© Эдуард Камоцкий, 2016

ISBN 978-5-4483-0577-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть VII.
88—93 годы
Митинговая демократия.
Распад СССР.
Разрушение экономики.
Конец Великого Эксперимента.
На пенсию.
Егор обзавелся семьёй

Еще не наступило время научного исследования практической реализации в Российской империи учения Маркса о коммунизме, причин краха и следствия Великого эксперимента, поэтому повествование об этом полны удивлений, размышлений и недоумения.

Волжское очарование

Кончился еще один этап в моей жизни, а с ним и моя деятельность, как инженера. Наступил этап созерцания и философствования. Жизнь продолжают мои дети.

Еще в прошлом – 1987 году, задумав уйти на пенсию, я в поисках места на Волге объездил на Запорожце турбазы вдоль берега. Я готов был работать на любой, но особенно мне приглянулось место напротив верхнего по течению края острова Голодный, откуда открывался вид на широкое раздолье Волги у села Ширяево.

И, о, радость – турбаза, куда я устроился работать, была на этом, самом лучшем месте Волжского берега.

Расположена она у Царевского кургана, на береговой гряде между протокой Волги, отделяющей остров Голодный от нашего берега, и длинными озерами в старом русле Курумки, потерявшими всякую связь с ней. Домики для отдыхающих поставлены на этой гряде в один ряд между вековыми дубами. На берегу Волги растут осокори в два обхвата, а на берегу озера осины. Берег в этом месте песчаный – наше место исключительное. Выше по течению глинистый обрыв, ниже по течению – илистый, заросший кустами.

Село у кургана издревле звалось Большая Царевщина, потом каким-то интеллектуальным кретинам ударило в голову, что этим славится царский режим и село переименовали в поселок Волжский. Сейчас это звучит издевательски, потому что состоятельные люди скупили Волжские берега, построили там для себя «базы отдыха», и своими заборами отгородили жителей села от Волги. Мне очень интересно, ударит ли в какую-либо новую голову мысль вернуть поселку старое название, или это название останется, как духовный памятник идиотизму. Могу только с определенностью сказать, что жителям всякие переименования доставляют одни неудобства.

Жили мы на улице Производственной, никакого отношения к производству не имеющей, ну назвал ее так какой-то администратор, ну и черт с ним. Производственная, так производственная, но потом появилась благая и очень правильная идея увековечить память, можно сказать, строителя поселка – Николая Дмитриевича Кузнецова. Переименовали бы кинотеатр «Космос», или Дворец культуры «Чайка», построенные заботами Кузнецова, или парк «Юность», и все были бы довольны, так нет, переименовали улицу и доставили людям массу неудобств.

Между прочим, на открытии кинотеатра «Космос» глаза Николая Дмитриевича увлажнились слезами счастья. Многими его хлопотами досталось ему это счастье, и было бы оправдано присвоение кинотеатру его имени.

Или в городе был «Переулок Специалистов». Эти специалисты превратили купеческое поселение с двумя или тремя городскими улицами, не имеющего ни одного высшего учебного заведения, в гигант индустрии и региональный центр образования. А именем Высоцкого назвали бы клуб бардовской песни.

Недавно (в начале третьего тысячелетия) на радио выступал какой-то ученый геральдик с размышлениями о том, какие улицы следует переименовать, чтобы воспроизвести историю.

Дорогой уважаемый ученый, мне совершенно все равно на какой улице я живу: на Мамаевой, или на Дмитриевской;

– на Мокрой, или на Сухой;

– на Кирова, или на Мясницкой.

Лишь бы она осталась той, которая записана у меня:

– в паспорте;

– в водительских правах;

– в праве собственности на гараж;

– в праве собственности на квартиру;

– в праве собственности на 6 дачных соток;

– в 5-ти акциях РАО ЕС;

– в договоре со Сбербанком;

– в договоре с электросетью;

– в договоре с газовой сетью;

– в медицинском полисе,

– в доверенностях

– и т.д., и. т. д. и т. п.

