Отзывы на книгу «Лимонный стол (сборник)»

В «Кэмпе» я присоединяюсь к сидящим за лимонным столом. За ним разрешено — и даже обязательно — говорить о смерти.

Изящный сборник рассказов, главными темами которого становятся старость, смерть и иллюзии (сначала я хотела выделить ещё и любовь, но в этих рассказах любовь - скорее ещё одна форма иллюзии и самообмана). Старость - потому что это время, когда взгляд неуклонно обращается назад, к событиям прошедшим или не случившимся, а если говорить вернее, к представлению об этих событиях, подкрашенному временем, фантазией, вечным "если бы"; взгляд вперёд, такой естественный в молодости, к концу жизни оказывается непосильной тяжестью, особенно если человек давным-давно завершил свою жизнь - просто ещё не умер. Те персонажи рассказов Барнса, которым всё же хватает смелости честно и открыто признать, что впереди - смерть, и неплохо бы об этом поговорить, расцениваются окружающими как нарушители негласных правил, попирающие табу. И чем ближе человек к смерти, тем это табу сильнее, тем больше запретов говорить о ней. Просто смешно, как всех смущает старик, который не прочь поболтать о своей могиле, или тяжелобольной, отвергающий лживые уверения, будто он ещё всех вокруг переживёт. Впрочем, мало кто так отважен, большинство пытается отгородиться от подобных мыслей, превратить смерть в игру, в абстракцию - и в таком случае смертельным может стать шок от внезапного вторжения реальности в тщательно выстроенные воздушные замки. Но не только и не столько старость и/или смерть объединяют персонажей этого небольшого сборника.

Не знаю, смогу ли я передать это ощущение... Жизни героев Барнса пусты. У них могут рождаться и вырастать дети, умирать супруги, меняться дома и автомобили - может происходить всё то, что принято считать событиями, но их жизнь остаётся такой пустой, что кажется, будто можно покричать им в душу, как в гулкую железную бочку, и услышать эхо. Всё их существование может определяться одним-единственным незначительным случаем, иногда даже не случившимся, чем-то, что могло бы произойти, как в рассказе "История Матса Израэльсона": несостоявшиеся любовники, десятки лет лелеющие свои иллюзорные представления друг о друге, мысленно беседующие, ждущие, когда же наконец случится то, что должно было. Разве могло бы придти в голову их окружению, что вся жизнь этих двоих - только отзвук нескольких кратких бесед на борту парохода? Единственная тусклая звезда на совершенно чёрном небосклоне - и эта звезда не любовь, а только представление о ней, и даже краткое соприкосновение с реальностью расколотит её на быстро гаснущие метеоры.
Некоторые из персонажей понимают это и тщательно берегут свои иллюзии: "Так поступить было бы опасно. Он должен был оберегать невозможность любви. <...>Соблазнительное «если бы» обращено отнюдь не в будущее; оно надежно упокоено в прошлом". Другие, более везучие, находят кого-то, кто способен поддерживать и усиливать их представление о самих себе, как в рассказе "Гигиена". Самые отчаявшиеся пытаются подогнать реальность под свои воспоминания или доказать подлинность последних многократным повторением, и почти для каждого момент смерти иллюзии оказывается концом всего. "Завтра начнётся оставшаяся часть его жизни". Вас не продирает мороз по коже от этой фразы?

Но даже с учётом всего этого я не назвала бы сборник мрачным или тягостным. В нём много юмора, много смелой житейской философии, если можно так выразиться. Рассказ "Знать французский", наверное, лучший образец этой смелости, и вообще один из лучших в сборнике. Впрочем, если я начну выделять самые понравившиеся из этих рассказов, придётся перечислить почти все. Я не прогадала с этой книгой и этим автором, ранее знакомым мне только по небольшому кусочку из "Истории мира в десяти с половиной главах".
*голосом Лагутенко* Здорово, великолепно!

