Посвящается моей матери Безбородых Татьяне (1959 – 2016).

Qualia – один из самых спорных вопросов современной философии. Это попытка объяснить свойства чувственного опыта. «Необычный термин для обозначения самой обычной из возможных для нас вещи: того, как вещи выглядят для нас» (Дэниел Деннет Quining Qualia).

Двери старого больничного лифта открывались медленно, с протяжным жалобным скрипом. Первым ударил в глаза отвратительный резкий дневной свет. «Занавес! Представление начинается», – подумала тоскливо женщина. Над широкой белой дверью, возникшей перед ней, она прочла: «Отделение сосудистой хирургии». «Новенькая» ощутила неприятный специфический запах – смесь лекарств, тушеной капусты и мокрых полов, обработанных по старинке «хлоркой». Все вокруг было блеклым, выцветшим, уныло-серо-голубым.

Санитарка, мощная, как тяжелоатлет, выкатила из лифта инвалидную коляску. Сидящая в ней женщина, опустив голову, плакала, пряча от всех слезы. Красивое умное лицо ее обрамляли мягкие длинные русые волосы. Глядя на свои ухоженные руки, она нервно крутила и поправляла тонкие кольца и серебряный браслет. Женщина считала себя гордой и сильной, и ей было невыносима роль жертвы, которая ей досталась здесь в придачу с облезлой каталкой для немощных стариков. Ей казалось, что ее привезли «на плаху», и больше всего она хотела сейчас, чтобы никто ее не видел.

Но если бы она подняла вверх свои темно-зеленые глаза, и взглянула бы вокруг, то поняла бы, что она сильно переоценивает свою значимость, – ее персона никому здесь не была интересна. Больные, напоминая тени, двигались медленно вдоль стен, погруженные лишь в думы о своих злоключениях и диагнозах. Пробегающие мимо врачи старались обходить их стороной, устав от бесконечных однотипных жалоб и вопросов, а редкие встревоженные посетители, навещавшие здесь родственников, фокусировали взгляд только на номерах палат и идущих мимо медработниках. У каждого была своя драма.

Колеса быстро крутились, мелькая тонкими стальными спицами. Коляска проезжала дальше по коридору мимо общих палат. «Новенькая» заметила, что почти все двери были настежь открыты – многим здесь не хватало свежего воздуха, но еще больше – новостей и впечатлений. В просветах коротко мелькали бледные лица. Выражение их до странности было схожим – странная смесь растерянности, надежды, обиды и злости.

Коляска подъехала к палате и остановилась – приехали! Санитарка толкнула тяжелую белую дверь. Что-то сверху над головой звонко бряцнуло и несколько раз негромко ударилось. Женщина подняла глаза и увидела на двери аккуратный блестящий номер, раскачивающийся на гвоздике, – то ли 666, то ли 999. «А мне как всегда везет! Хороший знак – ничего не скажешь!» – иронично усмехнулась про себя она. Звали ее Анна.

Твердым размашистым шагом, толкая коляску рывками, санитарка ввезла ее в палату. Перед Аней возникло пространство, в котором было четыре кровати: две справа были пустыми. Слева на дальней кровати, что у окна, лежала старуха. На ближней ко входу койке сидела полная пожилая женщина лет пятидесяти пяти, одетая в яркий халат с огромными красными маками, «рубенсовская» нога ее, свисавшая с кровати, была забинтована до самого паха. Глядя на нее, Аня невольно поморщилась.

– Здравствуйте, девушки-красавицы! Принимайте новенькую! – разухабисто завопила санитарка. «Зомби» тут же пришли в движение, вяло зашевелившись на кроватях.

– Здрасьте! – с любопытством рассматривая Аню, поприветствовала «маковая».

Аня машинально ей кивнула. Сейчас ей совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, и было почти невозможно делать приветливый вид. Указав санитарке на свободную кровать у окна, что напротив кровати старухи, она попросила:

– Подвезите сюда, пожалуйста.

«Рикша», крякнув, послушно повиновалась. Аня, аккуратно опираясь ладонями на койку, морщась от боли, пересела из кресла. Она сразу ощутила, что под простыней лежала клеенка, заправленная поверх матраса, отчего ей сразу стало противно. Желтые ядовитые стены надавили на нее со всех сторон. Окружение вокруг выглядело до боли знакомым. Ей вспомнилось время, когда во время беременности, она лежала «на сохранении». Там было также неуютно: скрипучая неудобная койка, рядом облезлая тумбочка, большое окно напротив, белая больничная утка под кроватью, под преющей кожей спины клеенчатая ткань, которую она снимала несколько раз, но медсестры всё равно упорно возвращали ее обратно: испачкать убогий старый матрас было верхом преступления. В той больнице, как и здесь, было так же светло и пусто, до рези в глазах, до плавающих черных колечек и пятен. Аня сидела, опустив руки, и молчала. На нее накатила жуткая невыносимая тоска.

– А когда ко мне врач придет? – спросила вдруг старуха санитарку, деловито выгружавшую Анину сумку с вещами на стул.

«Тюлениха», раздув широкие ноздри, стала очень громко отвечать, разговаривая с ней как с глухой:

– Откуда же я знаю, моя хорошая?!

Грузно, переваливаясь с ноги на ногу, она развернула «больничный трон» и покатила его к выходу. Старуха проворчала ей вслед:

– Никто ничего не знает! Безобразие!!

– К ней уже дня три никто не подходит, – кивнув в сторону соседки, проинформировала Аню «маковая». – Я как поступила в понедельник, ни разу не видела у нее врача.