Потому что для замены адреса в этих документах надо писать заявления, получать справки о переименовании и ходить с этими справками по всем перечисленным конторам. А некоторые учреждения еще требуют и копию постановления о переименовании, и все ради чего? Ради того, чтобы «Любитель старины» с картины Маковского был доволен восстановлением исторической справедливости?

Пожалейте нас – ЖИТЕЛЕЙ!

Как и все жители, поселок у Царевского кургана я буду именовать по-старому – Царевщина.

До Царевщины с Управы я за полчаса доезжал на автобусе, а из Царевщины на работу шел, пересекая по насыпной дамбе еще одно старое русло Курумки у подножья кургана, саму Курумку, протекающую под дорогой в полутораметровой бетонной трубе, и чистый заливной луг. Дорога на турбазу идет по лугу в обход леса с расположенными в нем базами летнего отдыха. От автобусной остановки в Царевщине, до вагончика для сторожей на турбазе, минут тридцать – сорок хода (в зависимости от погоды).

В любую погоду – и солнечным утром, и в жестокий мороз, и в дождь, и в снежную пургу и в половодье – мне эта дорога доставляла огромное удовольствие. В непогоду шел, получая удовольствие от преодоления этой непогоды. В хорошую погоду – наслаждаясь красотой природы.

Преодолевая грязь, снежные заносы чуть ли не по пояс, свирепый ветер при тридцати градусном морозе.

Наслаждаясь тишиной и любуясь опушками леса по краям луга, панорамой Сокольих гор за лесом, зеленью лета и красками осени, широким разливом весной и чистой белизной солнечным зимним утром.

«Когда жестоко ветер веет, когда бросает дождь в лицо, когда нещадно солнце греет, тогда и сердцу горячо» (нет, нет, это я не сейчас, это еще в студенчестве на первом курсе, как говорит Евтушенко, «Стихи читает чуть не вся Россия, и чуть не пол России пишет их»). А дальше в тех стихах девятнадцатилетнего юноши, разумеется, были строчки об ожидаемом счастье, и сейчас я шел с предвкушением счастья – я шел писать.

С собой несешь еду для себя на два дня и килограмм крупы и 200 грамм самого дешевого жира для собак. Я еще нес для себя литературу, перо и бумагу.

Режим работы: два дня дежурство, и затем шесть дней дома. Всего четыре сторожа, один из них был еще и директором этой турбазы. Отапливалась сторожка электрическим камином и печкой. Для приготовления пищи была газовая плита на две конфорки. Что-нибудь лучшее придумать было б невозможно.

Первое дежурство, еще до оформления, попало на праздничный день. В этот день на базу приехало начальство во главе с генеральным директором – поболтать, выпить под шулёмку (картошка с мясом) и погонять бильярд. Обслуживал их в большом клубном зале сторож – директор Левин Андрей Яковлевич, который на этот случай приехал специально. В его обязанность входило натопить печку – огромную буржуйку, выдать посуду и потом ее помыть. Варили они сами.

Ко мне в сторожку перед застольем зашел один из приехавших. Еще было светло, избегая душеизлияния, я ушел на берег и присел на поваленный ствол, любуясь Волгой, закатом и Жигулями. Турбаза находится непосредственно перед Жигулевскими воротами, на самом изгибе Волги, где она обтекает Жигули, так что вид открывается в одну сторону чуть ли не до Тольятти, а в другую до окраин Самары. Когда стемнело, и я вернулся в сторожку, гостя не было – он после застолья или гонял шары, или ушел поболтать в вагончик директора, в котором тот летом жил с семьей, и где был телевизор.

В обязанности сторожей входило вечером включить уличное освещение, а утром его выключить. Зимой – почистить от снега дорожки у клуба, у сторожки и у туалета и накормить собак. Летом – открывать и закрывать ворота для проезда машин и выдавать для катания и для рыбалки лодки. Левин все лето на базе, так что, предупредив его, можно было самому без ограничения купаться. В качестве нагрузки для тела, осенью и в половодье я с удовольствием заготавливал на зиму дрова.

