– Нет. Никогда! – Алексей постарался искренне возмутиться. – А то… Я бы его отговорил, гад буду!

Блондин оживился:

– Отговорил бы? А почему?

– Ну… потому… потому что…

Прости, Юрка, кореш мой единственный! Не смог я тебя тогда отговорить! А жаль! Не было у меня друга лучше, чем ты, не было и не будет! А сейчас надо выкручиваться – не ради тебя, тебе-то что, а ради себя. Надо, как в интернате, валить все в одну кучу, смешать, замутить, прикинуться дурачком контуженным!

– Потому что это предательство родины! – на едином дыхании выпалил Алексей и открыто посмотрел блондину в глаза. Того, казалось, разочаровал ответ.

– Очень искренне сказал! Молодец! – насмешливо протянул он. – Но все-таки расскажи нам о нем подробнее. Вы же год воевали вместе. Что он был за парень? Любил, например, книжки читать? Как говорили древние философы: скажи мне, какие ты книги читаешь, и я скажу тебе, кто ты.

– Книжки? – Алексей искренне рассмеялся. Ах ты жук навозный! Тебя бы туда хоть на месячишко! Тебя бы в «зеленку», на выносной пост или в горы на «блоки»! В эти сучьи горы, где зимой от переохлаждения и страха печень перестает работать, где летом, в жару – только в касках и бронежилетах и ползаешь, как червь, и ждешь каждый миг или пули снайпера, или прыжка духа на спину. Тебя бы на мины, на разминирование – ты бы не спрашивал про книжки! Ты бы об одном только думал и день и ночь – где добыть водки или гашиша, чтоб забыть, все забыть, отключиться…

– Он не читал книжек. Там вообще никто не читает книжек. Не до того, – ответил Алексей и выжидательно посмотрел на молчавшего Стаса. Кто из них старший, кто кому начальник, на кого больше играть?..

– Я так просто спросил. Понятно, что во время войны не до книжек, – усмехнулся блондин. – Насколько нам известно, Шалыгин исчез во время боя, где тебя ранили. И сержант Жеботько видел вас вместе во время боя.

Алексей почувствовал, как предательски задергалось веко левого глаза и задрожали руки. Значит, зря он тут с ними ваньку валяет: они все знают. Жеботько видел… Но что?

– Что произошло в том бою? Расскажи, пожалуйста, подробнее, – ласково попросил блондин и, усевшись удобнее, закинул ногу на ногу.

– А че рассказывать? Разве это бой был? Мы на засаду напоролись. И меня чуть не первой гранатой звездануло. Ну, ранило то есть. Я сознание потерял. Последнее, что помню: наш старлей крикнул: «В машину! Засада!» И тут меня стебануло! Извиняюсь, конечно.

– А где в это время был Шалыгин?

– Рядом, «в броне». Ну, в БРДМ, по-нашему. А куда он потом исчез, я, честное комсомольское, не знаю…

– А Жеботько сказал, что после приказа командира Шалыгин побежал в сторону душманов, а ты полез в машину. Но вдруг сорвался и бросился за дружком. И только тогда тебя, как ты говоришь, стебануло. Не юли, Одалевский! Ты решил бежать вместе с ним. Но тебе не повезло. Или повезло – это как посмотреть! Тебя ранило, и твой закадычный дружок видел это, но даже не остановился. Ему было не до того: он же ведь бежал сдаваться в плен! – Блондин говорил тихо и смотрел лучистыми глазами прямо на побледневшего Алексея. – Так это было?

Одалевский понял, что пришел час брать глоткой, иначе никакие оправдания не помогут. Тем более что он чист перед ними: никогда у него не было желания бежать! Просто тогда, влезая в БРДМ, он вдруг понял, что теряет Юрку навсегда. Он даже не знал, что будет делать: орать на него, стрелять в него или силой тащить друга назад! Только однажды он чувствовал такую же боль утраты – когда гроб бабки Маши опускали в землю…

– Не, не так! – закричал Алексей блондину. – Я не стебанутый, чтобы в плен сдаваться! Я знаю, что эти басмачи делают с нашими! Лучше пулю в лоб! А то, что Жеботько вам натрепал… Так этому гаду хорошо цену знали! Он был просто бздун и всех ненавидел. И нас с Шалыгиным тоже. За то, что мы как-то после боя его уделанные штаны всем показали! Нашли кого слушать – Жеботько! Он вообще не из нашего взвода!

