ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

По гладкой и блестевшей от дождя дороге мчалась новенькая, словно сошедшая с конвейера, «Волга». Ее водитель спешил и поэтому сильно разогнал машину. Несколько минут назад наступила полночь, и свет машинных фар не рассеивал ночной мрак, а, напротив, сгущал его еще больше. А в небе от «Волги» не отставала луна. Она отражалась в зеркале дороги и внимательно следила за лихой машиной.

Вскоре, однако, бешеная гонка закончилась. Водителю не повезло. Из-за группы деревьев, росших прямо у дороги, мягко шурша колесами о мокрую траву, выкатил газик дорожного инспектора.

Волга сразу остановилась. Газик догнал ее. Водители вышли из машин и завели скучный деловой разговор, который впрочем, быстро кончился договоренностью обеих сторон.

Волга поехала дальше, а инспектор остался на месте и долго смотрел ей вслед. Ему стало скучно. На том участке, который ему приходилось курировать, и днем было мало транспорта, а ночью и вовсе приходилось выжидать нарушителей, как охотнику дичь. В руке инспектора хрустнули несколько денежных купюр. Он вспомнил про них, пересчитал и удовлетворенно улыбнулся. Спрятал деньги в карман и замер на месте, потому что увидел перед собой большую собаку. Очень большую собаку. Инспектор сначала удивился: он никогда не видел таких огромных собак, а уж потом испугался.

Но этот человек был не из тех, кто теряется в сложных ситуациях. Служба в ГАИ его многому научила. Он замер на месте, не спуская с пса глаз и внимательно следя за всеми его действиями.

Пес не шевелился. Он стоял, словно был сделан из куска мрамора. Ни одна шерстинка на его лоснящейся шкуре не шевелилась. Жили только одни глаза. Они жили и горели ясным желтым огнем.

Инспектор открыл дверь Газика и осторожно поднял ногу на подножку. Что произошло дальше, он через несколько минут даже не смог вспомнить, но молниеносным движением, какое можно сделать только единственный раз в жизни, он оказался в машине.

Хлопнула закрывшаяся дверца. Инспектор облегченно вздохнул.

Струйка холодного липкого пота неприятно пробежала по спине.

Пес остался на месте. Он был так же неподвижен, как и прежде. Его не интересовал человек с его страхами и сомнениями. Он был мудр и красив на фоне этой ночи. Желтые глаза взглянули на инспектора сквозь лобовое стекло лишь на долю секунды, затем они прошили его насквозь, словно человек тоже был из стекла, и в них снова воцарилась вечность.

Инспектор никогда не видел, чтобы собаки так смотрели на людей, и ему даже стало немного обидно. Но только на секунду. Затем он вспомнил, где он и почему здесь находится, и включил зажигание, ругая себя за слишком большое количество выкуренных в последние два часа сигарет.

– Черт знает, что может показаться, – пробормотал он с досадой и тронулся с места.

Человеку вдруг захотелось отомстить за страх, который он испытал несколько мгновений назад. Первым желанием его было вынуть из кобуры пистолет, выйти из машины и пристрелить пса. Но благоразумие быстро возобладало. Устраивать ночью пальбу! Потом не отпишешься. Поэтому вместо стрельбы инспектор решил довольствоваться тем, что только попугает наглое животное.

Но когда он отъехал на несколько метров, вся обида инспектора куда-то испарилась. Он просто выругался покрепче и нажал на газ. Через несколько минут настроение и вовсе наладилось, инспектор даже засвистел веселый мотивчик. Наконец он просто рассмеялся звонко и заливисто, как мальчишка.

И вдруг в голове у него словно молния вспыхнули детские воспоминания. Он вырос в деревне и часто ходил с отцом в лес. И однажды они встретили волка…

«ВОЛК!» – эта мысль прозвучала в мозгу словно выстрел.

Инспектор заерзал на сиденье, затем резко повернул машину и помчался на то место, где увидел волка.

В том, что это был волк, инспектор не сомневался.

Машина резко затормозила. Взвизгнули шины. Инспектор чуть не стукнулся о лобовое стекло, а чертик на шелковом шнурке задергался, как сумасшедший. Инспектор расстегнул кобуру и вынул оружие. Осторожно вылез из машины и стал оглядывать окрестности. Волка нигде не было. Поиски ни к чему не привели. Инспектор сильно рисковал, был момент, когда он даже решился на осмотр окрестных кустарников.

