© Наследники Д. И. Журавлева: Зыкова Г.В., Пенская Е.Н., 2015

© Предисловие, комментарии. Зыкова Г.В., Пенская Е.Н., 2015

© Фотографии. Стигнеев В.Т., Серегин А.В., 2015

© Оформление. Издательский дом Высшей школы экономики, 2015

* * *

Памяти Анны Ивановны Журавлевой

 
свечи рязанские
их череда череда
 
 
и передача
 
 
в общем Рязань через Аньку
всё через Аньку
 
 
встретили нас
 
 
вообще Рязань
дальше
 

Вс. Некрасов

Дмитрий Иванович Журавлев и его воспоминания

Машинопись воспоминаний Дмитрия Ивановича Журавлева сохранилась в архиве его племянницы Анны Ивановны Журавлевой (1938–2009), историка русской литературы XIX в., профессора Московского университета. Одна из главных работ А.И. Журавлевой, монография об А.Н. Островском^[1], открывается посвящением Д.И. и Е.И. Журавлевым. Позднее Анна Ивановна так объясняла неразрывную связь своей академической биографии и житейской:

Я из незапамятно старой семьи духовенства, со спокойной, неагрессивной верой. Самая мной любимая из моих книг, «А.Н. Островский – комедиограф», совсем не случайно посвящена памяти Дмитрия Ивановича и Екатерины Ивановны Журавлевых – мамы и ее брата, заменившего мне отца от самого моего рождения. Это были люди, у которых вера была светлая, активно добрая, как и у Островского, открывающего своим читателям возможность жить, а не погибать в мире^[2].

А вот как она объясняла, почему студенткой пошла в Лермонтовский семинар (творчество Лермонтова навсегда стало одной из главной тем ее филологических занятий):

Лермонтов был любимый поэт моих воспитателей – дяди, мамы и дедушки, а до того – моей бабушки, которая умерла в 28 лет, когда маме было 4 месяца, а дяде 2 года. Большой ярко-голубой бабушкин однотомник Лермонтова мы возили с собой в эвакуацию. Других книг (кроме, конечно, дедушкиного Евангелия) у нас с собой, как я помню, конечно, не было <…>^[3] Дядя <…> заметил мне, что в университете надо выбрать для спецсеминара прежде всего руководителя^[4]. А тут так счастливо совпало, что и тема была интересная^[5].

Свою последнюю книгу А.И. Журавлева назвала «Кое-что из былого и дум»^[6], и это, на первый взгляд, странно: явно мемуарного в ней нет (в книгу вошли статьи о русской литературе), и работ, специально посвященных А.И. Герцену, тоже нет. Видимо, в этом выборе названия сказалось, может быть, и не вполне ясным для самой Журавлевой образом, влияние Дмитрия Ивановича, для которого воспоминания были очень важны, а «Былое и думы» он, судя по ряду свидетельств, считал для себя в некоторых отношениях образцом. Среди бумаг Журавлева конца 1970-х годов сохранился листок со словами из «Былого и дум»:

Письма – больше, чем воспоминания, на них запечатлелась кровь событий, это – само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное.

А.И. Журавлева, 1950-е годы

Эта фраза многое объясняет в воспоминаниях самого Журавлева: например, то, почему он часто включает в свой текст документы разного рода – от официальной купчей до писем от близких людей^[7]. Слова Герцена о «задержанном и нетленном» прошлом наверняка читались Журавлевым как свои собственные.

В семью Журавлева в то время, когда он писал воспоминания, кроме филолога А.И. Журавлевой, входил еще один человек, чья деятельность осталась в истории русской культуры: зять, поэт Всеволод Николаевич Некрасов (1934–2009)^[8]. Его имя – Сева – встречается на полях воспоминаний, а у самого Некрасова есть стихи о «дяде», с которым он прожил в одном доме 10 лет.

* * *

Сейчас осталось совсем мало тех, кто знал Журавлева, – университетские друзья Анны Ивановны, ранние ее ученики и ученики самого Дмитрия Ивановича: выпускники института землеустройства. Они запомнили его черты – неподдельную заинтересованность в каждом, независимо от возраста и образования, внимание и сосредоточенную собранность, тонкую ироничность, доброжелательную остроту и цепкость взгляда (что хорошо заметно на сохранившихся фотографиях).