– Остынь! Какую речь толканул! – Блондин насмешливо скривил губы. – Значит, ты хочешь сказать, что не собирался бежать с Шалыгиным?

– Не только не собирался, но был против…

– А, так ты все-таки знал, что он сбежит? – вмешался молчавший до сих пор Стас.

– Не ловите меня на словах! Не хотел я бежать и ничего о побеге Шалыгина не знаю. Я был уверен, что он погиб. – Алексей кивнул на окно: – Можете спросить у заводских ребят! Я им рассказывал, что кореша потерял. А против был… ну, я вообще против всех предателей родины!

Послышался осторожный стук в дверь. Стас выключил магнитофон и сказал: «Войдите». Заискивающе улыбаясь, вошел парторг Гущин с большим подносом в руках.

– А вот и чаек… Здесь бутерброды, а для особо проголодавшихся горяченький гуляш. Наша повариха Зина большая мастерица по гуляшам с гречневой кашей.

– Спасибо, Иван Михалыч, спасибо! Пахнет действительно знатно! – Блондин глубоко вдохнул острый запах тушеного мяса. – Поставьте на стол и… пройдитесь по цехам, наведите там порядок с вашими алкашами. Если, конечно, у вас нет срочных партийных заседаний.

Иван Михалыч понимающе замахал руками:

– Конечно, конечно! Я побежал!.. Если что нужно – кликните и… Сколько нужно, столько и разговаривайте! – И он боком, торопливо вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Блондин подошел к столу, где стоял поднос, и придирчиво посмотрел на еду:

– Как думаешь – выживем после этого гуляша? Ты будешь, Стас? И ты, Алексей, подсаживайся поближе. Раздели с нами, как говорится, скромную заводскую трапезу. – Он снова уверенно сел в кресло парторга и подвинул к себе тарелку с гуляшом, где стараниями Гущина мяса было в десять раз больше, чем в обычной столовской порции.

– М-м-м! Вполне ничего! – Блондин иронично обвел всех глазами. – Действительно настоящее мясо. А гречневая каша могла быть получше. Вот моя бабушка умеет варить гречневую кашу – каждая крупинка отдельно. А твоя, Алексей, бабушка Маша умела рассыпчатую кашу варить?

– Не помню, – мрачно бросил Алексей.

Про бабушку спросил, гнида! Показывает, что все про меня знает. И чего перед ними фасоны держать?! Предлагают – надо жрать. Так даже естественнее будет…

– Знаешь, Алексей, как говорит русская пословица: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Так и мы, давай забудем про старое. – Блондин усердно прожевал небольшие сочные куски мяса. – Теперь уже трудно доказать, хотел ты бежать с Шалыгиным или это поклепы Жеботько. Хотя, если нам понадобится, мы все сможем доказать. Не так ли, Стас?

– Так ведь их в том бою видел не один Жеботько, – усмехнулся Стас. – А еще Дурев, Кащенко, Семакин… Они тоже говорят, что Одалевский с Шалыгиным не к машинам, а от машин побежали.

– Да что они могли видеть? – вскипел Алексей. – Дурев вообще уже в отключке лежал, контуженный! Его БРДМ первым на мине подорвался!.. Че вы меня на арапа берете? Семакин и Жеботько не из нашего взвода!..

– Да? Действительно странно… – Блондин задумчиво посмотрел на него. – Четыре человека, не сговариваясь, твердят одно, но оказывается, что один из них был в отключке, другой просто гнида и сексот… Что ты думаешь, Стас?

