© Дымчатая Шкурка, 2017

ISBN 978-5-4474-1741-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автоманифест

Поэзия – это не цель жизни, а её следствие. Ведь что ещё остаётся делать с мыслями, лезущими в голову по разным поводам, кроме как рифмовать их?

Читая мои стихи, не надо провозглашать меня поэтом и наклеивать на меня ярлык человека, предназначенного исключительно для написания лирики. Если мне посчастливится войти в историю, я сделаю это благодаря достижениям на других поприщах, а литература останется одним из попутных моих талантов.

Не надо также делать из этого сборника выводов о моей личности и моём мировоззрении. Далеко не все стихи навеяны пережитыми мной событиями и эмоциями, часто я доношу в своём творчестве идеи, которые нахожу интересными, но вовсе не всегда разделяю сама.

Кроме того, многие стихи созданы мной по решению, а не спонтанно. Вдохновение ценит меня за то, как гостеприимно я обхожусь с ним, если оно посещает мой дом без приглашения, и в награду за это никогда не отказывает явиться по вызову.

Наконец, порой форма подсказывает мне содержание. Случайно обнаруженные удачные рифмы и понравившиеся жанры становятся поводом сочинить подходящий под них сюжет.

С учётом вышесказанного, читайте и наслаждайтесь.

Дымчатая Шкурка¹

Алюминиевое сердце

Псевдогерой

 
Он был рождён для участи героя,
Чьи подвиги и доблестны, и правы.
Любил, когда рукоплескали стоя
Ему в лучах величественной славы.
Любил он путешествия и цели,
Свободный ветер, дикие пейзажи.
Ему фасады улиц надоели,
Их предпочёл не знать бы вовсе даже.
Средневековый рыцарь жив поныне,
Романтиком он мог считаться вроде…
Но чтил он деньги, ездил в лимузине,
Наряженный с иголочки по моде,
Он в казино за рюмкой и сигарой,
Мечтая втайне встретиться с царевной,
Смеялся вслух над всякой сказкой старой
С приятелем в беседе задушевной.
 

2007

Зебра

 
Мы как будто блуждаем впотьмах,
И с отвагой отчаянно-прыткой
Мы, с судьбой бессознательно споря,
Побеждаем естественный страх.
Оправляясь от каждого горя,
День встречаем лишь новой попыткой.
 
 
Цель преследуем, словно мишень:
Строим планы мы дерзко и смело,
Ждёт свершений нас целая бездна.
Но порой всё идёт набекрень,
Из рук валится каждое дело,
И бороться тогда бесполезно.
 
 
Жизнь ведёт нас неровным путём:
То окажется грубой и хмурой,
То вдруг станет приятной и гладкой.
Справедливо её назовём
Африканскою зеброй – лошадкой,
Полосатой известною шкурой.
 
 
Переходит с галопа на рысь,
Замирает, как статуя, стоя…
Не потерпит седла её грива.
Сколько с волей её ни борись,
Своенравна, упряма, строптива,
Покориться заставит героя.
 

2008

Насильно мил не будешь

 
Ты можешь мне дарить браслеты,
Водить меня по ресторанам,
Петь серенады можешь мне ты
В припадке страсти полупьяном,
Мне можешь посвящать поэмы
И слать признанья нежной прозы,
Беречь те фото, вместе где мы,
Охапками носить мне розы,
Достать звезду ты можешь с неба…
В твоих стараньях толку что мне?
Тебя не видеть лучше мне бы.
Насильно мил не будешь, помни.
 

