Цитаты из книги «Византийское путешествие»

Улица, ведущая к гостинице «Элван», взбирается далее на северный склон горной гряды. Стоящие на ней добротные греческие дома XIX века своим размером претендуют порой на звание особняков. Сады и

Вечер, страшный вечер В своем описании царствования императора Никифора II Фоки Лев Диакон позволяет себе отступление, необычное для византийских историков, редко опускавших свой взор на простых людей. Он замечает, что многие называют каппадокийцев «пещерными жителями», поскольку «тамошний народ скрывается в пещерах, расщелинах и подземных норах-лабиринтах». Видимое подтверждение этого странного обычая можно обнаружить в пустынной равнине к северу от Нигде.

Белый путь К северу и востоку от Деринкюю ландшафт, образно выражаясь, становится еще более скомканным и складчатым; вся местность исполосована резкими тенями розового, белого и желтого цвета. Между складками скал лежат узкие плодородные долины, где растут дыни, тыквы, яблоки и виноград. Каппадокийские яблоки тверды, сладки и глянцево-красны, а каппадокийские вина, которые высоко ценил Руми, легки и благоуханны. Крутые склоны долин испещрены точками голубятен, в полях непрестанно мелькают тени этих птиц. Как и столетия назад, крестьяне собирают голубиный помет и используют его в качестве удобрения, что, несомненно, повышает качество яблок и вина. Двигаясь на восток в сторону Юргюпа, замечаешь, что долины становятся непригодными для земледелия, так много в них остроконечных скал. Эти конические скалы прославили каппадокийский пейзаж и породили среди туристов настоящую «манию аналогий»: их сравнивают с обелисками и колоннами, минаретами и церковными шпилями, с обиталищами ведьм, дымоходами, палатками кочевников и мечами. Гораздо реже отмечается, что многие скалы напоминают фаллосы с оттянутой крайней плотью и мощными тестикулами. В огромном естественном скульптурном парке – то волшебно-изящном, то гротескно-непристойном – странник блуждает в постоянном изумлении, но всю красоту пейзажа трудно передать словами, а где слова тщетны, там порой господствует фотография. Однако, вырванные из контекста окружающей среды, скальные образования напоминают о других планетах. Их надо видеть окруженными со всех сторон безбрежно чистыми далями Анатолийского плоскогорья. Например, перед поворотом дороги на юг к Юргюпу расположены три высоких стройных конуса, увенчанных щегольски нахлобученными каменными шапками. Поначалу они производят впечатление причудливых имбирных пряников, но лишь до тех пор, пока далеко на востоке не замечаешь нависшую над горизонтом, как призрак, огромную вершину горы Эрджиес. Юргюп – милый городок с утопающими в тени деревьев прямыми улицами. Он раскинулся у подножия высоких охряных скал, в которых скрываются монастыри и разветвленные убежища (уменьшенные копии «подземных городов»). В византийские времена в Юргюпе, известном тогда под именем Агиос Прокопиос, находилась резиденция епископа. Сейчас это главный туристический центр Каппадокии с лавками, где продают ковры, и туристическими агентствами, организующими автобусные экскурсии, но вся эта деятельность, способствующая процветанию города, ничуть не ослабляет природное дружелюбие и вежливость его жителей. Как приятно оказаться наконец в месте, где