– Куда вы гнете? – Алексей со стуком поставил тарелку на стол. В голосе зазвенела слеза. – Что вы хотите? Я сказал вам правду. Да, я видел, как Шалыгин побежал к душманам. Без оружия. И я рванулся за ним. Потому что хрен его знает, может, он чокнулся, а может, он подвиг хотел совершить – как Матросов, накрыть их пулемет своим телом. И тут меня ранило. Ну!

– Ты не ори и истерик не закатывай! – зло сказал Стас. – Скажи спасибо, что с тобой по-человечески разговаривают. И здесь, а не в другом месте. Понял?

– Спокойно, Стас, остынь. Человек не до конца понимает серьезность ситуации, вот и все. Но, Алеша, Стас тоже прав. Мы тебя ни в чем не обвиняем, как видишь – кашу с тобой вместе едим. Но попади это дело к другим, они могут повести его иначе. Вот и все. – Блондин отодвинул от себя опустевшую тарелку, достал из кармана платок, аккуратно вытер им губы и подбородок. – Я не хочу сказать, что мы ангелы! Ты этому не поверишь. Просто нам тебя сажать не надо, у нас другая задача. Мы со Стасом разработали план. – Блондин сложил платок и положил его в карман. – Не буду вдаваться в подробности. Как говорится, профессиональная тайна. Но в этот план входит не ссора с тобой, а, наоборот, сотрудничество.

– И не вздумай брыкаться – живо рога обломаем! – Стас звучно отхлебнул глоток чая из толстого граненого стакана.

– Кончай, Стас! Ты не думай, Алеша, что мы, как в кино о следователях, специально прикидываемся один добрым, другой злым. Я, дорогой мой, могу быть и пострашнее, чем Стас. – Об этом Алексей догадывался и без предупреждений блондина. – А теперь ближе к делу.

Блондин встал и прошелся по тесному кабинету. Он задумчиво перевел взгляд с большого портрета Горбачева на книжный шкаф, где верхняя полка была занята томами полного собрания сочинений Ленина, а вторая – новенькими синими корешками с золотым тиснением: «М. ГОРБАЧЕВ. ПЕРЕСТРОЙКА – КРОВНОЕ ДЕЛО НАРОДА. Речи и выступления. 1985–1987».

– Нам, Алексей, нужно, чтобы ты написал Шалыгину письмо, – сказал он, поворачиваясь к Алексею. – Сначала одно, потом, через некоторое время, другое. Сколько понадобится писем, мы скажем. Но, главное, это должны быть письма друга. Понимаешь? – Блондин поставил стул напротив Алексея и сел на него. Теперь он говорил жестко, отделяя каждое слово. – Мы могли бы написать эти письма и без тебя. И даже твоим почерком. Но тут есть нюанс. Это должны быть твои письма, с присущими тебе выражениями, которые может знать только друг. Такой друг, каким и был для тебя Шалыгин. И я тебе больше скажу: нам очень кстати, что у Шалыгина был такой друг, как ты…

Алексей оторопело смотрел на блондина. Что это – очередная ловушка? Чтобы доказать, что он был Юркиным сообщником?! Или… Что за план они разработали?

– А вы знаете его адрес?

– Конечно, знаем.

– Но вы же говорите, что он в Афганистане, у моджахедов?

– Его почтовый адрес – в Лондоне. Ему письма или пересылают, или он сам за ними приезжает…

– Но письмо от меня?! Он сразу засечет неладное. Откуда у меня его адрес?

– Логично! Ты, Алеша, на правильном пути! – Голос блондина стал мягким и ласковым. – Ты действительно обязан продумывать каждое свое слово. Шалыгин должен тебе верить. А насчет адреса все просто: адрес ты взял у его матери. Она написала ему уже несколько писем и даже получила ответ.

– И что он пишет? – не утерпел Алексей.

– Разное пишет. – Блондин уклончиво улыбнулся. – Думаю, ты тоже получишь от него ответ.

В комнате стало тихо. Стас угрюмо рассматривал свой пустой стакан, блондин встал со стула и снова не спеша прошелся по кабинету. Алексей выжидательно переводил взгляд с одного на другого.