2008

Волчий цикл

 
1. Протест культурологам²
 
 
Обратиться хотел бы я к людям,
Чтобы голос логики умолк.
И давайте мы на миг забудем,
Что немым быть должен дикий волк.
Откажусь от этого я долга,
Навязали мне его вы зря.
С вами побеседую недолго,
Ваши предрассудки разоря.
Ведь для вас незыблемая норма,
Что безумен я; гласит закон,
Будто кроме логова и корма
Я иных потребностей лишён.
Думаете вы несправедливо,
Будто слишком разум ваш велик,
Будто ваша лишь прерогатива
Ваш хвалёный грамотный язык.
Не решаю я, как вы хотели,
Вами же придуманных проблем —
Значит, мои ценности и цели
Только в том, что я дышу и ем.
Неизвестна мне осталась, к счастью,
Ваша образованная речь,
Но рычащей и зубастой пастью
Разговором вас смогу увлечь.
Объясню я вам, что вы не правы:
Видим мы обычно наперёд
Хитрости все ваши и облавы,
Нам порой смешон людской народ.
Расскажу я вам про волчью стаю,
Как в лесу дремучем я живу,
Как, клубком свернувшись, засыпаю,
Сытно поохотившись, во рву.
Если же сведёт желудок голод,
Иногда всю ночь я не засну.
Каждый волк, хоть стар он или молод,
Выть привык на полную луну.
Русский и китайский вы учили,
Греческий и хинди непростой,
Можете писать на суахили,
Только не постичь вам волчий вой.
Нет в нём грамматических спряжений,
Ни артиклей нет, ни падежей,
Но пока ещё не найден гений,
Кто бы разобрался в нём. Свежей,
Искренней он между тем и проще
Человеческих двузначных слов.
Стоит вдруг ему раздаться в роще,
Как любой откликнуться готов.
И его подхватят все собратья,
Голоса сольются в общий хор.
Попытаюсь всё же передать я
Смысл, вам неясный до сих пор.
В нём печаль глубокая, поверьте.
Бесконечно время тянет нить,
Ощутима ясно близость смерти,
Что никак нельзя предотвратить.
Дыбом шерсть поднимется на холке,
Сердце сдавят крепкие тиски…
Хрипло, безнадёжно воют волки,
И друг другу тем они близки.
Это постоянный поиск смысла,
Чья отгадка вечно далека.
Каждого из вас нередко грызла
Эта волчья странная тоска.
Возразите вы с улыбкой гордой,
Что в словах могу вас обмануть.
Ухмыльнусь в ответ я серой мордой:
Форма не изменит дела суть.
Мы не строим статуи и замки,
Ни поэм не пишем, ни картин,
Кружева не вяжут наши самки,
Но для вас и нас исход один.
Непременно надо неужели
Тратить силы на напрасный труд,
Чтобы душу в нас вы разглядели?
Люди нас иначе не поймут?
Вы припорошите сладкой пудрой
Безотчётный свой животный страх.
Ну а мы с покорностию мудрой
Коротаем срок земной в лесах.
Дорожить своей пушистой шкурой
Научить детёнышей спешим —
Вы обогащение культурой
Детям завещаете своим.
Слушают и нас, и вас потомки.
Небоскрёб воздвигли вы, пока
Нам служил жильём кустарник ломкий.
То взлетали вы под облака,
И луну не воем вы, а телом
Достигали, то морское дно
Бороздили вы в порыве смелом…
Не нашли вы счастье всё равно.
Много ли в успехах ваших толку?
Не замедлить жизни резвый бег,
И подобен совершенно волку
По своей природе человек.
 

