Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915–1918 гг.

В рамках флэшмоба "Спаси книгу - напиши рецензию! Тур №8" (январь-февраль 2013г.) мною были прочитаны две книги воспоминаний полковника русской армии Александра Арефьевича Успенского [ Въ плѣну. Воспоминанія офицера. Часть I (1915-1916 г.г.) ; Въ плѣну. Воспоминанія офицера. Часть II (1917-1918 г.г.) ].
Пребывая в офицерском лагере для военнопленных, вот что он пишет о солдатских лагерях [ Въ плѣну. Воспоминанія офицера. Часть I (1915-1916 г.г.) , стр.93-94]:

Я лично не видѣл, какъ содержались и питались наши солдаты въ плѣну, но то, что разсказывали мнѣ посѣщавшіе эти лагери священники и попавшіе изъ этих лагерей въ нашъ лагерь солдаты (деньщики), - полно ужаса!
Вотъ сообщенія священника, нынѣ заслуженнаго протоіерея о. Михаила Павловича, пробывшаго у нѣмцевъ въ плѣну почти 4 года въ разныхъ солдатскихъ лагеряхъ.
Въ огромномъ солдатскомъ лагерѣ въ гор. Черскѣ онъ за 7 мѣс. похоронилъ болѣе 5.000 солдатъ. Главная причина смертности - туберкулезъ отъ истощенія. Въ лагерѣ было два большихъ лазарета: одинъ общій, другой - для туберкулезныхъ. Въ одинъ непрекрасный день послѣдовало распоряженіе лазаретамъ помѣнять свои помѣщенія и, такимъ образомъ, въ загрязненный, заплеванный чахоточными лазаретъ - попали больные изъ общаго лазарета и, конечно, почти всѣ они заразились чахоткой. Смертность была ужасная, хоронить приходилось по 20-25 чел. въ день! <...>
Этотъ же священникъ въ лагеряхъ Черскѣ и Августабадѣ своими глазами видѣлъ слѣдующія наказанія плѣнныхъ солдатъ, безъ всякаго суда, властью фельдфебеля или унт.-офицера, завѣдующаго баракомъ: «подвѣшиваніе», причемъ плѣнный, вися на столбѣ всей тяжестью тѣла на своихъ рукахъ продолжительное время, снимался обыкновенно въ полномъ обморокѣ въ лагерѣ Черскѣ въ жаркій день на глубокомъ пескѣ - «бѣгъ» до полнаго изнуренія и паданія; въ лагерѣ Пархимъ - очистка отхожихъ мѣстъ и перевозка нечистотъ плѣнными (вмѣсто лошадей).
Видѣлъ своими глазами о. Михаилъ, какъ конвойные солдаты кололи штыками тѣхъ голодныхъ солдатъ (русскихъ и французовъ), которые пытались изъ помойных ямъ доставать картофельную шелуху и т. п.
Во всѣхъ солдатскихъ лагеряхъ нѣмцы организовали спеціальныя «библіотеки» для плѣнныхъ солдатъ: порнографическія книги, подрывавшія нравственность солдата, или революціонныя, направленныя противъ государственнаго строя родины плѣннаго.

По прочтении книг Александра Арефьевича Успенского, следующей прочитанной книгой стала Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг. .

Эта книга содержит записки 1915–1918 годов. В них не рассказывается ни о битвах, ни о героических деяниях, а повествуется о другой стороне – о «задворках» войны, на которых гибли без сообщений в победных реляциях.

Эдвин Эрих Двингер родился в семье германского морского офицера. Воспитываясь русской матерью, Двингер с детства в совершенстве знал русский язык и осознавал своё происхождение.
С началом Первой мировой войны ушёл на фронт шестнадцатилетним добровольцем и попал на Восточный фронт, где был вынужден сражаться против соотечественников своей матери в составе драгунского Первого Ганноверского полка.
Летом 1915г., сражаясь в Курляндии, был ранен и попал в русский плен. Был направлен в лагерь для военнопленных стран Тройственного Союза в Восточной Сибири.

Я молод. Я не знаю жизни. Я лишь чувствую, что должно существовать еще и иное содержание, нежели то, с которым я до сих пор познакомился. <...> Нет, меня ждали гораздо более значительные и приятные вещи, без всякого сомнения, – иначе почему же человек так страстно любит жизнь? И разве я не вижу ежедневно, как всё с непостижимым упорством цепляется за нее, как почти никто добровольно не расстается с ней, как почти все лишь после ожесточеннейшей борьбы выпускают ее из рук?

