Осень в Петербурге

Полнейший мрак. У Ф.М. не так.

Говорят, Кутзее никогда не был в России. Но в мрачном Петербурге Достоевского он чувствует себя, как дома. Атмосфера, детали, язык. Откроешь посреди книги, подсунешь кому-нибудь: «Наверно, что-то из русской классики? Нет? Произведение нашего современника? Из Южной Африки? Шутишь что ли?!».

«Осень в Петербурге» - это искусная стилизация, постмодернистская игра в исторический, биографический, психологический, детективный, любовный и – вообще – в русский классический роман.

Попытка проникнуть во внутренний мир писателя. Ахматова писала когда-то про то, «из какого сора рождаются стихи», у Кутзее же - о том, из какого мрака рождаются романы. И что платой за них становится – душа.

А еще это роман об отцах и детях. От частного (Достоевский, его погибший пасынок Павел и мучительные попытки писателя по дневниковым записям, рассказам окружающих понять, каким он был) – к общему (власть имущие отцы общества и сыновья-революционеры, которые, чтобы изменить неправильный мир, должны убить своих «отцов»). История почти по Фрейду получается.

1869. Осень. Петербург. И Федор Михайлович, который, словно Раскольников, живет в каморке, в спешке пытается спрятать улики (причем чужие), путается на допросе у следователя; как князь Мышкин, боится неожиданных встреч на темный лестницах и надвигающихся приступов эпилепсии; как Ставрогин, борется с бесовскими желаниями - а еще сталкивается в своих прогулках по городу с проституткой Соней и ее детьми, с Амалией Карловной и т.д. А где-то в Твери – убогая Марья Лебядкина. И пожары точь-в-точь , как в «Бесах».

Мрак в душе писателя. Мрак в городе. Мрак в России.
И никакой надежды. Только желчь.

Жизнь без чести.

Предательство без предела.

Исповедь без конца.

Я не знаю, можно ли восторгаться подобными книгами. Книгами тяжелыми, унылыми, мрачными, в которых каждая мысль, каждое мимолетное желание героя рассматривается, словно под микроскопом, докапываясь до самой сути, где надежде, вере, прощению нет и шанса. А я не то, чтобы восторгаюсь, я даже в какой-то степени получаю «разлагающее, мертвящее удовольствие».

Только сама тема, герой книги уже достойны внимания. Часто ли вам встречались книги, где главный персонаж Федор Михайлович Достоевский? Где каждая страница, каждое описание и бесконечный поток сознания пропитаны им? Я поверила Кутзее, мне кажется, он прекрасно передал дух и настроение эпохи, в его мрачном революционном Петербурге не возможно не утонуть. Я часто ловила себя на мысли, что если бы этот роман писал Достоевский, сходство было бы огромным.

Федор Михайлович, под чужим именем, прибывает в Петербург из-за смерти сына, обстоятельства которой не полностью известны. Он пытается понять, почему так случилось, осознать свои ошибки в отношении с дорогим человеком, и заодно разобраться в своих чувствах. Но все оказалось совсем непросто, если смерть вообще может быть простой. Мысли, воспоминания съедают его, он чувствует вину в случившемся, понимает, что покинул сына раньше, чем тот его. История, конечно же, вымышленная, но переживания и размышления реальны, они способны достучаться до сердца, заставить задать себе те непростые вопросы, которые терзают и главного героя.

Я не могу не сказать про чудесный язык Кутзее. Это действительно эстетическое наслаждение, я, например, читала эту книгу вслух. Не знаю зачем, это получилось непроизвольно. Появляется жадность, ненасытность, хочется перечитывать некоторые отрывки, хочется, чтобы не только глаза, но и уши смогли испытать такое удовольствие.

Да, и я прекрасно понимаю и принимаю все недостатки. Повествование медленное, тягучее, удручающее. Ну и прекрасно…Герой, своей безысходностью и самокопанием угнетает, да еще и похож на персонажа ранее прочитанного мною романа «Бесчестье» (охотно верю, что они у Кутзее все такие). Я люблю таких персонажей… Желания и помыслы героев неоднозначны, спорны, извращенны (привет Фрейду). Но мне это нравится… Если все это не для вас смело проходите мимо, а я все же продолжу читать Кутзее.

Надо сказать, что для меня это была вторая встреча с Кутзее, причем почти подряд. Эта книга давно была отмечена, как интересная (прежде всего, местом действия), но вот время ей пришло только сейчас. Осенью. В Петербурге. Конечно, мне было интересно, что думает талантливый южноафриканский писатель о нашем петербужском больном гении. Кроме того, живу я именно на тех улицах, на которых мучаются, спорят и существуют его герои. И поэтому я была пристрастна.
Словом, как размышления одного писателя об истоках творчества другого - это интересно, как стилизация под классический русский роман - заслуживает внимания, как попытка перенестись в город, который ему знаком только по чужим текстам - неплохо, но что-то во всем этом есть искусственное, как красивые вставные зубы... Возможно, южноафриканцам Россия представляется именно такой, вполне вероятно, что для остального мира феномен русского терроризма той эпохи можно объяснить безумием и бесовщиной, допускаю, что изломанность души Достоевского кому-то кажется простым следствием эпилепсии...
Мне кажется, русскому читателю тут очевидны многочисленные упрощения, касающиеся России и русского характера, жителю Петербурга - заметна декоративность мест действия, а знатоку творчества и личности Достоевского - не может не броситься в глаза некое "обалаганивание" личности писателя. Поэтому я не смогу принять этот текст в качестве рассказа о Петербурге, о Достоевском, о России.
А вот если воспринимать его, как продолжение размышлений Кутзее о бесчестии, или даже точнее - немилосердии (!), то все встает на свои места. Это именно он, Кутзее, примерил на себя одежды и обстоятельства Достоевского, это его проблемы, его конфликт отцов и детей, его отношения с женщинами, его размышления о насилии, его объяснение развращенности, его собственные поиски Бога, его ощущения больного тела и мятежного рассудка. И как только мы осознаем это, как только мы увидим в одеждах Федора Михайловича самого Джона Максвелла - книга воспринимается совершенно иначе.
Как попытка раскопать что-то в себе, как размышление о самых больных проблемах современности... Кутзее хотел, чтобы мы попались на его мистификацию, используя один из самых популярных приемов в литературе постмодернизма - свои собственные сомнения он вкладывает в уста реально существовавшей знаменитости. И мы попались. Вместо того, чтобы размышлять над поднятыми в книге вопросами, мы спорим, был ли Достоевский таким. :) А ведь это в конечном итоге неважно. Важно то, что его имя продолжает собирать нас для споров и размышлений. Важно то, что темы, им затронутые более ста пятидесяти лет назад, остаются актуальными и горячими. В том числе, для неоднозначного автора, южноафриканского писателя - Джона Максвелла Кутзее.