2008

 
2. Белая волчица³
 
 
Недоверчивой быть жизнь давно приучила меня.
С детства место своё не умела я в мире найти,
На других не равнялась, завет материнский храня,
Своему оставалась верна непростому пути,
Предрекая себе, что когда-нибудь я набреду
На свою уникальную, неповторимую цель.
Вряд ли что-то сначала мою предвещало беду.
Я росла, развиваясь нормально с теченьем недель.
Как положено, нюх мой был чуток, а глаз мой – остёр.
Но с рождения жребий мне выпал отличный от всех:
Даже внешне среди серых братьев и серых сестёр
Выделял меня белый, породе несвойственный мех.
Может, это отчасти одна из глубоких причин,
По которым я в стае себя ощущала чужой.
Хотя наш коллектив всегда дружен и очень един,
Не давал подозрений мне, будто бы в нём я изгой.
Отчего бы гармонию с миром тогда не достичь?
Ведь едва ли когда-нибудь я попадала впросак,
На охоте ловила обычно немало добыч,
За мной даже ухаживал часто наш гордый вожак,
Воспитала не раз я потомство здоровых волчат.
Мои годы текли безмятежны и в целом легки.
Так каков же неведомый фактор тот, что виноват,
Если мне не хватало чего-то, всему вопреки?
На край леса порой уходила я ночью одна,
От сородичей место любимое грёз моих скрыв.
Становилась оттуда тогда жизнь иная видна.
От селений людских отделял нас холмистый обрыв.
И неясное чувство сжимало мне сердце внутри:
Почему-то меня туда неудержимо влекло.
Повторяла притом: «Не поймайся в их сети, смотри,
Ведь давно в их душе притаилось коварство и зло».
Убеждала я вечно себя: «Прекрати, перестань,
Кроме бед неизбежных тебя ничего там не ждёт».
Но смотрела сама всё равно на запретную грань,
Не желая назад и ступить не решаясь вперёд.
А потом наступил этот вечер в разгаре зимы,
Тихий вечер морозный… Весь шум посторонний умолк,
И на узкой тропе в чаще леса столкнулись вдруг мы —
Ни враги ни друзья, человек посторонний и волк.
 
 
Был мне фауны мир и понятен, и близко знаком.
И, хотя не касался ремёсел подобных никак,
Я зоологом слыл, величали меня лесником…
Относился я к расе особой свободных бродяг.
Браконьеров, охотников я ненавидел всегда,
Мне с животными общий найти удавалось язык.
Путешествуя и созерцая их, я без труда
В неизвестные тайны природы отчасти проник.
Жил я долго в степях, не стремился уехать я вдаль,
Но в лесах тех окрестных – какой их участок ни тронь —
Изучил каждый метр квадратный, любую деталь
Я исследовал, как хиромант постигает ладонь.
…Удивительно мне, что случилось в тот памятный день.
Вероятно, вмешаться решился насмешливый рок,
Потому что скосился известный маршрут набекрень,
Чёрт попутал мне мысли и в чащу нежданно увлёк.
Незаметно сгуститься успела вокруг темнота,
Я искать продолжал безуспешно дорогу назад,
Но безлюдна та местность была, безнадёжно пуста,
И бродил я, растерянный, страхом невольным объят.
Вдруг прорезали мрак огоньки двух горящих щелей.
Догадался я, что предо мной пара хищника глаз.
Волчий взгляд представлялся мне жёстче гораздо и злей —
В этом взоре, ко мне обращённом, напротив, не гас
Любопытства разумного ясный, загадочный свет.
Поразительна самка, что мне повстречать довелось!
Показалось мне сразу, что знал я её много лет,
Что со стаей своей непременно жила она врозь.
Её облик отличен от прочих клыкастых зверей,
Я отметил её необычную белую масть.
Впрочем, вряд ли цвет шкуры её сделал к людям добрей,
И, надежду оставив, готовился я уж пропасть:
Безоружным волчицу нет шансов совсем побороть,
Суждено быть растерзанным если сегодня – ну что ж!
Пусть хоть зверя насытит моя обречённая плоть,
Раз над ниткою жизни моей занесён неминуемый нож.
Безразличный к дальнейшему, словно к земле я прирос.
Я не смел шевелиться, и взгляд я не мог отвести,
Состояние это похоже на дивный гипноз.
И, застыв, всё стояла она у меня на пути,
Ряд зубов – острых лезвий своих – обнажив,
То ли это улыбка была, то ли страшный оскал.
Шли минуты гурьбой. Билось сердце. По-прежнему жив,
Я с нелепой надеждой развязки истории ждал.
И со мной приключилось одно из волшебных чудес.
Встреча в чаще ночной подарила мне странный союз.
В сказке Лис некий термин, что ныне исчез,
Объяснял: приручить означает создание уз,
Означает единственным стать на огромной Земле
Для кого-то, кто нужен, как воздух, отныне тебе.
В чаще зимнего леса, в морозной заснеженной мгле,
Этот термин забытый стал правдою в нашей судьбе.
 