Семья Ани – это истинная демократическая (не в современном, а в старом смысле слова, включающем происхождение и нравственные ценности) русская интеллигенция <…> Ученый-физик, прекрасный педагог, он любил и знал литературу, историю и философию так, как будто он был специалистом в этих областях знания <…> У них была домработница Нюра, молодая девушка, недавно приехавшая из деревни. Делать (готовить) она тогда ничего не умела, но это никого не раздражало, все старались ей помочь. Мама и дядя направили ее учиться в вечернюю школу рабочей молодежи и внимательно следили (особенно дядя) за ее учебой. Школу Нюра благополучно закончила и встретила там своего будущего мужа, хорошего человека^[9].

Дмитрий Иванович Журавлев (30 мая 1901, Раненбург Рязанской губ. – 15 июня 1979, Москва) родился в семье священника Пятницкой церкви города Скопина. Его мать, урожденная Левитова, – дочь протоиерея соборной Троицкой церкви в городе Раненбурге. Семьи Журавлевых и Левитовых хотя и принадлежали к одному сословию, но были очень разными по культурным и бытовым привычкам: дед Дмитрий Журавлев – деревенский дьякон, Левитовы – обеспеченные, «городские». Среди дядьев Левитовых люди с высшим образованием. Замужем Анна Васильевна Левитова прожила всего пять лет: умерла совсем молодой в 1904 г. от брюшного тифа, оставив троих маленьких детей.

Вдовцу не было еще и тридцати; с дочерью и младшим сыном (старший, Сережа, умер в 1913 г.) Иван Дмитриевич Журавлев – о. Иоанн – прожил всю оставшуюся жизнь (умер в 1956 г.). Незадолго до смерти сестры, Екатерины Ивановны, в апреле 1979 г., Дмитрий Иванович вспомнил их общее решение – не расставаться, принятое еще в студенческие годы:

…Как бы ее судьба ни сложилась, она всегда будет самым близким человеком. Это ее очень тронуло, и со слезами на глазах, как очень глубокое личное переживание, никому никогда не высказанное, она – не решаясь сразу – открыла мне, что тогда же осознала – и я для нее на всю жизнь останусь самым близким человеком. Так и было…

В начале 1920-х годов брат и сестра уехали в Москву учиться, о. Иоанн остался служить. Но в начале 1930-х годов семья опять соединилась в Москве: оставаться в Скопине о. Иоанну было опасно, его арестовывали (правда, почему-то отпустили), дом и пасеку отобрали…

Незадолго до ареста о. Иоанн был награжден «палицею», наградной документ подписан весной 1930 г. Авраамием, епископом Скопинским, заместителем Патриаршего Местоблюстителя, Высокопреосвященнейшего Петра, митрополита Крутицкого^[10]. Сам священномученик Петр (Полянский) с 1925 г. в тюрьмах и в тяжелом изгнании (в августе его опять арестуют, в 1937 г. расстреляют).

Перед отъездом о. Иоанн снял с себя сан. Сохранилось прощальное обращение прихожан к нему, под ним полсотни подписей:

Оглядывая это долгое время, что вы с нами, мы не вправе не отметить Ваших прекрасных качеств как пастыря и человека. Несмотря на Ваше раннее вдовство, Ваша жизнь была, есть и, надеемся, будет образом нравственности и чистоты. Несмотря на материальное оскудение прихода и в особенности в тяжелой памяти 1920–1921 и 1922 годы, Вы показали себя нестяжательным и снисходительным к бедности Ваших прихожан… Взгляните, глубокоуважаемый батюшка, на святое изображение проповедника покаяния пустыни Иорданской, Святое имя которого Вы носите, пусть оно напомнит Вам, какое трудное время переживает ныне церковь Христова, пусть поддержит и вдохновит Вас в твердом стоянии в истинах православия, что к слову сказать, Вами с честью выполнено во время начала печальной памяти обновленчества <…> Смеем уверить Вас, что эти краткие слова не могут выразить и одной самой малой доли Ваших качеств; они навсегда запечатлеются в благодарных сердцах Ваших прихожан…