Турбаза принадлежала конторе «Стекломонтаж». Бригады этой конторы по Среднему Поволжью, включая Пензу и Южный Урал, занимаются монтажом стеклянных трубопроводов для пищевой, химической и металлургической промышленности.

На турбазе, кроме утепленных строительных вагончиков, в одном из которых сторожка, а другой закреплен за директором, 13 летних домиков и большой двухэтажный клуб. Домики в основном закреплены неофициально за начальством; большую часть лета в них живут бабушки с внуками, которые приезжают после половодья в середине июня и к началу сентября отдыхающие исчезают. В большом двухэтажном здании на первом этаже большой зал с большим бильярдом и несколько комнат. На втором этаже в комнатках останавливаются бригады, приезжающие за зарплатой и новыми нарядами на работу.

Ни шума, ни музыки, ни радио, ни телевидения. Только во второе воскресение августа, во Всесоюзный День Строителя на базе устраивается праздник. Шумит музыка, устраиваются соревнования мастеров – умельцев, которые тут же делают замысловатые стеклянные устройства. Потом небольшая торжественная часть с награждением грамотами за производственные успехи и общее застолье с песнями и танцами.

После праздника большинство отдыхающих разъезжаются. С отъездом отдыхающих и летом, и зимой тишина и полное одиночество. Знакомые сокрушаются: скучно, да и страшно одному. Я бы не стал здесь работать, если бы дежурили по двое. Я пошел сюда читать и писать, а это возможно только в одиночестве. Я был (и есть) графоман. Незадолго до пенсии я начал предлагать вариант памятника Победы, потом развил эти фантазии и описал виртуальные памятники Первой Всемирной Пролетарской революции. Дядя Вячик попросил описать, как мы пережили блокаду, и я постепенно перешел к родословной. Давал советы Горбачеву и даже Первосвященникам Азербайджана и Армении. Рассуждал об архитектуре Москвы, объясняя столичному градоначальнику, что старые европейские столицы не нарушают стиль центра, строя небоскребы в новых микрорайонах на окраинах. Что было бы прекрасно оставить центр Москвы таким, каким он исторически сложился, а советские высотки, доминирующие в своих секторах города, превратить в Храмы Культуры. Чтобы, глянув на высотку, каждый знал, что там есть библиотека, кинозал, театр, гимнастический зал и все прочее, что относится к культуре в широком понимании этого слова от политеизма, до атеизма. Они и по архитектуре напоминают храмы, и построены в то время, когда пытались осуществить утопическую мечту сделать достояния культуры доступными народу.

Я давал советы и философствовал под аккомпанемент завывания ветра и лая собак.

Мой рабочий день начинается с обновления на Волге проруби. Затем приношу два ведра холодной речной воды и начинаю на два дня готовить для себя щи с мясом, а для собак и кошек кашу. Под вечер протапливаю печку. Все остальное время сижу в одиночестве и или читаю, или пишу.

Когда надоедает сидеть, прерываюсь для прогулки. Днем недалеко на лыжах, а перед сном по дороге, пробитой бульдозером для генерального, чтобы он мог приехать погонять шары.

Собаки и кошки отправляются со мной. У нас две собаки: Черныш и Глаша, две кошки и кот. Глаша похожа на спаниеля, она любит, когда ее чешешь за ухом, но сама на ласку не напрашивается. Глаша постоянно шныряет по кустам, а зимой, когда снег еще неглубок, пытается мышковать, бросаясь двумя лапами на то место, где ей послышался мышиный шум. Вместе с ней охотится и Черныш. Это тоже небольшая собака: больше Глаши, но немного меньше лайки, немного удлиненная, но в целом пропорционального сложения с угрюмым взглядом исподлобья и свирепым от этого видом. С чужими собаками дерется он отчаянно, но человека, ни разу не укусил, а Глаша, когда нет отдыхающих, постороннего может слегка и куснуть. Если вне сторожки присядешь на скамейку или на бревнышко, Черныш непременно подойдет и ткнется в колени мордой, выражая этим просьбу приласкать его. Очень приятная собака. И собак, и кошек мы держали на улице. Собак в конуре на два отделения, а кошки зимой залезают под сторожку. В кирпичном фундаменте дыра, а в снежном сугробе, заносившем сторожку по окна, к этой дыре мы прорывали лаз.