Сезон охоты на волков еще не наступил. Инспектор знал это. Но он также знал, что в этих местах волков быть не должно. Потому что в трех километрах протекала Волга, и по всему ее побережью расположены детские летние лагеря отдыха. Они стоят, можно сказать, прямо посреди леса. Соседство с волком им вряд ли понравится.

Поиски оказались безрезультатными. Не найдя даже следов волка, инспектор вернулся в машину и взялся за трубку радиотелефона.

Уже на следующий день над участком инспектора стал кружить пожарный вертолет. Увидев его, инспектор приободрился. Он не ожидал такой оперативности. Потом он увидел двух егерей с двустволками.

Значит, тревогу все-таки подняли.

* * *

Дверь открылась, и Маша втолкнула в нее Ваню Никаншина.

– Воспитывай, – ядовитым голосом сказала она, – ты же у нас воспитатель.

Роману захотелось убить их обоих. Последние два дня он умирал от недосыпания, и вот теперь ему снова не дают спать. Он с тоской посмотрел на мучителей и встал с постели. В ярости сжал кулаки. Ему захотелось нагрубить Маше, но ее уже не было. Остался один Ваня.

Этого ребенка Роман ненавидел всей душой, как только можно ненавидеть восьмилетнего мальчика. Он был глубоко уверен, что Ваня сын сатаны, дьявола, черта или кого угодно, но не нормальных родителей. В этом Роман не сомневался. Хотя, когда он впервые увидел мальчика – это случилось в день заезда, и Ваня оказался первым мальчиком в списке его отряда, – то подумал, что наверно, именно с таких детей в старину рисовали ангелов на рождественских открытках. У него были огромные голубые глаза, светившиеся чистотой и невинностью, слегка пухленькие румяные щечки, и сам он был весь чистенький, гладенький и аккуратный.

Не верилось, что это детдомовский ребенок.

Этим летом в лагеря района распределялись дети-сироты из интернатов области. В лагерь «Буревестник», в котором работал Роман, тоже были отправлены десять таких детей. Кроме того, еще существовал отряд из детей, приехавших из Чернобыльской зоны, из Белоруссии или Украины, Роман точно не помнил, его это не интересовало. С тими детьми он не работал.

Ваня был из детдома. Его привезла какая-то неопрятная женщина, похожая на бывшую актрису, быстро и чуть не со скандалом заполнила нужные документы и укатила в город. Мальчик остался с Романом, Машей и Ларисой – вожатыми девятого отряда.

Взрослые смотрели на него с опаской и любопытством, не зная, чего от него ожидать. Детдомовскими детьми молодых педагогов пугают так же, как во время Второй мировой войны немецких солдат и офицеров пугали Восточным фронтом. Но мальчик оказался тихим и спокойным. Он доброжелательно стоял рядом с вожатыми и встречал вновь прибывших детей. Вожатые облегченно вздохнули и подумали, что с этим ребенком у них проблем не будет.

Они жестоко просчитались. Не то, чтобы Ваня действительно оказался отъявленным злодеем. Нет. По-своему он был добрым и нормальным мальчиком. Но за очень короткий срок он умудрился стать в отряде полным изгоем, которого возненавидели все дети. А ведь им никто не сообщал, что Ваня – детдомовец. Начальник лагеря это строго-настрого запретил. Но дети, словно сами разгадали своим особым детским чутьем, что Ваня непохож на них, что он среди них чужой. Они окрестили его между собой обидным прозвищем – назвали его «Синей шапочкой» за то, что он никогда не расставался с панамкой, которая была на самом деле вовсе и не синяя, а скорее серая, но мальчишек подобные мелочи не интересуют. Синяя – значит, синяя!

Роман же про себя называл его Волчонком.

Ваня не мог смириться со своим положением. Он оказался лишен всякого страха, которым наделены дети, когда оказываются рядом с теми, кто сильнее их.

Когда началась смена, Роман с удивлением увидел, как дети, оказавшись в коллективе, начали сложную и опасную борьбу за власть. Первые три дня ни на минуту не прекращались драки. Мальчишки выясняли, кто из них самый сильный. Как в звериной стае.

