После этого Дмитрий Вишневецкий, вместе с одним польским магнатом, неким Альбрехтом Ласким, приехал в Краков, где был встречен массою народа с радостными приветствиями. Король очень ласково принял князя и простил ему его вину. Скоро после этого Вишневецкий очень сильно заболел, вследствие какой-то отравы, полученной им еще в юношеские годы. Король, узнав об этом и жалея князя, велел своим докторам осмотреть его. Доктора оказали помощь больному, и он благополучно встал с постели. Таким образом, с 1563 года Вишневецкий считался снова на службе у польского короля. Приняв к себе Вишневецкого, польский король, однако, не преминул при случае осведомиться у русского царя о причине отъезда его из Москвы. «Пришел он как собака и потек как собака; а мне, государю, и земле моей убытку никакого не причинил», – ответил царь Иван Васильевич королю Сигизмунду-Августу на вопрос о Вишневецком.

В это время Вишневецкий сделался настолько дряхлым, что едва мог садиться на коня, но дух героизма в нем все еще не угасал. Так, находясь в Кракове и сойдясь с Альбрехтом Ласким, владевшим молдавской крепостью Хотином и мечтавшим присоединить всю Молдавию к Польше, Вишневецкий задумал новое дело: он решился, по совету Лаского, овладеть Молдавией и сделаться ее господарем. Обстоятельства ему благоприятствовали. Дело в том, что в Молдавии в это самое время боролись за обладание престолом два претендента: господарь Яков Василид, иначе Ираклид, и боярин Томжа, иначе Стефан IX. Партия волохов, не желавшая избрания Томжи, узнав о планах Вишневецкого, отправила к нему посольство и обещала ему господарство, если только он, вместе с казаками, принесет присягу этой партии. Князь согласился и в 1564 году с 4000 казаков отправился в Молдавию. Передовой отряд его явился в то время, когда Томжа осаждал Василида в сучавском дворце; сам Вишневецкий по случаю болезни ехал сзади на возу. Его отряд поспешно прискакал к дворцу и стал требовать молдавской булавы для своего князя. Томжа, по-видимому, охотно согласился на это притязание и лично пошел встречать славного героя. Вишневецкий, не подозревая в этом никакого коварства, с небольшой дружиной двинулся к Сучаве; но тут, во время самого пути, видя ничтожность сил Вишневецкого, Томжа вдруг переменил свою роль: он внезапно бросился на посланных в помощь князю людей, всех их перебил и готовился схватить в руки самого Вишневецкого; но Вишневецкий успел уйти и спрятаться в копну сена; к его несчастью, однако, он был замечен каким-то мужиком, приехавшим за сеном, и выдан Томже. Тогда Вишневецкого, вместе с его спутником Пясецким и некоторыми поляками, схватили и отправили в столицу Молдавии. Поляки после жестоких пыток, во время которых сам Томжа отрезал им носы и уши, отпущены были в Польшу, а Вишневецкий и Пясецкий тем же Томжей отправлены были в Царьград к турецкому султану, Селиму II. Получив пленников и пылая местью на них за разорение Крыма и южных городов, турки решили предать их жесточайшей казни: бросить живыми с высокой башни на один из железных крюков («гак»), которые вделаны были в стену у морского залива, по дороге от Константинополя в Галату. Брошенный с башни вниз Пясецкий скоро скончался, а Вишневецкий, при падении с такой же высоты, зацепился ребром за железный крюк и в таком виде висел несколько времени, оставаясь живым, понося имя султана и хуля его мусульманскую веру, пока не был убит турками, не стерпевшими его злословий. Народ сохранил в своей памяти величественный образ князя и воспел его трагическую кончину в готовой уже песне о казаке Байде^[54]. По словам песни, Байда так был славен, что сам султан предлагал ему собственную дочь в жены с условием, чтобы только он принял веру Магомета; но Байда настолько был предан православной вере, что с презрением отверг это предложение и стал плевать на все, что было дорого как простому магометанину, так и самому султану, а под конец ухитрился даже убить стрелой, поданной ему его слугой, самого султана с его женой и дочерью. Тогда турки, остервенившись на Вишневецкого, вынули у него, еще живого, по словам польского писателя Несецкого^[55], из груди сердце, изрезали на части и, разделив между собою, съели его в надежде, так сказать, заразиться таким же мужеством, каким отличался всю жизнь неустрашимый Вишневецкий. Народ воспел славного героя в песне, дошедшей до нашего времени во многих вариантах.

 
У Царьгради тай на рыночку
Там пье Байда мед-горилочку,
Ой пье Байда, та не день, не два,
Та не одну ничку, тай не годиночку.
Прыйшов до нёго султан турецькый:
– Ой шо ж бо ты робыш, Байдо молодецький?
Ой ты, Байдо, та славнесенькый,
Будь же ты лыцарь та вирнесенькый, —
Покинь, Байдо, та пыты-гуляты,
Беры мою дочку та йды царюваты,
Беры в мене та царивночку,
Будешь паном та на Вкраиночку!
– Твоя вира проклятая,
Твоя дочка поганая!
Гей, як крыкне султан на гайдукы:
– Визьмить того Байду, визьмить ёго в рукы!
Визьмить Байду крипко изъяжите
Та на ребро за гак добре почепите.
Высыть Байда та не день, не два,
Тай не одну ничку, тай не годиночку.
Высыть Байда про себе гадае,
Тай на свого цюру зорко споглядае,
Тай на свого цюру, цюру молодого,
И на свого коня, коня вороного;
Ой ты ж, цюро, цюро молоденькый,
Подай мини лучок, та лучок тугенькый,
Подай мини, цюро, тугый лучок,
Подай мини стрилок, стрилок цилый пучок!
Ой, бачу ж я, цюро, та тры голубочкы,
Хочу я их вбиты за-для царский дочкы.
Де я вмирю – там я вцилю,
Де ж я важу – там я вражу.
Ой як стрилив – тай царя вцилив,
А царыцю та в потылыцю,
А их доньку – прямо в головоньку.
Не вмив, царю, та ты Байды вбыты,
За це ж тоби, царю, тай у земли приты,
Було б тоби, царю, конем пид изжаты,
Та було б тоби Байди голову изтяты,
Було б Байду в землю поховаты,
А ёго ж хлопця соби пидмовляты.