Глухонемой проводник Это случилось в гостинице «Малая Азия». Во время обеда, проходившего под аккомпанемент «Времен года» Вивальди, мы познакомились с удивительной блондинкой, уроженкой Сицилии, носящей мелодичное имя Энрика Ла Виола Брунелла. Свою совершенно несредиземноморскую внешность она объяснила следующим образом: «Я норманка, дочь викингов!» Она, несомненно, имела в виду расцвет Сицилии в XII веке, когда островом управляли норманнские короли, которые отличались образцовой терпимостью и художественным вкусом, а потому для украшения своих дворцов и церквей привозили византийских мозаичистов. Энергия и целеустремленность Энрики вполне соответствовали образу норманнской принцессы. При всей исключительной доброте и великодушии этой женщины ей безумно нравилось все «каппадокийское». Самыми частыми фразами в ее устах были: «Я в восторге! Как здорово!» или «Нет слов! Какая красотища!» Энрика купила старый дом в Ортахисаре и собиралась кое-что в этом городе усовершенствовать. Прекрасной во всех отношениях Каппадокии явно не доставало оперы, и Энрике пришла в голову мысль, что Ортахисар с его скальной крепостью – идеальное место для постановки «Аиды». Услышав это, Хайдар Хакир, до приторности услужливый управляющий гостиницей «Малая Азия», тут же выключил Вивальди и поставил Паваротти. Вечер еще не закончился, а Энрика уже договорилась, что на следующее утро в сопровождении своего турецкого возлюбленного Эртула (осанистого симпатичного мужчины с обликом слегка разочаровавшегося в жизни султана) отправится вместе с нами на совместную прогулку от деревни Ибрагимпаша до Ортахисара. Наш путь начался со спуска в узкое ущелье с протекающим по нему неглубоким, кристально чистым ручьем. Почти белые стены ущелья были испещрены голубиными гнездами. Через километр пути стало ясно, что стены ущелья сходятся, что меня озадачило, так как ручей струился в том же направлении. Куда он мог течь? Вскоре загадка была решена: в конце ущелья ручей делал резкий поворот налево и скрывался в искусно высеченном в скале туннеле, который одновременно служил и дорогой. Пройдя сотню метров, мы вновь увидели дневной свет, после чего опять вошли в туннель, а затем еще в один. В Каппадокии быстро приобретаешь навык ходить сквозь скалы, но здесь мы столкнулись с чем-то особо замечательным: ручей ветвился по нескольким нешироким ущельям к полям, нуждавшимся в воде, а деревни Ибрагимпаша и Ортахисар были связаны тайными путями сообщения. В Ортахисаре по совету Энрики мы воспользовались

Вечер, страшный вечер В своем описании царствования императора Никифора II Фоки Лев Диакон позволяет себе отступление, необычное для византийских историков, редко опускавших свой взор на простых людей. Он замечает, что многие называют каппадокийцев «пещерными жителями», поскольку «тамошний народ скрывается в пещерах, расщелинах и подземных норах-лабиринтах». Видимое подтверждение этого странного обычая можно обнаружить в пустынной равнине к северу от Нигде. Под деревнями Деринкюю и Каймакли находятся обширные помещения, соединенные лабиринтами узких коридоров, пандусами и винтовыми лестницами, уходящими в глубь скалы не менее чем на двадцати уровнях. Они снабжены вентиляционными шахтами глубиной в шестьдесят метров и, как говорят, связаны между собой широкой подземной дорогой длиной в девять километров. В народе их называют «подземными городами»; считается, что «город» Деринкюю мог вместить двадцать тысяч жителей. Эти выдающиеся инженерные сооружения вызывают всеобщее любопытство, но что-то здесь явно не так. Однажды я спустился в Деринкюю и вряд ли по доброй воле пойду туда снова. Добравшись до восьмого уровня (самого нижнего из расчищенных), я понял, что слово «город» в данном случае не годится: одно дело высеченные в скалах деревни, имеющие выход во внешний мир, и совсем другое, когда люди – даже те из них, кто живет в исключительно стесненных условиях пограничной зоны, – постоянно пребывают в тесных и мрачных помещениях, напоминающих клетки для животных. Если они действительно так поступали, то наверняка были безумцами. Стены бесконечной череды комнат и коридоров высечены настолько грубо, что любое соприкосновение с ними при падении неизбежно приводит к ссадинам. На стенах нет украшений и, что еще более показательно, надписей. Если, как утверждает легенда, которой потчуют туристов, тысячи людей годами укрывались в этих подземельях, пока арабские армии проходили над их головами, они, безусловно, должны были выцарапать на каменных стенах свои проклятия врагам и мольбы об избавлении от заточения. Но никто этого не делал, и «города» выглядят скорее как временные убежища и склады для жителей окружающих деревень в трудные времена – византийский вариант бомбоубежищ. Они свидетельствуют о страданиях христианского населения Каппадокии с начала VII и вплоть до середины IX века, когда отряды халифов и их союзников беспрепятственно перемещались по Анатолии. В византийских хрониках мы часто читаем о разрушенных крепостях и городах, о бандах кочевников, возвращающихся на арабскую территорию с награбленной добычей, и потому каппадокийцы предпочитали зарываться в землю и горы, только бы не покидать родные места. Народные песни каппадокийцев, пережившие девять веков, воспевают защищавших родину воинов и оплакивают судьбу женщин. В них запечатлена очень мрачная картина жизни тех лет. В одной из песен акрит возводит з́амок.