Находясь в плену, Эдвин Э. Двингер вёл дневник, который стал фундаментом книги «Армия за колючей проволокой», изданной в 1929 г.

Ночь. <...> У меня на коленях моя книга. В обмотанной тряпкой руке карандаш.
Я думаю о родине. У меня уже нет надежды снова увидеть ее, но хотя бы моя книга должна попасть туда. Будет много дневников о войне, дай бог, чтобы не было другого ужасного, подобного этому документа!<...>
Я постоянно стараюсь быть сдержанным и объективным. Не проявлять своих чувств, не высказывать мнений, описывая только то, что видел сам. Если бы я не исключал свои переживания, если бы изливал их на этих страницах… Нет, никто не смог бы этого прочесть, а тем более понять! Это было бы не что иное, как сплошной, отчаянный, бессловесный крик…

Попав с ранениями в плен, Эдвин Э. Двингер оказался в лазарете для военнопленных.

...наш лазарет, Грудецкие казармы, один из лучших русских лазаретов, объект патронажа великих князей, парадный лазарет для независимых комиссий! Сколько тысяч других имеется в этой чудовищной империи, в которой есть места, где не ступала нога человека? А как там?

...У одного уже несколько недель единственная нога поверх одеяла. Он лежит на водяных мешках, на спине и ягодицах у него уже давно нет кожи – каждый вздох, видимо, причиняет ему острую боль, потому что он беспрерывно жалобно стонет. У другого, с ранением мочевого пузыря, из-под одеяла свешивается длинная трубка, по которой в судно капает черная сукровица. У третьего ранение в желудок, он не в состоянии ничего есть, поскольку все сразу выходит через рану, – если рана быстро не затянется, он будет медленно умирать от голода.
Другому осколком гранаты сорвало мясо с почек. Видимо, долгие месяцы ему придется провести на животе, его почки обнажены, и их выделения разъедают мышцы. Двое в нашей палате с выбитыми глазами, трое с ужасными ранениями живота, у двоих прострелена прямая кишка, которая никак не заживает, поскольку у врачей нет средств, чтобы воспрепятствовать их длительному загрязнению. У одного нет нижней челюсти, всю оставшуюся жизнь он будет питаться через трубочку…

... санитары с момента, как замечали, что кто-то умирает, уже больше не заботились о нем, оставляли умирать – среди тысяч людей и все же как дикого зверя в поле…

После лазарета, не пожелав расставаться с драгунами своего полка, попадает в лагерь для нижних чинов. Здесь он воочию сталкивается со всеми бедами и несчастьями, как то - голод, болезни, эпидемии...

Мы живем в аду. Нет, мы уже не живем. Мы только ждем. Что? Смерть!

Всему есть предел... Срывается ни к кому не обращенный отчаянный вопль:

Конец. Всему конец. Смерть пожирает. Я слышу, как лязгают ее челюсти. Она ненасытна? Желает и меня?
Помогите…

В 1917г. Эдвин Э. Двингер всё-таки решается на перевод в офицерский лагерь, пытаясь хоть там спастись от всеобщего разложения.

– У вас здесь просто прелестно! <...>
– О, это только так выглядит… Само собой разумеется, вам это должно казаться раем, я это прекрасно понимаю! Но три года подряд такого существования… Видите ли, когда один желает лечь в свою постель, троим другим приходится вставать, умываться можно только по очереди, ложиться спать тоже. Вдобавок никогда не бываешь один, нет ни одной личной книги, часто случаются ссоры, нервозность, любой взгляд – суд чести… Через четыре недели здешнее существование станет для вас не менее мучительным, нежели ваше прежнее… Привыкаешь быстро, но если принять во внимание нашу прежнюю жизнь, наши привычки, предпочтения… Нет, мы страдаем не меньше, чем наши солдаты.

Беспокойство и раздражение среди военнопленных распространяется все больше. За днями яростных вспышек следуют дни смертельной апатии. Любая объективность рассеивается, все постепенно становятся неспособными разумно мыслить, логично рассуждать.

Мне все труднее и труднее делать записи. Временами моя голова словно выжата, я больше не вижу никаких взаимосвязей. Отдельные происшествия я вообще уже не могу записывать, для других не могу подобрать правильных слов. Когда я перелистываю свой дневник назад, я отчетливо вижу, что мои записи становятся все лаконичнее, не только объемом, но и стилем. Это напоминает мне речь человека, который становится все ожесточеннее и бессильнее, который в скором времени окажется слишком усталым, чтобы просто говорить. Который пока еще жестко и коротко выдавливает то, что еще имеет сказать, который уже утратил вкус к слову, радость словотворчества.