Суть в том, мистер романист Барнс, что Знать Французский отличается от Грамматики, и это же относится ко всем сторонам жизни. <...>Я не утверждаю, что есть жизнь после смерти, но в одном я уверена: пока вам тридцать или сорок, вы можете отлично справляться с Грамматикой, но к тому времени, когда вы оглохнете или свихнетесь, вам, кроме того, потребуется Знать Французский. (Вы уловили, что я имею в виду?)

В 2006 году в журнале «Иностранная литература» № 12 напечатали несколько рассказов из этого сборника, но в другом переводе (Инны Стам): «Предание о Матсе Исраэльсоне», «Как важно знать французский», «Фруктовый заповедник», «Безмолвие». Это было моё первое знакомство с Барнсом, его стиль мне тогда сразу понравился и его явно следовало почитать ещё.

Удивительно, но прочитав наконец этот сборник полностью, я пришла к выводу, что иностранка выбрала лучшие рассказы, хотя, подумав, я бы всё-таки добавила к ним «Бдительность» и, пожалуй, «Краткую историю стрижек» (кстати, тоже не очень понимаю, зачем после стрижки мне норовят дать зеркало и показать, как оно там сзади получилось, как будто что-то можно изменить, и правда, остаётся только подтвердить: «да» – это он, мой затылок), остальные рассказы не то, чтобы совсем не понравились, но местами вызвали недоумение. Потому и средняя оценка такая получилась.

Понравилось, что у рассказов есть единая концепция, все они о старении и смерти:

В «Кэмпе» я присоединяюсь к сидящим за лимонным столом. За ним разрешено – и даже обязательно – говорить о смерти.

Разве что «Бдительность» несколько выпадает – рассказ о том, как бороться с теми, кто кашляет на концертах (впрочем, за это тоже можно хотеть убить) – прекрасный образец чёрного юмора.

К сборнику идеально подошёл мой любимый концерт Джона Кейла 1992 года «Fragments of a Rainy Season», особенно песня Dying On The Vine, которую я могу слушать бесконечно.

Раньше у меня было такое выражение для описания состояния "Барнса начиталась" - это как после "Любовь и так далее" и "Как все было" ходила днями убитая: передоз цинизма, ааа, как дальше жить.

Все говно, я придумывала ерунду (или дорисовывала чуваку свое). Этот парень самый романтичный из всех, кто мне попадался в книжках, кажется; очень идеалист, очень понимающий про "как все устроено", очень по этому поводу дергающийся. Подросток-стайл, но ничуть не истерика, ничуть не нервозность - нет: просто, ну, что-то типа Маяковского в прозе.

Только не личностной прозе, не дневниковой, упаси Белинский - а в добротнейшей, выверенной, точнейшей и по-настоящему художественной. Его тексты - это что-то шедевральное. Скальпель, точный надрез, минимум слов для достижения ядерного взрыва внутри. При том что он довольно сдержан и не бросается превосходными степенями почем зря (ну тут к вопросу о литературе, которую я люблю, и в этом смысле Барнс, безусловно, женская проза))

Особенно это видно на этой книжке, сборнике рассказов.
Пересказывать сюжет глупо, конечно, но - главная тема чувака - это люди, их устройство, мельчайшие схемы душевных порывов. Тот еще препаратор. И все, да, через черточку, через деталь. Тень от мельничного колеса да сверкающее горлышко разбитой бутылки, если вы понимаете, о чем я.

Над двумя текстами ревела, да. Ну, я надо всем реветь могу, мне только дай. (Кому интересно: "Вещи вам известные", "Аппетит").

Собираюсь потом в жежешечку перепечатать пару рассказов (вот этих; ручками, да): их в сети нет, а мне надо же удовлетворять свою потребность в просвещении и миссионерстве.