В эти дня складывалась мальчишеская иерархия. Через четыре дня порядок восстановился сам собой. Роли были распределены, и поменять что-либо было уже ни в чьих силах. Только если вдруг появится новый претендент на самые высокие посты в армии восьми и девятилетних сорванцов…

Все прекрасно вписались в эту схему. Каждый получил то, что заслуживал. Кого-то наверх привели сила и ловкость, умение драться, кого-то острота ума и языка, а кого-то просто веселый и общительный характер.

Лишь один ребенок остался в стороне этих перемещений.

Это был Ваня Никаншин.

Дети не признали за ним ни одну из ролей. Ни мальчики, ни девочки.

Роман долго не мог понять, почему это произошло. Мальчик прекрасно дрался, и ни кому не давал себя в обиду. Но его обижали.

Дети очень жестоки. Если никто из них не может справиться с тем, кто не нравится всем, то на него нападают всем гуртом. Именно таким образом Ваню Никаншина стали травить сразу же в первые дни смены, а затем он стал всеобщим врагом. Врагом, с которым борются без пощады.

Параллельно он так же быстро сумел настроить против себя и вожатых. Всех троих. Роман опять даже не успел понять, как и когда это произошло. Воспитатель всегда подсознательно строит для себя свою собственную иерархию детского коллектива. Конечно, у него свои критерии, в основном, они касаются непосредственных отношений между воспитателем и воспитуемым. Роман быстро выделил для себя любимчиков, которые всегда бывают у педагогов (что бы об этом ни говорила педагогическая наука, но жизнь все равно распоряжается по-своему), с которыми ему было легко и приятно работать. Естественно, что в их число Ваня Никаншин не попал. Он был единственным, кого из детей Роман недолюбливал. Вожатый даже сам не мог сказать, почему именно. Наоборот, в первые дни, наблюдая, как дети травят и преследуют сироту, он встал на его сторону и стал следить за тем, чтобы это не переходило рамок дозволенного. Мальчик даже нравился ему своим независимым и упрямым характером, стремлением, во что бы то не стало утвердить среди ровесников свой авторитет. Но у него не получалось. Роман видел это и даже сочувствовал Ване, и в то же время прекрасно понимал, что сделать это тому не удастся. Он не обладал гибкостью характера в отношениях с детьми. Совершенно не мог хитрить или каким другим образом скрывать свои недостатки. Он не был жадным и злым ребенком, но везде и во всем хотел быть первым, и это у него не получалось. Тогда он срывался и пытался в своих неудачах отыграться на сверстниках, но те не давали ему этой возможности, а дружно вступали с ним в схватку.

Если Ваня дрался с кем-то из отряда, то его никто не поддерживал, все болели за его противника. Роман знал, что это такое, когда в драке за тебя никто не болеет и все желают тебе поражения. Как правило, поражение и следует. Ваня, хоть и отлично владел кулаками, пожалуй, даже слишком хорошо для восьми лет, но его слабым местом была борьба. В ней он всегда проигрывал. Достаточно было Ваниному противнику преодолеть барьер из его кулаков и схватиться с ним вплотную, как легкий и маленький Ваня проигрывал любой бой. А вокруг с торжеством визжали зрители. Пощады маленькому гладиатору никогда не давали и оставляли его лежать в пыли сполна испробовать горький хлеб поражения. Но, глотая соленые злые слезы, он поднимался и снова бросался в бой. И снова проигрывал.

Вначале Роману это даже нравилось – он испытывал уважение к непокорному мальчику. Но потом ему это быстро надоело.

Как и все люди, Роман скоро перестал понимать неординарность ребенка. Вернее не столько понимать, сколько одобрять ее. Он просто не хотел этого. Где-то там, в глубине души, понимание осталось, а на поверхности были лишь раздражение и неприязнь.