На фоне всего происходящего автор делает следующую запись в своем дневнике:

И теперь я убежден в том, что инстинктивно возникло у меня в первые недели пленения: этот народ добр и чистосердечен…
Да, он добрый, в глубине души, в сердце! И злой, когда его натравливают или когда начальники приказывают ему быть злым. <...> И поскольку этот народ еще молод, ему больше, чем другим, надобны добрые примеры. Но где они? А раз он молод, то оттого столь силен в своей любви и упорен в ненависти.

Post Scriptum

- А зачем вы все записываете, фенрих? <...>
– Для того чтобы люди когда-нибудь узнали, что было возможно в двадцатом веке! И чего следует избегать в следующих войнах! – жестко говорю я.

Замечательная книга.

Автор - человек с очень интересной судьбой, ознакомиться с которой можно в Интернете, поэтому на этом не буду останавливаться. Книга издана в 1929 г.

Автор, младший офицер, попадает с тяжелым ранением в плен и в дальнейшем описывает всё то, что ему и его друзьям пришлось пережить, будучи военнопленным. Очень тяжело читать, какие лишения, страдания они испытывали. Трудно поверить, как вообще люди могли существовать в таких условиях...

Результат - отличная книга мемуарного жанра, настоящая, невыдуманная драма жизни.

Эдвин Эрих Двингер

«Я молчу. Стоило ли мне говорить? Об идее и истории? И о том, что судьба одного ничего не значит, когда речь идет о судьбе целого народа? Нет, кто собственное «я» ставит выше общего, того не переубедят самые убедительные слова! Ибо кому это дано, тому дано, кому не дано, тому никак не внушить…»

Данная книга является одной из первых проб представить Россию эдаким «дикарем с балалайкой и с крестом на шее». Пробой низкокачественной и примитивной, но имеющей успех среди тех, кто воспринимает подобное чтиво за историческую литературу. Глазами пленных немцев, которые предпочитают не вспоминать о том, как и почему они оказались в этих ужасных местах, читателю позволяют смотреть не только на дикую Россию, но подспудно вбивают в подсознание всякую современную мерзость, типа безвредности гомосексуализма. Возникает, конечно, вопросы к тем представителям царской власти, которые непонятно зачем держали всю эту братию в центре Москвы. Возможно, следуя традициям Петра I, правительство стремилось прибавить себе популярности, показывая на потеху публике немцев? Автор книги, малолетний пассионарий, который добровольцем отправился на войну в поисках нравственных приключений. Если большая часть того, о чем повествует Двингер, является правдой, то становится понятным, почему этому юнцу доверили носить знамя немецкой «цивилизации». Ведь знаменосцами по умолчанию должны быть люди, которые хотя бы едва верят в идею конкретной войны.
«Сидя в лечебнице в Москве, немцы наблюдают за купаниями обнаженных русичей в реке. Внимательно следят за тем, как те же русичи устраивают немецкие погромы, загоняют немцев в реку и топят их там. «Вдоль набережной бегут 11 человек, за ними по пятам сотни торговцев и мастеровых. Они со всех сторон загоняют беглецов в Москву-реку. Одного за другим они макают плывущих за затылки обратно в воду, по пять-шесть раз, пока никто уже больше не всплывает, – их топят, словно слепых щенят.»
Длинным диалогом «культурные» гунны закрепляют клеймо штампа в сознании читателя. Один из пленных, конечно же католик, робко замечает: «– Но ведь русские так благочестивы, добродушны?» Но во всем виноваты царистские газеты, которые прямо подстрекают к подобным вещам. Ах, да – иногда к пленным в лазарет наведываются княжны Ольга и Татьяна, царские дочери. Бывают там и другие представители знати. Большинство из них приходят к «несчастным» немцам словно к священникам на исповедь. Графиня Урусова прямо просит прощения:
«– Я хочу только сказать вам: не думайте плохо о нашей стране, о наших людях! Он не злой, русский человек… Он лишь ленив – ленив и равнодушен, его подстрекают! Мы во всем отстали, сильно отстали, вот в чем дело…». И сразу рубит правду матку про тирана (Сталина)царя. «– О, вы не представляете, как нам здесь тяжело! – вырывается у нее. – За всем следят, с этим ничего не поделаешь… Доносят о любом проявлении дружелюбия, человечности, это грозит нам Сибирью или лишением имущества! Но я не сдаюсь, тружусь день и ночь, чтобы хотя бы немного сгладить стыд за нашу страну…». Вот эти шаблоны и будут использоваться в будущем в большинстве книг, повествующих иностранцам-засранцам о России. Поигравшись с пленными в Москве, правительство решает направить их конечно же в лагеря в Сибирь. Почему? – По кочану! «– Да, в Сибирь. Хотя существует четкая договоренность, что в случае войны ни один пленный не должен быть отправлен в Сибирь.
– То есть этого не должно быть?
– Нет, конечно же нет. Но кто спросит с России за соблюдение договоренностей? Она есть и остается государством произвола – сегодня, как и триста лет назад! – А почему были заключены эти соглашения?
– Потому что сибирский климат для жителя Центральной Европы невыносим! Зимой пятьдесят градусов мороза, летом пятьдесят жары – кто же выдержит такое?»