«Лимонный стол» Барнса – это коллекция одиннадцати рассказов, исследующих смерть и старость. Каждая история показывает героя или героев, кто столкнулся с неизбежным старением или смертью. Кто-то воспринимает их как данность, кто-то восстает против, кто-то разочаровывается. Барнс умело иллюстрирует множество характеров: восьмидесятилетних женщин, русского драматурга, англичанина средних лет, стареющего ветерана Второй Мировой и многих других. Его герои правдоподобны, а их эмоции ощутимы.
Как и в сборнике «По ту сторону Ла-Манша», истории в «Лимонном столе» не связаны одной сюжетной линией, но в целом составляют полную картину проблемы, которая значит гораздо больше, чем каждая история по отдельности. Это как смотреть на картину, которая нарисована множеством хаотичных мазков – чтобы увидеть, что на ней нарисовано, нужно просто отойти подальше.
Письмо Барнса как всегда остроумное, гениальное и отполированное до мельчайшей точности слова. Он проделал фантастическую работу, чтобы не превратить книгу в скуку или бульварное чтиво.
Первый рассказ «Краткая история стрижек» показывает жизнь человека через его походы к парикмахеру. За основу, конечно, можно было бы взять и другое повторяющееся действие в жизни каждого человека, но эти систематические посещения цирюльника, словно в зеркале показывают старение, делая процесс стрижки столь значимым. «Вещи вам известные» - другая история, в которой рассказывается о двух стареющих подругах, завтракающих частенько вместе и вспоминающих о покойных мужьях. Читаешь и видишь всю иронию их дружбы через перспективу времени, когда как у героинь нет такого преимущества.
Любовь теряют, идеализируют и сожалеют в истории, которую отражает рассказ «История Матса Израельсона», помещающий нас на шведские земли 18 столетия. Там главный герой тайно влюблен в жену своего соседа. Эти двое постоянно удерживаются от соблазна и проживают разные жизни друг без друга в сожалении и тоске. Во «Вспышке», пожилой Тургенев влюбляется в молодую актрису, исполняющую роль Верочки в его пьесе. Но любовь ли это или только способ избежать любви? Есть еще майор Джексон в «Гигиене», который регулярно на протяжении всей жизни посещает в Лондоне свою любовницу. Однажды по поручению жены он оказывается в столице Великобритании и обнаруживает, что дама его сердца умерла от старости. Печаль и страх одолевают мужчину, который понимает, что и его песочные часы жизни скоро опустеют. В «Фруктовой клетке» мы узнаем о семейное паре. Узнаем о них от сына, узнавшего о третьей лишней, которая появилась в жизни его родителей. Все эти истории отличает скрытая ирония, направленная на выявление человеческих довольно непривлекательных потребностей, которые скрыты под тем, что мы называем любовью. В этих историях всегда есть сюжетный поворот, обнажающий непомерное эго, или идеализацию красоты, или тщеславие романтических иллюзий.
В остальных рассказах приходится иметь дело с самооправданием и тщеславием, которые выползают на поверхность в старости. Например, «Бдитетельность» - история человека, терзающегося издаваемыми другими людьми звуками на концертах, которые он посещает. Наполненная черным юмором, она заканчивается ироническим реверансом в сторону боли, расстройств и чествования старения – всего того, что делает человека живым.
Но моим главным фаворитом в сборнике стал рассказ «Знать французский», который состоит из писем автору от Сильвии Уинстэнли, обитательницы дома престарелых. Было бы легко просто восхититься поверхностным очарованием этой истории из-за тщеславия старушки, пытающейся произвести впечатление на автора. Но осознание того, что эти письма лишь односторонняя связь, сжимают что-то внутри. Неужели нашего собственного понимания жизни достаточно, чтобы оценить её? Неужели значение жизни обрисовано только одной версией, одним предположением единственного человека? История заканчивается двумя письмами Барнсу от директора этого учреждения, в которых говорится о скоропалительной смерти Сильвии, в которых она дважды упоминает о том, что их клиентка была «душой их общества». И её высказывания вступают с диссонанс с самим отношением Сильвии к этому месту, где, как она полагала, ей уделяют слишком мало внимания.
В конечном счете, эти рассказы ясное предупреждение, что старость вряд ли будет протекать в окружении внуков и вечерам у камина, а скорее в ностальгии и размышлениях об ошибках прошлого, где многие слова были не сказаны, а дела не доделаны.