Цитаты из книги «Карты смысла. Архитектура верования»

Рис. 7. Появление революционной новизны в ходе целенаправленного поведения

Рис. 5. Амбивалентная природа новизны

Все устроено так, что мозг может выбирать курс движения вагонетки. Вариантов только два: правая или левая сторона развилки. Вагонетка не может ни остановиться, ни сойти с рельсов, и мозг это знает. На путях справа находится один железнодорожный рабочий Джонс. Он будет убит, если мозг свернет именно туда. Если Джонс выживет, он убьет пятерых человек ради спасения тридцати сирот (один из пяти человек, которых он убьет, задумал разрушить мост, по которому позже этой ночью поедет автобус с детишками). Один из сирот, которых могут убить, вырастет и станет тираном, заставляющим хороших, практичных людей делать ужасные вещи, другой станет видным политиком, третий изобретет консервную банку с кольцом на крышке, которую легко открывать без ножа. Если мозг в колбе повернет налево, вагонетка может насмерть сбить другого железнодорожного рабочего, Лефти, а также уничтожит на своем пути десять донорских сердец, которые везут в местную больницу. Десять пациентов, которые ждут там пересадки сердца, умрут. Это единственные доступные донорские сердца, и мозг об этом знает. Если железнодорожник, стоящий на левых путях, выживет, он тоже убьет пятерых – тех же самых пятерых, которых убил бы Джонс. Однако Лефти совершит непреднамеренное убийство: он будет так спешить доставить десять донорских сердец в местную больницу, что, сам того не желая, лишит жизни этих пятерых человек. В этом случае автобус с сиротами будет спасен. Среди пятерых, убитых Лефти, есть человек, который и поставил мозг управлять вагонеткой. Если вагонетка уничтожит десять сердец и убьет Лефти, десять пациентов, ожидающих пересадки сердца, умрут, а их почки будут использованы для спасения жизней двадцати других больных, ожидающих трансплантации почек. Один из этих больных выздоровеет и найдет лекарство от рака, а другой станет Гитлером. При этом есть другие донорские почки и аппараты для диализа, но мозг об этом не знает. Предположим, что выбор мозга, каким бы он ни оказался, послужит примером для других мозгов в колбах, и таким образом последствия его решения усугубятся. Также предположим, что если мозг выберет правую сторону развилки, то начнется несправедливая война, но без военных преступлений, а если мозг свернет налево, то начнется праведная война, но в ее ходе будут совершаться военные преступления. Кроме того, Декартов демон периодически вводит мозг в заблуждение, и тот никогда до конца не знает, не обманывают ли его. Вопрос: что должен делать мозг с этической точки зрения?

Способность к творческому исследованию и накоплению знаний можно рассматривать как третий и последний постоянный составной элемент человеческого опыта (наряду с областями «известного» и «неизвестного»). Мифологические представления о мире, определяющие реальность как арену действий, являют собой динамическую взаимосвязь между всеми тремя составляющими человеческого опыта. Вечному неизвестному – созидательной и разрушительной природе, источнику и предназначению всех вещей – обычно приписывается крайне эмоциональный и противоречивый женский образ (мать и фигура, которая в конечном счете поглощает всех и вся). Напротив, вечное известное – культура, очерченная территория, нечто тираническое и защищающее, предсказуемое, дисциплинирующее и ограничивающее, общий результат героизма и жажды познания – обычно наделяется мужскими характеристиками (в отличие от матери-природы). И наконец, вечное познающее – связующее звено между известным и неизвестным – это рыцарь, убивающий дракона хаоса, герой, превращающий беспорядок и путаницу в ясность и уверенность, бог Солнца, вечно рассеивающий тьму, и Слово, предвещающее сотворение Вселенной.