Женщина молчала и терла свою больную ногу, глядя в окно. Она специально села к нему лицом и положила подушку так, чтобы изголовье располагалось в его сторону. «Как мне развидеть этот ад?! Как мне здесь не сойти с ума?» – спрашивала она себя.

Старуха тем временем начала ворочаться. Долго сипя, она безуспешно пыталась привстать на локоть, чтоб сесть на постели. Аня искоса наблюдала за ней. Это походило на настоящую битву. Казалось, у «седого призрака», когда-то бывшего женщиной, совершенно не было сил, но она не сдавалась.

– А меня Люба зовут! – заявила громко «маковая», обращаясь к Ане.

Женщина не среагировала, она не могла оторвать глаз от старухи.

– А вас? – не отставала Любовь.

– Аня.

– А у вас что? – снова поинтересовалась Люба.

Ане захотелось поскорее отделаться от нее. Она ответила неохотно, отвернувшись, глядя в окно:

– Тромбы в глубоких венах.

– Оё-ёй! Это ж опасно! Если тромб перекроет вену, то ногу отрезать могут! Не дай Бог! Такая молодая еще! – всплеснув руками, «пропела» сердобольная Люба.

Аня еще больше съежилась, согнув спину. Для нее это было самым страшным прогнозом – стать инвалидом. «Я не переживу беспомощность и уродство! Я не смогу и не буду так жить! Что угодно, только не это. Лучше смерть!» – раздумывала она.

– И еще вы знаете, вам ходить нельзя! – запричитала Люба. – Тромб же может оторваться. У меня отец «ушел» от этого. Внезапно ночью в больнице умер. Царство ему небесное. А вчера в соседней палате женщину с эмболией увезли в реанимацию. Умерла, говорят.

Аня терпела ее болтовню, еле сдерживаясь. Ее раздражала эта неприятная назойливая женщина:

– Вы умеете вселить оптимизм – мне уже хочется вышибить себе мозги!

Люба замолчала, соображая, как реагировать на выпад. Не придумав ничего лучше, она рассмеялась.

Чтобы уйти от разговора, Аня быстро перевела тему, зная, что на самом деле таких людей как Люба по-настоящему интересуют только их собственные истории и они сами.

– А у вас? – спросила она. – Что у вас с ногой?

Любовь сразу же охотно и очень энергично начала рассказывать:

– У меня операция была. Вену удаляли. Вы не представляете, что я пережила. Ой! А что это мы все на «вы» да на «вы»?! Давайте уже на «ты»?! А то это «выканье» мне так не нравится. Что мы правда-то? Как в высшем обществе?! В больнице все равны! Чего ж церемониться и комедию ломать друг перед другом!

Понимая, что ее ждет здесь бесконечная пытка, Аня согласилась:

– Давайте.

Люба продолжила свой рассказ мученицы:

– Ну вот! Ногу я сильно запустила, конечно. Лет десять терпела, но дальше ждать уже было нельзя. Вену раздуло, вся она черная была, выпирала под кожей, как змея прямо.

Аня непроизвольно сжала кулаки, ногти больно врезались в кожу ладоней. Если бы она могла, то сбежала бы отсюда сейчас же. Старуха все это время, пока рассказывала Люба, пыталась сесть. Седые волосы закрывали грязными паклями ее лицо. Сквозь них блестел глаз, уставившись на Аню. Наконец удачно приподнявшись, она оперлась на локоть и замерла. Аня, не отрываясь, смотрела, как тяжело и громко дышит старуха. В ушах у нее зазвенело, подкралось жуткое ощущение нереальности происходящего. Ей показалось, что она слышит шипение за спиной у стены. Резко обернувшись на звук, Аня увидела, как черная блестящая змея быстро скользнула по ноге Любы, и спряталась под одеяло. Аня провела дрожащей рукой по глазам. Ледяная испарина покрыла ее лицо. Люба же сладостно в упоении продолжала свой непрекращающийся монолог:

– Врачи сказали, я во время операции много крови потеряла. Сгусток мне потом показали величиной с кулак. Чудо, что вовремя все сделали. Ну, слава Богу, говорят, уже завтра выпишут.

– Отлично! – борясь с приступом тошноты, тихо сказала Аня.

– А у меня хуже, чем у вас! – желая привлечь к себе внимание, прохрипела старуха.

Аня и Люба искоса бросили брезгливый взгляд в ее сторону. Старуха сидела, гордо выпрямившись, в несвежей ночной рубашке, с рисунком на ткани из маленьких блеклых васильков. Вся она была седая, сухая, обтянутая дряблой бледной кожей, висевшей на ней складками; руки – в огромных синяках от капельниц, из-под одеяла торчала черная нога. Аня почувствовала отвращение и тревогу. Бодрым голосом юной пионерки Люба сообщила, кивнув в сторону старухи:

– У нее сухая гангрена.

Аня невольно стала рассматривать подробнее сухую черно-желтую «конечность» старухи. Похожа она была на ногу мумии. Аня слегка отодвинулась глубже на кровати и сжалась.

Старуха гордо подняла нос вверх: она победила в этой дуэли несчастий – «у нее было хуже всех!».

– Хотят ей ногу ампутировать! – громко продолжила Люба. – А она согласие не дает.

– У меня еще и сердечная недостаточность! – продолжала хвалиться бабуля хриплым слабым голосом.

– От этого она и кашляет, как заведенная, – просвещала «маковая».

– Понятно, – тихо сказала Аня.

– Боится, что помрет! – энергично резюмировала Люба и, дотянувшись, почесала зудящую сухую пятку.