Эта книга напомнила мне один давнишний эпизод из собственной жизни: когда-то в поздней электричке напротив меня оказался еще не старый, но очень занюханный, грязноватый, несколько придурковатого вида мужичонка, который, пытаясь обрести во мне сочувствующего слушателя и дурашливо посмеиваясь, с заметным удовольствием рассказывал бесконечно неинтересные истории про то, как «его били-били-колотили, чуть живого отпустили». Жизненные перипетии героя «Переломленной судьбы» Вана Чинчи поначалу показались мне схожими с теми историями не только своей житейской бестолковостью и бесполезностью, но и странным мазохизмом, декорированным матом и простонародным юморком.
Читая, я испытывала двойственные чувства: с одной стороны, я не могла изредка не хихикать, уж очень нелепыми и чересчур гротескными казались мне некоторые переживания героев и способы их реагирования на происходящее, с другой стороны, я испытывала внутреннюю неловкость, а временами даже острую психологическую боль от их жизненной неприспособленности и описаний откровенно циничных обстоятельств жизни, вынуждающих их совершать иррациональные и бесполезные с позиций привычной мне логики поступки. Разумеется, я понимаю, что своеобразная литературная стилистика и отстоявшиеся веками культурные традиции остаются неизменно присущими современной прозе Китая, что они неприкосновенны, сакральны и почти ритуальны, но мне, не очень знакомой с ними и воспитанной на совершенно другой литературе, все это казалось просто убогим и устаревшим трэшем. Очевидно также, что подобные книги пишутся своими для своих, способных многое считывать между строк, сопоставляя с текущими реалиями, тем не менее в них есть что-то притягательное и для чужих - как соприкосновение с «Другими», как поездка в аномальную зону или посещение этнического заповедника с его tribal songs & dances.
Если же отвлечься от этнической самобытности и просто отнестись к главной идее книги, то она, конечно, о маленьком человеке – провинциале, пытающемся устроиться в этом мире, борющегося с системой и желающего добиться справедливости если не для себя, то хотя бы для своих детей. В чем-то - китайский Кафка. В чем-то - почти Гоголь. Через унижения, борьбу, страдания и смирение героя этому печальному повествованию о китайских реалиях удается затронуть вопросы о смысле и цене жизни, о значении привязанности к любимым людям, о добровольных жертвах и готовности к саморазрушению во имя их благополучия.
Вся книга читается горестно, трагично, буквально на разрыв и с идущим параллельно глубоким осознанием большого сходства описанных событий с отечественными реалиями из недавнего прошлого, с нарастанием мучительно безысходного ощущения того, что для маленького человека в этом мире нет и не будет ничего нового под солнцем, поэтому он и только он может выступить своим собственным спасителем, не рассчитывая ни на чужую помощь, ни даже на чужое понимание. Особенно впечатляет конец истории – он непредсказуемо великолепен, символичен и, безусловно, стоит всей книги, поднимая ее содержание до уровня философской притчи, религиозного откровения и заставляя задуматься о силе и свободе человеческого духа, разумности воли, об осознанном исполнении человеком собственной миссии на земле и самостоятельном очерчивании смыслов, целей и границ своего существования.