 
Дни, наставшие следом за тем, – это лучший этап
Моей жизни, что смысл высокий с тех пор обрела.
В час урочный взяла за привычку спешить со всех лап,
Километры пространства пронзая быстрей, чем стрела,
В предвкушении встречи бросая дела впопыхах.
Трепетало в волнительной радости сердце моё.
Инстинктивный, врождённый теперь потеряла я страх:
Позабыла про смерти источник совсем – про ружьё,
Позабыла про правило главное волчьих племён —
Осторожность и бдительность, что охраняют наш путь.
Повелось полагать среди нас: кто хитёр и силён,
Не удастся врагу покорить того и обмануть.
Но с недавней поры я жила по законам иным,
Их в роду моём не соблюдают и не признают.
Недоверие к людям рассеялось, будто бы дым.
Посещал мой знакомый нередко лесной мой приют,
Добровольно бок о бок ступала за ним каждый шаг,
И постичь моя логика в этот момент не бралась,
Почему для родни моей дальней – домашних собак —
Поводок применяют, чтоб эту поддерживать связь.
Ведь дороже всего, когда рядом с тобой идёт друг,
Без малейших сомнений себе отдаю я отчёт,
Что ни с чем не сравнится тепло человеческих рук,
Когда ласковый жест вдоль по шерсти твоей проведёт.
Иногда наносила и я ему встречный визит,
Пробираясь в селение после заката тайком —
Ведь людей появление дикого зверя страшит.
Но товарищ меня запускал, не колеблясь, в свой дом,
Позволял на уютной подстилке в прихожей мне лечь,
Угощений давал, наливал для меня молока.
И уверена я, что помимо тех памятных встреч
Моя жизнь остальная, пожалуй, одна лишь строка,
Ничего ни великого в ней, ни достойного нет,
Кроме нашего столь дорогого знакомства в пургу.
Мои чувства тогда мне открыли внезапный секрет.
Ожидала ли я, что любить я так сильно могу?
 
 
Ожидал ли я, что так устроены души волков?
Поднесла мне подруга пушистая редкий сюрприз.
Я кормил её, и в непогоду давал я ей кров,
Отвергая идеи, чтоб зверь человека загрыз.
Безграничную преданность я обнаруживал в ней.
Отношением этим я был и доволен, и горд,
Ощущая, что ценностей всех для неё я нужней,
Для неё господин я, хозяин, властитель, милорд.
Но с другой стороны, становилось мне страшно подчас,
Я предвидеть боялся, какой предстоял нам финал.
Тяготил меня разум глубокий пронзительных глаз,
И подолгу я с ней оставаться вдвоём избегал.
Ведь воинственный дух не бывает в животном убит,
Может, длится притворство, что хищник так кроток и мил?
Но смущал меня Лиса из сказки закон, что гласит:
«Навсегда ты в ответе за тех, кого ты приручил».
Я питомца бы прочь ни за что не решился прогнать,
Пусть питомец мой даже источник свирепых угроз.
Всё же дружба такая особую носит печать,
И грядущего я опасался построить прогноз…
 