– Вопрос, Алексей, не стоит о том, согласен ты или нет. Мы уверены, что ты это сделаешь. Нам важно, чтобы ты в этих письмах каким-нибудь намеком не выдал операцию, не спугнул Шалыгина. Но в этом случае – не скрою от тебя: все, понимаешь – все твои армейские приятели легко вспомнят то, что они видели и не видели… – Блондин подошел к Алексею и положил ему руку на плечо. – Я тебя, Одалевский, не пугаю. Я считаю, любое дело можно сделать по-доброму. Так, чтобы всем было хорошо. Тебе же наверняка надоело жить в общаге! Давно хочется свою квартиру иметь, куда можно и девочку привести, и так далее. Ты же вообще всю жизнь по интернатам, казармам да общагам. Ну разве это жизнь для нормального мужика? – Блондин посмотрел на Стаса. – Давай мы ему поможем, Стас. Действительно! – И снова повернулся к Алексею. – Двухкомнатную не обещаем, но поставить тебя в список первоочередников на однокомнатную – возможно. Как ветерана войны, раненого воина-интернационалиста. Проще простого. За пару-то писем? Большое дело! Не беспокойся – мы ему мышьяк в твоих письмах не отправим.

Блондин улыбался, и было непонятно, чего больше в его голосе – иронии или делового расчета.

– А зачем тогда мои письма? – Алексей чувствовал, что он у них в капкане. Обложили, суки, хуже басмачей… С каким наслаждением он бы разрядил сейчас весь «калашников» в злобную рожу этого Стаса и в лживую, гладкую, лисью морду этого блондина. Как облегченно вздохнул бы, закрыв за собой дверь кабинета, где валялись бы на полу два гэбиста! У него даже заныли руки от невозможности исполнить это. «Трус!» – подумал он о себе с горечью, словно при нем действительно было оружие.

– Одалевский! – вдруг посерьезнел блондин, будто прочел его мысли. – Я хочу тебе сказать важную вещь. Ты ни в чем не должен себя обвинять! – Надо отдать должное этому гэбешнику – он был хороший психолог. – Я уверен, любой на твоем месте, понимаешь, любой – и тем более Шалыгин, – сделал бы, что нам нужно. А нужно-то сущий пустяк! Несколько писем! «Здравствуй, дорогой Юра! Встретил я на днях в пивной одного дембеля из Афганистана, а у него была „Правда“. Стали мы читать, и я сразу тебя вспомнил! Кинулся искать твою мать через адресный стол – ведь фамилию знаю и поселок вспомнил – Твердыш! Дали мне ее адрес – Майская, 22, а от нее узнал твой нынешний адрес. Как поживаешь, браток? Повидаться бы нам, да не судьба!..» Ну и так далее, в таком духе. Ты хотел бы с ним повидаться, верно?

– Вы че думаете, он идиот? Сюда ко мне на свидание приедет?

– Зачем же сюда? – усмехнулся блондин. – Можно и в Афганистане. У нас же там не только армия. Мы оттуда нефть качаем, в Айнаке медь добываем, в Хавайя Раваш – уран. Ты с нашей помощью вполне можешь в Айнак завербоваться. А Шалыгину ведь нужно свои листовки сбывать, вот и начнет тебя вербовать. Понимаешь? Но это, конечно, дело будущего. А пока…

Так вот их план! Сделать из него подсадную утку, заманить Юрку! Ради этого они его и в Афганистан командируют! Вот суки! Нет, надо смываться от них! Исчезнуть! Зарыться!.. Хотя – исчезнешь от них, как же! Юрку в Лондоне отыскали, паскуды! А тут, где каждый второй – стукач, тут они через несколько секунд любого из-под земли вытащат и яйца оторвут. Ox, падлы!..

– Ты, Алексей, иди домой. И подумай над письмом. А через три дня приедешь к нам в Москву с черновиком. На работе тебе дадут отгул. Все будет официально. Но ты уж постарайся, напиши ему хорошее письмо. И главное – правду. И про свой завод, и про общагу, где ты живешь. Сильно не увлекайся, он ведь не ребенок, понимает, что письма за границу читаются. Но и не стесняйся, мы подредактируем. Вот тебе наш телефон и адрес… – Блондин вырвал листок из календаря на столе парторга и быстро написал несколько строк.