Ваня мешал Роману спокойно работать. Это и стало той непреодолимой стеной, которая выросла между молодым человеком и ребенком. Какой нормальный вожатый сможет вытерпеть постоянные драки в своем отряде? Роман и прозвал мальчика Волчонком за то, что тот не смог ужиться среди людей. Иногда он все-таки вспоминал, что мальчик один на всем белом свете, и ему становилось его жалко, но потом происходила еще одна драка – и Роман забывал об этом. Особенно сурово он наказывал Ваню, когда тот обижал девочек. Этого он простить не мог никому, хотя прекрасно сознавал, что в девяти из десяти случаев виноваты сами девчонки. Они доводили мальчика до того состояния, когда он распускал кулаки, и потом бежали жаловаться вожатым. Роман был уверен и внушал Ване, что девочек нельзя бить ни при каких обстоятельствах. Мальчик обиженно сопел и молчал. По глазам его было видно, что он не согласен с Романом. Именно этого он больше всего не мог простить Волчонку.

Сначала он просто невзлюбил Ваню, а потом его неприязнь перешла во что-то, похожее на ненависть.

Что касается девочек, то, по правде говоря, женский пол он и сам не очень жаловал. Даже с напарницами Машей и Ларисой у него сложились не очень теплые отношения. С самого начала он их немного игнорировал, а девушки этого очень не любят, и поэтому они в свою очередь и к Роману стали относиться с прохладой. А ему было все равно. Он возился с мальчишками и не обращал на косые взгляды напарниц внимания. И с девочками из своего отряда он не больно играл, будто даже стеснялся их немного, особенно когда они неслись к нему с какой-нибудь жалобой, называя его при этом по имени отчеству. Они упорно называли его Романом Сергеевичем, как он, смущаясь, представился детям в первый день смены. Мальчишки уже через три дня попросили у него разрешения называть его просто Романом и быстро перешли на «ты», а вот для девочек он так и остался важным взрослым дяденькой, хоть таковым и не был. Поэтому вожатый относился к девочкам не по-свойски, а так, как относятся к детям школьные учителя, с опаской и недоверием.

* * *

– Что ты опять натворил?

Ваня, как всегда стоял, насупившись, и с внутренним напряжением наблюдал за действиями вожатого. Словно тот мог его ударить. Роман еще раз подумал, что этого мальчика кроме как Волчонком, действительно, никак не назовешь.

– Сейчас тихий час, – продолжил допрос Роман, – что ты натворил такого, что Мария Васильевна привела тебя ко мне?

Роман спрашивал вяло, прекрасно сознавая, что мальчик отвечать не будет. Впрочем, все было ясно и так. За что еще могут наказать мальчика в тихий час? Только за то, что он не спал.

– Ну ладно, – Роман вздохнул так, словно Ваня совершил убийство, – если ты не хочешь спать, то не спи. Но мешать спать другим я тебе не дам. Стой здесь.

С этим словами он поставил мальчика в угол носом к стенке, а сам снова улегся в постель. Закрыл глаза. Услышал, как мальчик запыхтел и пошевелился. Роман готов был спорить на что угодно, что тот отвернулся от стены. Слегка приоткрыл глаза, чтобы удостовериться. Так оно и было. Ваня действительно отвернулся от стены. В другой раз Роман обязательно бы заставил его повернуться обратно, но сейчас не было сил. Он просто лежал и смотрел на Волчонка Ваню из-под прикрытых век.

В мальчике не было даже намека на раскаяние. Наоборот он был полон желания бороться со всем миром, населенным детьми и взрослыми.

Роман в десятый, наверно, раз подумал, что он ничего не знает об этом мальчике, кроме того, что он из детдома и зовут его Ваня Никаншин. Всегда ли он был сиротой или нет, этого Роман не знал. А знать бы хотелось. Может, тогда бы он смог поближе узнать этого мальчика? Понять его… Простить… Такой, в сущности, славный малыш! Однажды, когда во время одной из первых драк Ваня упал в кусты шиповника и его, истекающего кровью, но не издавшего ни стона, Роман отвел в медпункт и там чуть ли не с ног до головы выкрасил йодом. На обратном пути они разговорились. Роман понял тогда, что Ваню волнуют не только драки, а еще и многие другие прекрасные вещи. Например, герои войны, про которых давно не говорят даже на пионерских съездах. Впрочем, и самих пионеров уже давно не было. Остались только галстуки в шкафах бывших пионерских вожаков. А этого мальчика интересовали пионеры-герои. Те самые, которые боролись с фашистами. Но путь от медпункта до отряда оказался слишком коротким. Дослушать рассказ Вани Роман не успел, его закрутили обыденные вожатские дела, и потом он так и не смог вернуться к этому разговору.