Учился Журавлев на физмате I МГУ, в 1922–1928 гг., по специальности «вакуум-радиотехника»^[11]; с 1924 г. работал в лаборатории специальных проектов по электромагнитным колебаниям, с 1928 г. – техник авиационного отдела Научного автотракторного института, потом – лаборант, старший лаборант, инженер физико-химического отдела Научного автотракторного института (НАТИ), в 1930–1931 гг. – руководитель группы физических констант; «занимался вопросами исследования моторных топлив – основные работы по взаимной растворимости топлив и давлению их паров» (из автобиографии). В 1932 г. «по состоянию здоровья в связи с профессиональными вредностями» перешел в физико-техническую лабораторию Всесоюзного научно-исследовательского теплотехнического института им. Дзержинского (инженер, потом старший научный сотрудник); «основные вопросы научно-исследовательской деятельности – исследование свойств водяного пара, новых рабочих тел силовых установок и вопросы, связанные с сепарацией влажного пара». Весной 1940 г. с промежутком всего в два месяца защищает на физическом факультете МГУ кандидатскую («Диэлектрическая постоянная эмульсий и водяного пара») и докторскую («Исследования в области агрегатных состояний») диссертации. В научных библиотеках, насколько удалось выяснить, докторская диссертация не сохранилась (кандидатская есть в библиотеке физического факультета МГУ), возможно, из-за секретности темы (топливо), а может быть, из-за того, что архив МГУ во время войны был эвакуирован в Ашхабад и находился в плохом состоянии. Собственный, «единственный сохранившийся»^[12], по мнению автора, экземпляр диссертации он, судя по дневниковой записи, выбросил незадолго до смерти (устарела? или дело в том, что главным своим трудом Дмитрий Иванович тогда, видимо, считал воспоминания?). Область научных интересов – технические (инженерно-физические) науки, и защищать диссертации по этой тематике было, казалось бы, более естественно в инженерных вузах вроде МВТУ, МАИ, МЭИ. Но в Московском университете в 1920–1930-х годах этим тоже занимались, и прежде всего – научный руководитель Журавлева, Александр Саввич Предводителев (1891–1973), с 1932 г. профессор, заведующий кафедрой молекулярных и тепловых явлений (позднее – молекулярной физики), которую он возглавлял в течение 40 лет, с 1937 г. декан (сохранял пост до 1956 г.). Предводителев занимался многими вещами, но основные его интересы были как раз в области теплотехники. Сейчас оценки роли Предводителева в истории науки колеблются от прямых и жестких обвинений в разгроме факультета и изгнании крупнейших ученых до полного оправдания. Есть и историки, считающие, что Предводителев, человек талантливый, хотя и не очень образованный, не был ни злодеем, ни послушным винтиком советской административной машины^[13].

Е.И. Журавлева (вторая слева) и Д.И. Журавлев (крайний справа вверху) среди друзей-студентов. Москва, 1920-е годы

«В разгар собственных самоопределений и поиска более прочного положения» (слова из дневника Журавлева) Предводителев помогал и покровительствовал молодому специалисту, о чем свидетельствуют официальные лестные характеристики; именно «у Предводителева» Журавлев защитил докторскую почти сразу после кандидатской. Предводителев и Журавлев оба были рязанцы, оба из духовного сословия (правда, Предводителев из совсем бедной семьи); возможно, их общение было не только профессиональным. По крайней мере, Журавлев сделал для себя выписку из не опубликованной еще тогда «документальной повести» Предводителева:

Настанет время, когда биографии и в особенности автобиографии перестанут быть предметом любопытства, а станут объектом научного исследования с целью отыскания принципов психологического развития человека <…> Автобиографиям нужно доверять и их можно изучать, так как пишущий автобиографию руководствуется не спросом на его труд, а своим внутренним побуждением, желанием раскрыть свое «я» перед собой и другими с целью принести этим пользу <…> В некоторых местах моей автобиографической повести я с увлечением философствую, и в этом не старался себя ограничивать, потому что некоторые практические вопросы и теперь болезненно тревожат мое сердце и разум^[14].