Алексей торопливо поднялся, взял бумажку и сделал несколько шагов к выходу.

– Алексей! – остановил его блондин. – Подожди. А как твоя американская бабушка? Не подает признаков жизни?

– Американская бабушка? Какая бабушка? – теперь уже искренне удивился Алексей.

– Ну, из Флориды, Татьяна Степановна Одалевская. Больше не приглашает к себе?

– Ах, эта! Нет, уже три месяца ничего не получал. Но тут я чист! Я все письма сразу в партком приносил, чтобы были в курсе! Можете у Гущина спросить! С придурью, извиняюсь, старуха! Родственница, как снег на голову! Нет, отписалась, видать!

– А почему ты к ней так враждебно? Она тебе двоюродная бабушка вроде – так она пишет?

«Ну тут-то вы меня не подловите, – подумал Алексей. – Тут я чист, как геморрой у Дюймовочки».

– Ну, это еще доказать надо! – сказал он. – Мало ли Одалевских! В одной телефонной книге Москвы – двенадцать Одалевских! Она пишет, что мой дед Петр Одалевский князем был. Но это чистая фигня. Я документы видел – Петр Одалевский был коммунист, комиссар Красной Армии, против Колчака воевал. За это его и реабилитировали посмертно. Вы это, кстати, легко можете проверить. А князей-коммунистов – про такое я что-то не слышал. Так что эта старуха пусть себе другого внука поищет. За пару джинсов ей, может, пол-Москвы во внуки подпишется. Но только не я!

– А если вдруг выяснится, что она действительно твоя двоюродная бабка? – сказал Стас. – Ты бы поехал к ней в гости?

– Куда?

– Ну, куда? В Америку.

Алексей хмыкнул:

– Вы что? Кто меня туда пустит?

– Ну, а если мы пустим? После, конечно, всех наших дел. Писем, ну и прочее…

Покупают! Ox, как покупают! – восхитился их хватке Алексей. Ну, насолил ты им, Юрка, этой «Правдой»! Действительно, что-что, а «Правду» их лучше не трогать, это они не любят…

– Нет, не поехал бы! – сказал он решительно.

– Это почему же? – спросил блондин. – Ты с детства практически сирота, а тут все-таки бабка. Пусть двоюродная, но родня, и притом – княгиня…

В глазах блондина были неподдельное любопытство и недоумение. И отвечать надо было, следовательно, всерьез, от души. Да и в конце концов, почему он не может сказать то, что думает, что било его до злобы каждый раз, когда он получал эти красивые продолговатые конверты с американскими марками. Хоть они и гэбешники, но, может, дойдет до них хоть что-то человеческое…

– А если она мне правда бабка, то где она была, когда я в интернатах на зассанных матрацах валялся? – сказал он в сердцах. – Бабка! Где она была, когда меня в детдомовской больнице от менингита лечили? Княгиня, бля! А когда я в госпитале концы отдавал? Короче, нет у меня бабки-княгини и не было! И не шейте мне! С меня теперь Шалыгина хватит!

– Это правильно, – впервые за все время усмехнулся Стас. – Ну ладно, иди, князь. Не хочешь в Америку ехать, и хрен с тобой. А письмо напиши и приезжай через три дня. Понял?

– Понял. Пока. – Алексей открыл дверь и поспешно вышел. Блондин, не меняя позы, посмотрел на Стаса:

– Ну? Как он тебе?

– Трухляк! – Стас поднялся, разогнул затекшую в колене ногу. – Сделает все как надо. А ты сомневаешься?

– Не знаю. – Блондин прикрыл глаза и слегка подтянулся. – Не нравится он мне. Контуженный и плебей, а глаза волчьи. Вот тебе смесь крови княжеской и крови слесаря 4-го разряда. Мой дед, кстати, тоже слесарем был. Но кто теперь больше князь – я или он?