкомысленное существо?

Я с интересом осмотрела девицу, в которой профессиональный долг пасовал перед невнятной скороговоркой покуда неведомых мне бытовых причин. Наверняка неуважительных причин, как я считала.

Надо отдать должное, она была хороша. Пепельные локоны, голубые глаза, и тонкий шрам на правой скуле, чуть заметный, только добавляющий ей шарма. Должно быть, подумала я, от поклонников нет отбоя, вот ей и показалось, что именно там, в глубине веков, все они испытывают настоящие чувства, а не жалкую смесь из похоти и боязни одиночества. Она, видно, так прижилась на плодородной романтической почве, что сама не заметила, как перестала считать домом наши странные и противоречивые времена.

– Какой типаж подходящий, – не удержалась я от комментария, – Настоящая саксонка, мечта проклятых норманнских оккупантов.

Шеф только уныло кивнул. Девушка оказалась даже слишком подходящей для той действительности, в которую попала. И легко разрушила вполне рабочий план, где ей назначалась главная роль.

– Ну ладно, – перешла я к делу, – А от меня что требуется?

Шеф поскреб подбородок.

– Изучить, – наконец выдал он, – Изучить и выяснить обстоятельства столь насыщенной биографии.

– У всех у нас насыщенные биографии, – откликнулась я, – Может, потомкам тоже покажется, что мы не могли всего этого успеть…

* * *

Отпущенные на подготовку дни миновали с третьей космической скоростью, и я оказалась на бескрайних просторах Средневековой Европы. Там мог бы разместиться целый легион подобных гостей – так много в ней оставалось еще свободного места.

Долгие дни, пока мы ехали на северо-запад, я посвятила размышлениям о пространстве в человеческой жизни. Мои современники – хотели того или нет, – были пожизненно заперты на полуживой планете в тесной толпе себе подобных. Скрашивала их существование разве лишь иллюзия скорости передвижения, иллюзия, которая, в сущности, мало что меняла.