Цитаты из книги «Ловец на хлебном поле»

Мне такие книжки в жилу, какие всю прочтешь – и жалеешь, что автор тебе не дружбан неслабый и ему нельзя позвонить, когда захочется.

Вот в чем вся засада. Когда очень тоскливо, даже думать не можешь.

Будь у тебя даже мильон лет, все равно и половины всех «хуй вам» в мире не сотрешь. Не выйдет.

А лучше всего в этом музее, что все стоит всегда там же, где раньше. Никто не дрыгнется. Хоть сто тыщ раз приходи, а эскимос этот все так же поймал тех двух своих рыбин и сидит, птицы все так же летят на юг, а олени пьют на этом своем водопое, и рога у них все такие же приятные, а ноги тощие и тоже ничего, а скво с голыми буферами все так же ткет то же самое одеяло. Никто не поменяется. Поменяешься только ты. Не старше станешь или как-то. Дело, в общем, не в этом. Просто будешь другой, вот и все. В этот раз придешь в пальто. Или у твоей прошлой пары теперь скарлатина, и у тебя другая пара. Или вместо мисс Эглетинджер пришлют замену. Или услышал, как штрики жутко ругаются в ванной. Или пройдешь мимо такой лужи на улице – а там бензиновые радуги. В смысле – почему-нибудь другой будешь, я тут не очень могу объяснить. А если б даже мог, фиг знает, все равно как-то не в струю.

Есть такая фигня, которой лучше не меняться. Чтоб можно было засунуть в такую здоровую стеклянную витрину и оставить в покое. Я знаю, так не бывает, но все равно очень жалко.

Странное дело, но написал это не поэт-практик. Написал это психоаналитик по имени Вильгельм Штекель – Ну да, еще б. – Вот что он сказал: «Незрелая натура отличается тем, что желает доблестно погибнуть во имя цели, а натура зрелая – тем, что ради той же цели желает смиренно жить».

Не хочу тебя пугать, – говорит потом, – но мне очень ясно видится, как ты доблестно, тем или иным манером, гибнешь ради некоей весьма недостойной цели.

Падающему не дозволяется ни почувствовать, ни услышать, как он рухнет на дно. Он только падает и падает.

Я время от времени и ненавидел, куда деваться, только долго это не тянется, я вот в каком смысле. Через некоторое время, если я их не вижу, если они в комнату не заходят, или я их в столовке пару раз не встречаю, мне их как бы не хватать начинает.

Ты не думаешь, что всему должно быть место и время? Не думаешь, что, если кто-то начинает рассказывать об отцовской ферме, ему не следует от нее отступаться, а только же, если дядин корсет – предмет такой соблазнительный, его и надо было в самом начале выбирать темой, а не ферму?