Дорога в Нигде подходит к самому подножию Хасандага. Несмотря на середину июня, высокие вершины Тавра на юге и востоке покрывал снег. Грубая ткань равнины была расцвечена красным, желтым, пурпурным и голубым, и по обеим сторонам дороги периодически возникали и исчезали призрачные озера. Воздух был таким прозрачным, а свет настолько непреодолимо ярким, что вполне можно было ожидать появления миражей. Я с изумлением увидел в фантомных озерах отражение перевернутых сосен, хотя никаких сосен вокруг не было и в помине. Чуть позже, километрах в ста к северо-востоку от Хасандага, взору моему предстало другое видение. Я наблюдал его всего несколько мгновений, пока холмы не заслонили обзор, но понял, что это гора Эрчиес, чья величественная вершина белеет над голубыми склонами. Она стоит на страже восточных рубежей Каппадокии, «страны прекрасных лошадей», в которую мы въезжали. Ни с чем не сравнимый ландшафт центральной Каппадокии сложился благодаря горам Хасандаг и Эрчиес. За то время, пока обе были активно действующими вулканами, они извергли из себя невообразимое количество пепла, из которого образовался мягкий камень под названием туф. Ветер и дождь вели свою работу над творением множества разноцветных скульптур, создав здесь со временем какой-то совершенно неземной, «лунный» ландшафт. Мягкость туфа позволила жителям этих мест в византийские времена высечь многочисленные церкви, монастыри, дома и убежища, по сей день остающиеся настоящим магнитом для туристов. Вплоть до начала ХХ века здесь стояло двадцать шесть деревень, жители которых говорили на византийском греческом языке и сохранили в своих песнях воспоминания о подвигах императоров и акритов.

волами и грязными буйволами. Истощенные шатающиеся мужчины, женщины и дети, закутавшись в одеяла, как слепые бредут под дождем со своими пожитками… Вот мужчина поднял одеяло над своей сидящей в повозке женой, силясь укрыть ее от проливного дождя. Посреди жуткой тишины она издает какие-то невнятные звуки. Их маленькая дочка смотрит на мать с ужасом и вдруг начинает плакать. А колонна продолжает идти…» Насильственные миграции 1922–1923 годов затронули около двух миллионов человек, включая триста девяносто тысяч изгнанных из Греции мусульман, а также один миллион двести пятьдесят тысяч греков и сто тысяч армян, изгнанных из Анатолии и Фракии. За один год население Греции увеличилось на треть. Никто не знает, сколько людей умерло в пути или не выдержало голода и болезней после того, как они уже достигли «безопасной» территории. Анатолийские греки никогда не считали Грецию своей родиной. Они так долго жили среди турок, что многие из них даже не говорили по-гречески. Их предки населяли Анатолию более двух тысяч лет; они построили там города и великое множество храмов и монастырей. Даже после завоевания при достаточно терпимом правлении сельджукских и османских султанов многие из них процветали, но все это кончилось этническими чистками, мучительно напоминающими то, что случилось семьдесят лет спустя. Входные двери церкви Аполлонии завалены грудами камней и валежником, а сама она служит приютом стаду недавно остриженных овец, напоминая опустевший сарай, в котором остатки крыши едва держатся на грубых деревянных столбах. Эта развалина, лишенная малейшего намека на красоту и благородство, напоена горечью тех мест, где на памяти еще живущих привычный ход жизни внезапно оборвался. Когда мы собирались уходить, аист взмыл над нашими головами и, приземлившись в верхней точке церковного фронтона, сложил свои гигантские крылья и превратился в неподвижное подобие шпиля. За церковью улица делает поворот, и здесь я впервые сумел оценить красоту Аполлонии в целом. По ту сторону безмятежной водной равнины, усеянной синими и красными рыбацкими лодками, виднелся остров с прижавшимися друг к другу красно-черепичными крышами, проколотый там и сям кипарисами и окруженный разрушенными башнями. У нас нет сведений об Аполлонии вплоть до самого