Люди по природе своей готовы реагировать на необычную информацию – на новизну. Мы неосознанно переключаем внимание, испытываем сильные эмоции (сначала страх, затем любопытство) и импульсивно меняем поведение (сначала прекращаем текущие действия, затем начинаем активно исследовать сложившуюся ситуацию). Инстинктивная реакция зачастую (но не всегда) помогает нам учиться тому, как нужно себя вести. Это происходит – или происходило изначально – при столкновении с чем-то новым или непривычным. Новизна есть противоположность известному, и эти понятия взаимозависимы. Более того, известное всегда условно, поскольку человеческое знание ограниченно. Условное знание, необходимое хотя бы для того, чтобы управлять чувствами, складывается из устоявшейся эмоциональной значимости настоящего, противопоставленной идеализированному, предполагаемому или воображаемому будущему состоянию. Мы оцениваем невыносимое настоящее в сравнении с идеальным будущим. Мы действуем, чтобы превратить то, где мы находимся, в то, где мы хотели бы быть. Если людям удается воплотить планы в жизнь и изменить настоящее, они все равно остаются (образно выражаясь) в области известного. Когда же наши действия приводят к нежеланным последствиям – иными словами, когда мы ошибаемся, – мы попадаем в область неизвестного, где правят более древние эмоциональные силы. Совершая мелкие оплошности, человек меняет планы, но не отказывается от своих целей и сохраняет привычные представления об окружающей действительности. Катастрофические ошибки, напротив, заставляют нас пересматривать не только средства достижения желаемого, но и исходные позиции, и сами цели. Такая переоценка неизбежно сопровождается бурным выплеском эмоций. Области «известного» и «неизвестного» можно смело назвать постоянными составными элементами жизненного опыта человека – и даже окружающей его среды. В любое время, в любом месте и в любой цивилизации люди вынуждены приспосабливаться к факту существования культуры (или, грубо говоря, к области известного), а также к тому, что она крайне неполноценна (поскольку область неизвестного всегда продолжает существовать, независимо от степени предыдущей «адаптации»). Человеческий мозг, как и мозг высших животных, по-видимому, приспособился к вечному присутствию этих двух областей. Он по-разному работает, находясь на знакомой и незнакомой территориях. В неисследованном мире первоначально царит осторожность, то есть страх, неподвижность. Но она может быть вытеснена любопытством – надеждой, волнением и, прежде всего, творческим исследованием.

На лагпункте Самарка в 1946 году доходит до самого смертного рубежа группа интеллигентов: они изморены голодом, холодом, непосильной работой и даже сна лишены, спать им негде, бараки-землянки еще не построены. Идут они воровать? Стучать? Хнычут о загубленной жизни? Нет! Предвидя близкую, уже не в неделях, а в днях, смерть, вот как они проводят свой последний бессонный досуг, сидя у стеночки: Тимофеев-Рессовский собирает из них «семинар», и они спешат обменяться тем, что одному известно, а другим нет, – они читают друг другу последние лекции. Отец Савелий – «о непостыдной смерти», священник из академистов – патристику, униат – что-то из догматики и каноники, энергетик – о принципах энергетики будущего, экономист (ленинградец) – как не удалось, не имея новых идей, построить принципы советской экономики. Сам Тимофеев-Рессовский рассказывает им о принципах микрофизики. От раза к разу они не досчитываются участников: те уже в морге… Вот кто может интересоваться всем этим, уже костенея предсмертно, – вот это интеллигент!

Вполне разумно рассматривать мир как арену действий, как место, в котором знакомое и незнакомое пребывают в вечном сопоставлении. Мозг состоит в основном из двух подсистем, приспособленных совершать действия в этом месте. Если не вдаваться в детали, правое полушарие бдительно реагирует на новизну и отвечает за быстрое «создание обобщенных предположений». Левое полушарие, напротив, «включается», когда события – четко определенные события – происходят в соответствии с имеющимся планом. Правое полушарие быстро рисует обобщенные, основанные на значимости «метафорические» картины нового; левое, более склонное к работе с деталями, подбирает для них ясное словесное выражение. Таким образом, наш мозг, наделенный способностью исследовать, «строит» мир знакомого (известного) из мира незнакомого (неизвестного). Когда мир остается известным и знакомым, то есть когда наши убеждения сохраняют значимость, мы с легкостью управляем эмоциями. Когда же появляется нечто неизведанное, эмоции выходят из-под контроля, в зависимости от относительной новизны случившегося преобразования, и мы вынуждены отступить или вновь начать исследовать.