 
Если б кто-то спросил, то сказала бы я, не тая,
Что счастливой себя ощущала в те зимние дни.
Но тебя у меня отнимала работа, семья,
К сожалению, мы в целом мире отнюдь не одни.
Возразил бы, конечно же, ты мне, что ревность слепа,
Что владеть безраздельно тобою мечтала я зря.
Для меня безнадёжно пустой становилась тропа,
Когда ты уходил, себя прочим знакомым даря.
Безудержно хотелось мне мчаться тогда во всю прыть,
Чтоб добраться до нас разлучающего рубежа,
И, зажмурившись крепко, к луне подняв голову, выть,
От мороза снаружи и внутренней грусти дрожа.
Я часами сидела на скате канавы одна,
Без посредников я говорила с любою звездой
Или с небом простёртым над миром без края, без дна.
Безысходность и скорбь, боль и горечь вливались в тот вой.
Проносился он эхом над рядом заснеженных крыш,
Поднимался посланьем к светилу печальному ввысь.
Словно голос просил мой: «Меня этой ночью услышь,
На призыв мой протяжный, пожалуйста, ты отзовись,
В моих мыслях сомнений туман ты ответом рассей,
Опасения ты опровергни. Мне невыносим
Этот страх, убедить постарайся меня поскорей,
Что природы суровый девиз мы с тобой победим,
И, рождённые в разных кругах и для разных задач,
Мы докажем, что нет для любви непосильных чудес…»
Но ни разу тебя не будил этот горестный плач,
И внимал ему только безмолвием скованный лес.
Ты, наверное, дома смотрел беззаботные сны,
И тебя совершенно моя не касалась тоска,
Чьим свидетелем были лишь блики далёкой луны,
Безразлично взиравшей на волчью печаль свысока.
 
 
Часто выстрелов звук нарушает покой наших мест,
Я устал давно слышать его безнадёжный раскат.
И в душе каждый раз поднимался невольно протест,
Но уже эта вещь не из тех, что ещё удивят.
Отчего же в тот день я тревогу не мог одолеть?
И дурное предчувствие в сердце упорно скреблось,
Подсказав, что стал жертвою пули не бурый медведь
И не вечно гонимый толпою охотников лось.
Подчинившись порыву, из дома помчался стремглав,
Даже куртку на свитер надеть не успев впопыхах.
Голос внутренний мой оказался, к несчастию, прав.
Возле логова я в можжевеловых ломких кустах
Обнаружил волчицу лежащей недвижно пластом.
Тёмной крови из раны сочилась скупая струя,
Застывая пятном на её белом мехе густом.
Опустился тогда на колени в отчаянии я,
Голова шла кругом, застилала мой взор пелена,
И шептал, как в бреду, бесполезные, впрочем, слова:
«Я обязан спасти тебя, ты в целом мире одна,
Нет замены тебе, и должна ты остаться жива.
Виноват, что от злобы чужой я тебя не сберёг…
Всё исправится, милая, только глаза ты открой,
Ты дышать продолжай…» Лился слёз безудержных поток,
И мерещилось мне, будто слышу в ответ голос твой:
 
 
Ты печальные ноты из речи своей убери,
Убиваться трагично и клясться сейчас ни к чему.
Помнишь, часто любил ты цитировать Экзюпери,
Полагая, что я всё равно твоих слов не пойму?
Но я истину лучше ту знала, что ты не постиг:
Позволяя себя приручить, не избегнешь и слёз.
Не нуждаются вовсе животные в чтении книг,
И напрасно вы нас принимать не привыкли всерьёз.
Эту рану в душе моей не углубляй ты и не береди,
И страданиям волю давать ты сегодня не смей.
Ты другим, разумеется, мне воображался среди
Остальных бесконечно далёких животным людей.
Тем не менее разная нас воспитала среда.
Волк бывает, как я, во всех смыслах и бел, и пушист,
Причинить никогда никому не стремится вреда.
Человек же по сути своей всё равно эгоист.
Твоя жизнь представляла собой разноцветную смесь,
Я была на палитре её как один только тон.
Для меня же надежды все, счастье и мир даже весь
Составлял нашей дружбы союз, что отчасти смешон.
Посвятила тебе без остатка судьбу я свою.
Ты лишь малую часть на меня своей ласки простёр.
Но теперь, когда я между жизнью и смертью стою,
Не тревожит пусть совесть твою справедливый укор.
Ошибиться легко людям в тайнах звериных сердец.
Но люблю я тебя, и прощать заставляет любовь.
Погорюешь недолго, утешишься ты наконец,
Хоть пока, надо мною склонившись, твердишь вновь и вновь:
 

Умоляю, родная, открой же скорее глаза,

Ведь не выживу я, если ты так нелепо умрёшь!..

 
И, рыдая, сам веришь тому, что в порыве сказал,
Только мне обещаний наивных сомнительна ложь.
 

2009