Журавлев сохраняет газетную вырезку («Известия», 1965, 27 февраля), где сообщается о передаче «Автобиографической повести» Предводителева в рукописный отдел Ленинской библиотеки и в Рязанский краеведческий музей. К этой вырезке подклеено рассуждение о религиозной природе физики, слышанное от Предводителева. О ком-то из своих наставников Предводителев отозвался:

Трудно охарактеризовать совокупность интересов имярек, не имевших отношение к математике, физике, механике. Он универсал, знает очень многое <…> Вся совокупность его знаний – это единое целое, где главное место занимают память и вера <…> Вера в то, что есть смысл нашего бытия. А вообще, неверующих физиков можно пересчитать на пальцах.

В 1940 г. Предводителев, однако, не оставил своего ученика на факультете, но дал хорошую рекомендацию для участия в конкурсе на замещение вакантной должности заведующего кафедрой физики в Московском институте землеустройства (МИЗ).

Судя по публикациям, вскоре после защиты докторской Журавлев резко изменил характер своих научных интересов и профессиональных занятий. Возглавив кафедру физики в МИЗ (в этом же 1940 г. утвержден в звании профессора), он с этих пор занимается почти исключительно преподаванием^[15], а печатает в основном методические пособия, прекратив сотрудничество с теплотехническим НИИ. Немногочисленные научные работы в последующие годы посвящены, с точки зрения неспециалиста, совершенно новой для него теме – «вопросам рефракции в атмосфере применительно к нуждам геодезии» (автобиография). Было ли это естественной эволюцией или Журавлев отказался от работы над засекреченными темами и тем самым практически и от работы физика-экспериментатора как таковой, был ли этот отказ связан с тяжелыми переживаниями – свидетельств нет. Если доверять оценкам официальных документов, да и судить, насколько это возможно, просто по количеству публикаций, свои способности к физике Журавлев реализовал именно в 1920–1930-х годах. В характеристике для наградного листа 1952 г., в карьерном отношении итоговой, как главное достижение названы именно ранние работы – хотя, может быть, и потому, что они имели очевидный практический смысл:

Работы по свойствам моторных топлив вошли в монографическую литературу и широко использованы в промышленности (в частности, разработанный прибор по измерению давления пара был введен в качестве стандартного). Работы по свойствам рабочих тел используются в различных областях техники.

Московский институт землеустройства^[16] – один из старейших институтов России (Константиновская землемерная школа учреждена в 1779 г.), необходимый для огромной аграрной страны. Одним из первых директоров был С.Т. Аксаков, наладивший не только техническое, но и подлинное гуманитарное образование (здесь до сих пор проходят Аксаковские чтения). Перед революцией институт получил статус императорского, а вскоре после нее был в очередной раз переименован – в Московский межевой институт (ММИ). Короткое процветание закончилось уже в 1930 г.: ММИ был передан в ведение Наркомзема и тогда же разделен на два вуза: Московский геодезический (МИИГАиК) и Московский институт землеустройства (МИЗ). Некогда сильная и славная школа должна была строиться практически заново.

Возглавив кафедру физики, Журавлев обсуждал с руководством серьезные планы научного развития института, которым не суждено было осуществиться. В октябре 1941 г. началась эвакуация. Студенты-немосквичи, группа профессоров и преподавателей были отправлены в Петропавловск (Казахстан). Выехали из Москвы 1 ноября 1941 г. – до Егорьевска на пригородном поезде, далее до Шатуры на узкоколейных открытых платформах, на поезде до Мурома, от Мурома до Петропавловска в холодных товарных вагонах. Поезд часто останавливался, пропуская эшелоны на фронт, приехали в последних числах декабря. Петропавловск встретил 47-градусными морозами, пронизывающим ветром. В январе пробовали наладить занятия, но в неотапливаемом помещении землеустроительного техникума это было практически невозможно. К весне полностью износилась обувь, не выдержавшая вязкой глины Петропавловска. Местное начальство организовало закупку ботинок на деревянной подошве. Почти голодали: нужно было самостоятельно добывать еду по ценам гораздо выше московских. Между тем к Журавлеву выехала семья – пожилой отец, сестра с трехлетним ребенком и девушка-домработница, находившаяся на иждивении. Дмитрий Иванович несколько раз в неделю отправляет начальству института письма с настоятельной просьбой вернуть его как можно скорее в Москву: физические условия в Петропавловске не пригодны для жизни; из-за отсутствия научной литературы, лабораторного оборудования занятия велись на школьном уровне. Эвакуация продолжалась почти два года.