Карты, которые определяют наше мотивированное поведение, имеют вполне понятную структуру. Они содержат два основных взаимозависимых полюса: настоящее и будущее. Настоящее – это чувственный опыт (как мы его видим и понимаем). Его побудительное значение соотносится с имеющимися у нас знаниями и желаниями. Будущее – это образ или частичный образ совершенства, с которым мы сравниваем настоящее, оценив его значимость. Если между ними появляется несоответствие, происходит что-то неожиданное или новое (по определению). Оно захватывает наше внимание и приводит в действие внутренние силы, которые управляют страхом и надеждой[40]. Мы стремимся вернуть новые события в область предсказуемого или использовать их для реализации ранее неосознанных возможностей, изменяя свое поведение или модели представлений. Мы воображаем путь, соединяющий настоящее с будущим. Этот путь «вымощен» поступками, которые необходимо совершить, чтобы произвести желанные преобразования – превратить (вечно) неудовлетворительное настоящее в (вечно удаляющееся) райское будущее. Этот путь обычно понимается как линейный, то есть как нечто аналогичное понятию нормальной науки Томаса Куна[41], где известные модели поведения, действующие в осознанном настоящем, порождают будущее, желанность которого является неоспоримой данностью.

В фантазиях мы рисуем идеальную картину мира, опираясь на имеющуюся информацию. Мы используем известное, чтобы создать образ того, что могли бы иметь, и, следовательно, того, что должны делать. Но мы сравниваем наше восприятие реального мира с воображаемой картиной желанного будущего, а не с простыми ожиданиями. Мы сравниваем то, что имеем (в нашем представлении), с тем, чего хотим, а не с тем, что, по нашему мнению, просто должно быть. Целеполагание и последующее за ним стремление подстегиваются побуждением: мы гонимся за желанным, постоянно пытаясь обуздать эмоции. (Конечно, мы стараемся поступать правильно, чтобы мечты сбылись; это здоровая «адаптация». Но мы по-прежнему сравниваем происходящее с картиной желанного будущего, а не просто с тем, чего спокойно ожидаем.) Карты, которые определяют наше мотивированное поведение, имеют вполне понятную структуру. Они содержат два основных взаимозависимых полюса: настоящее и будущее. Настоящее – это чувственный опыт (как мы его видим и понимаем). Его побудительное значение соотносится с имеющимися у нас знаниями и желаниями. Будущее – это образ или частичный образ совершенства, с которым мы сравниваем настоящее, оценив его значимость. Если между ними появляется несоответствие, происходит что-то неожиданное или новое (по определению). Оно захватывает наше внимание и приводит в действие внутренние силы, которые управляют страхом и надеждой[40]. Мы стремимся вернуть новые события в область предсказуемого или использовать их для реализации ранее неосознанных возможностей, изменяя свое поведение или модели представлений. Мы воображаем путь, соединяющий настоящее с будущим. Этот путь «вымощен» поступками, которые необходимо совершить, чтобы произвести желанные преобразования – превратить (вечно) неудовлетворительное настоящее в (вечно удаляющееся) райское будущее. Этот путь обычно понимается как линейный, то есть как нечто аналогичное понятию нормальной науки Томаса Куна[41], где известные модели поведения, действующие в осознанном настоящем, порождают будущее, желанность которого является неоспоримой данностью

В фантазиях мы рисуем идеальную картину мира, опираясь на имеющуюся информацию. Мы используем известное, чтобы создать образ того, что могли бы иметь, и, следовательно, того, что должны делать. Но мы сравниваем наше восприятие реального мира с воображаемой картиной желанного будущего, а не с простыми ожиданиями. Мы сравниваем то, что имеем (в нашем представлении), с тем, чего хотим, а не с тем, что, по нашему мнению, просто должно быть. Целеполагание и последующее за ним стремление подстегиваются побуждением: мы гонимся за желанным, постоянно пытаясь обуздать эмоции. (Конечно, мы стараемся поступать правильно, чтобы мечты сбылись; это здоровая «адаптация». Но мы по-прежнему сравниваем происходящее с картиной желанного будущего, а не просто с тем, чего спокойно ожидаем.)