Почитают вот такое соотечественники Двингера и глядишь уже начнут с еще большим пониманием относиться к пыткам советских военнопленных второй мировой в концлагерях. На описании одного из сибирских лагерей автор концентрирует внимание особенно сильно. Это лагерь Тоцкий. Кстати, в нем находился и Ярослав Гашек в свое время. Но перед отправкой в лагеря пленных сортируют. «На Угрешской отсортировывали людей всех мыслимых национальностей: всех славян, а также и румын, итальянцев, поляков из австрийцев, затем эльзасцев и шлезвиг-голштинцев из германской армии. Этих людей отправляют в более хорошие лагеря, говорят нам.» И снова это коррелирует с лагерями второй мировой и отсеиванием евреев. Все укладывается в эту канву. «– Да ведь это всего лишь летний барак? – частенько спрашивает он. – Ведь в них нельзя оставлять людей на зиму? Тем более русскую зиму?
Сегодня в четвертом бараке умерло 20 человек. Все от сыпного тифа.» В отличие от других пленных знаменосец считает войну едва ли не двигателем прогресса. Не только лишь все смогут понять это. «Я молчу. Стоило ли мне говорить? Об идее и истории? И о том, что судьба одного ничего не значит, когда речь идет о судьбе целого народа? Нет, кто собственное «я» ставит выше общего, того не переубедят самые убедительные слова! Ибо кому это дано, тому дано, кому не дано, тому никак не внушить…».
Двингер считает себя поклонником творчества Достоевского и произведение «Записки из Мертвого дома» держит в уме, пописывая свой дневник.
По мере того, как поезд с пленными движется в глубь России, все отчетливее вырисовывается картинка страны и жизни простого народа. «– Плуги времен Наполеоновских войн… но это ничего… Косы вполне подходящие, насколько можно судить… конечно, не клингенберговские, но все-таки… Телеги допотопные, на деревянных осях, бог ты мой!.. Сколько такая повозка берет, моя Анна поднимает на одних вилах… Но хозяйка хорошая, эта госпожа… пара крепких рук… сытная еда… если я ее правильно понял… Клячи, настоящие казачьи одры… Коровы, крупные овцы… в жизни не чистили…»
А какие примеры доброты и бескорыстия русского крестьянина. Даже Достоевский не додумался до таких сюжетов. Бегал один немец к русской крестьянке пару лет, пока ее муж на фронте был. Родила крестьянка ребенка. А тут и муж с войны вернулся. Немец убежал. Да зря, ведь не знал он глубины души русского мужика. «– Так это ты, – восклицает крестьянин, – ты?! Я уже несколько недель хожу, ищу тебя! Как мне отблагодарить тебя за все, что ты сделал для моего хозяйства! Корова с молоком, у свиньи приплод, народилось четверо телят… и, знаешь, брат, мальчонка – такой крепкий постреленок…»
Самый интересным в книге является указание на то, что для содержания каждого военнопленного России выделялось 25 копеек в сутки. А это не малые деньги по тем временам. Дочь шведского посла Эльза Бергстром, о которой так восторженно отзывается знаменосец, возможно больше следила за расходом денежных средств, а не за состоянием пленных. Застает Двингер и октябрьский переворот, дает краткое описание тех перемен в жизни, который вызвал великий октябрь. Атаман Семенов даже предложил немецким пленным добровольно записаться в его войско.
А сигареты, которые продавались там были только английские, китайского производства. Будущие союзники по второй мировой и здесь не прогадали.
Возможно, если бы автор написал еще какие-либо популистские романы, то не миновать бы ему славы Ремарка. Но не судьба. Поэтому: «На Западном фронте без перемен». И точка. Аминь.