Сейчас была такая возможность. Но, как и раньше, Роман не воспользовался ею. Ему было неудобно. Даже перед маленьким мальчиком. Он не любил лезть в чужие дела. Вожатый вздохнул и закрыл глаза. Когда он уже начал проваливаться в сон, услышал еще один тихий шорох. Роман понял, что Волчонок опустился на корточки. Дети всегда так делают, когда ставишь их в угол и перестаешь следить. Но он и не думал открывать глаза, снова просыпаться и наводить порядок.

Но спать, когда рядом стоит или сидит наказанный ребенок, может только последний негодяй или садист. Роман таковым не был и поэтому сон у него незаметно куда-то улетучился, Остались лишь раздражение и досада человека, которому не дали поспать. Но мстить Ване за то, что он не дал ему отдохнуть, вожатый не собирался. Роман давно заметил, что к каждому ребенку в отдельности он относился с поразительным снисхождением. Сейчас рядом не было других детей, следовательно, можно было и пропустить мимо себя обязательное наказание провинившегося, чтобы неповадно было другим. Роман вообще не любил наказывать детей, поэтому сейчас ему казалось, что стояние в одних трусах на холодном полу даже в сандалиях было, пожалуй, слишком суровым наказанием. Никого другого Роман так бы не наказал. И тут вожатый поймал себя на мысли, что он просто расплачивается с ребенком за свое бессилие перед ним же.

Роману стало обидно. Он снова почувствовал, как откуда-то изнутри начала появляться злость. Даже не злость, а непонятная сила, которая очень редко, но овладевала им и полностью подчиняла себе. В такие минуты Роман совершал такие поступки, которых потом стыдился и не мог забыть. Еще немного, и эта сила расправится с мальчиком, и Роман даже не успеет ничего сделать, чтобы предотвратить это.

«А ведь я тоже волк, как и этот Волчонок», – вдруг подумал он.

И от этой мысли Роману стало не по себе.

Злость накипала. Роману стало страшно. Злость поднималась откуда-то снизу, из области живота…

«Сейчас Волк разорвет Волчонка», – снова пронеслась в голове мысль, а вслед за первой тут же появилась и вторая. – «Нет! ВОЛКИ НЕ ЗАГРЫЗАЮТ ВОЛЧАТ».

Роман резко поднялся с постели.

Ваня испуганно вздрогнул и тоже встал на ноги.

Кулаки Романа сжались. В глазах помутилось. А мозги прожигала одна единственная мысль:

«ВОЛКИ НЕ ЗАГРЫЗАЮТ ВОЛЧАТ! ВОЛКИ НЕ ЗАГРЫЗАЮТ ВОЛЧАТ!»

Роман увидел испуганные глаза мальчика. Он никогда не видел, чтобы дети так смотрели на него.

«ВОЛКИ НЕ ЗАГРЫЗАЮТ СВОИХ ВОЛЧАТ!»

Ваня задрожал.

«Волчонок, – подумал Роман. – Он даже дрожит как щенок».

Кровать под ним громко заскрипела. Это привело Романа в чувство.

– Что это было? – спросил он.

– Где? – это сказал Ваня. Страх еще не исчез с его лица.

Роман поднял на Ваню слегка помутневшие глаза и посмотрел на него с удивлением, словно не мог понять, что он тут делает. Наконец он окончательно пришел в себя и сказал:

– Иди в палату.

Дважды просить себя Волчонок не заставил. Он исчез быстро и незаметно. Роман облегченно вздохнул и повалился в постель.

– Это все от недосыпания, – пробормотал он.

* * *

Волчонок прибежал в комнату, в которой жил вместе с тремя мальчиками, забрался в кровать и с опаской огляделся вокруг. Это была одна из его постоянных привычек. Оглядываться. За год, что он прожил в детдоме, Ваня этому очень хорошо научился. Опасность была всюду и могла догнать и свалить с любой стороны.

Остальные мальчики крепко спали. Ага, так, значит, он и вправду мешал им спать? Ваня разозлился.

– Гады, – буркнул он.

Ему захотелось опять разбудить их и устроить какую-нибудь потасовку. Он даже дернул ногой и перевернулся на спину.