Пророки Возрождения

«Сивиллы» из церкви Санта Мария деи Паче в Риме и «Видение Иезекииля», которое находится в Галерее Уффици во Флоренции, показывают первый взлет художника к этим высшим сферам. Эти два произведения явно обязаны своим появлением влиянию Буонарроти. Известно, что во времена Юлия II Рафаэль мог тайно проникать в Сикстинскую капеллу до завершения знаменитого потолка, хотя

Рафаэль отныне жил двойной перемежающейся жизнью. С Форнариной он без памяти нырял в вихрь, где все более и более сильные чувства приводили его к плотским страстям, словно в бездне бессознательного. Но, возвращаясь в свою мастерскую, он совершал мощный взлет к другому началу своей натуры. Тогда он вновь ощущал с растущей силой ностальгию по тому божественному царству, своей духовной родине, куда прекрасная транстеверинка не могла за ним последовать. Он вспоминал мистическое небо Умбрии и молодых матерей, похожих на Богоматерь, сидящих под большими вязами и укачивающих своих детей. Разве не пробил для него час сражаться с титаническим гением Микеланджело, который только что поразил мир потолком Сикстинской капеллы? Новый импульс подвиг его молодого соперника подняться в высшие сферы искусства. В «Споре о святом Причастии» и в «Афинской школе» Рафаэль создал идеалистическую и историческую живопись нового времени. В своих последних трудах он хотел подняться до воплощения великих таинств в форме символических видений.

Лишь на заре XIX века национальная душа пробудилась в движении Рисорджименто, фигура Данте, восстав из могилы, проявилась во всем своем величии и свете, освещая прошлое, как и будущее, и указывая перстом Италии ее цель, создание новой родины для воскрешения душ и воль. Тогда книга этого великого мистика стала светским апокалипсисом, бревиарием высланных, которые, будучи вынужденными покинуть родину, оказались на дорогах изгнания и за тюремными решетками. Все они взяли за образец эту неуязвимую душу, защищенную своим сознанием, словно непробиваемой кольчугой, и «подобную, как говорит Маццини, алмазу, который можно разрезать только его собственной пылью». Вот почему Данте можно расценивать как центр, стержень и синтез итальянской души. Ибо он привил ей под печатью универсализма чувство родины идеальной и родины земной.