Разминаясь вечером прогулкой, я иду в сторону Царевского кургана. Луна освещает снежные наносы на его изломанной людьми вершине, и кажется он настоящей высокой горой. Неподвижный морозный воздух то ли отдыхает после метели, то ли замер перед новой. Собаки и кошки носятся вокруг меня, играют в догонялки, играют в прятки, только что, в снежки не играют.

Если во время прогулки послышался лай собак с соседней базы, то наши собаки с лаем уносятся на встречу, а кошки сначала бросаются ко мне, потому что чужие собаки это враги, а потом осторожно выглядывают из-за снежного бруствера и с любопытством смотрят, что там, в снежном поле делается. Вволю налаявшись, собаки возвращаются, и мы гурьбой идем домой. Я опять сажусь писать и философствовать.

На ужин готовлю рыбу с жареной картошкой, или сосиску с тушеной капустой. Утром на завтрак яичница с колбасой и остатками вечернего гарнира.

Перед сном на подушку надеваю свою наволочку и стелю свои простыни. Сплю одетым, чтобы можно было, если залают собаки, быстро накинуть верхнюю одежду и выйти посмотреть. Это бывает крайне редко.

Собаки лают очень часто, весной и осенью они разговаривают через озеро с собаками соседней базы, зимой они с ними встречаются на льду и устраивают дружеские побоища. Но у Глаши есть бесценный дар – по ее лаю можно определить, лает ли она на человека, или это перелаивание со знакомыми собаками. На человека она лает, подвывая, и только тогда надо выйти из сторожки и посмотреть, что это за человек. Обычно это рыбак. Сторожа мы материально не ответственные, мы только присутствуем, чтобы на базе был живой человек. Для озорников и тех, кто замечает то, что плохо лежит, этого достаточно, а для грабителей здесь нет стоящей поживы. Да вообще никакой.

Тишь да гладь, да божья благодать.

В половодье не залитой остается только гряда, на которой расположены домики. Для сторожей это горячее время путины. Очень колоритной фигурой был сторож с близкой к нам базы. Во время половодья он шнырял вдоль всего берега, а так как я в первые годы не рыбачил, то он и наш берег не оставлял без внимания и иногда, перекинуться парой слов, подплывал к сторожке. Плавал он на своей плоскодонке, сидя на корме и управляясь одним веслом. Одет был в полушубок, чуть ли не на голое тело – ну настоящий куперовский герой. Был он балагур и острослов: однажды видит, что его сеть зацепила рыбоохрана,

– Эй, вы что делаете?

– Твоя, что ли?

– А если не ваша, так зачем трогаете?

Года через два он погиб. Морозным зимним днем пошел он в Царевщину, хорошо там поддал и пошел обратно. Разыгралась метель, пробиваться через сугробы было тяжело. Видно, устал он и, не доходя метров двадцать до своей теплой избушки, прилег, да так и замерз с недопитой бутылкой в кармане.

Во время разлива база оказывается на острове, и в день смены вахты сторож утром на лодке отправляется к Царевскому кургану. Собаки страшно недовольны тем, что их покидают и бросаются за лодкой вплавь. При сравнительно небольшом разливе, они доплывают до островка на полпути, а при большом разливе с полпути вынуждены поворачивать за новым сторожем назад. Это повторяется изо дня в день, из года в год. Казалось бы, должны знать, чем дело кончается, так нет, когда сторож отчаливает, воют и затем бросаются за лодкой вплавь. Страшно, что ли им оставаться одним?