Отзывы на книгу «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»

"Боже мой, Боже мой, для чего Ты оставил его?"

Дивная, дивная книга, насыщенная христианскими и языческими древнеримскими и даже старославянскими символами, как вода насыщает хлопок, и оттого тяжелая для восприятия, как мокрая хламида, особливо для неподготовленного читателя, особливо неподготовленная Толстым Львом Николаевичем. Тяжело читать, тяжело думать, тяжело искать аналогии, тяжело воспринимать незнакомые словесные конструкции, тем паче их дюже много. Не уверена, что можно до конца разглядеть все метафоры и аллегории, но хотя бы часть можно попытаться расшифровать и уложить в голове.

Язык, которым пишет Мережковский, также тяжел, словеса его ложатся крупными масляными мазками, падают в голову, как крупные, с кулак, градины и застревают поначалу, потом приходит привычка, и слог смущать перестает, но все равно остается торжественным и велеречивым, не пафосным, нет, но величавым, как Ave Maria и траурный марш. Слова как будто покрыты златом и пурпуром, а на ощупь - бархат и парча. И вообще вся книга мне казалась написанной в траурном ключе, будь то о детстве, о юности, о зрелости, и тем более о старости.

Мне казалось перед чтением, что книга будет только о Леонардо, что автор будет следовать за ним от детства и до самого конца, но нет. Эта книга, скорее, - срез эпохи, срез позднего Средневековья и раннего Возрождения, когда противоречие нагромождалось на противоречие, когда текущее мировоззрение святошества и ханжества пыталось вылезти из вериг и повернуться к Разуму чем-нибудь иным, помимо затянутого во власяницу зада. Отсюда и основная проблематика - как совместить привычное, старое, библейское и дискомфортное, новое, научное. И не сойти от этого с ума. Задача непосильная для большинства современников, для "черни", как высокомерно называет это большинство Маккиавелли.

Вообще эту книгу лучше всего читать, обложившись яндексом, гуглом, гуглкартами, википедией, викимедией и прочими интернетами, иначе не распознать и половины прелести, гм нет, красоты этой книги. Хотя если кто-то знает наизусть то время, то это прекрасно, и я завидую. Что ни персонаж, то личность: покровители Леонардо Франческо Моро и жена его красавица Беатриче, хитроумный интриган Чезаре Борджиа, отец его Папа Александр VI, в юности Родриго Борджиа, сестра его жемчужная Лукреция Борджиа, французские короли, антагонисты Леонардо по замыслу автора - монах-проповедник Джироламо Савонарола, безвестный тогда секретарь Флорентийского Совета Никколо Маккиавелли и враги-художники Микеланджело Буонарротти и Рафаэль Санти. Дух не захватывает?

Книга подана как вязь набросков, не цельная картина, но отдельные эпизоды, выхватываемые автором из жизни то самого Леонардо, то ученика его Джованни, то "друга" Никколо, то самого Папы Римского. Леонардо меж тем то приближается, то удаляется от читателя, но непременно остается в поле зрения, хоть бы иногда и в самом уголке. Вот так посредством косвенных данных, в вечном противостоянии со многими, пишет автор портрет великого изобретателя, мыслителя, и только потом живописца Леонардо Да Винчи. И портрет не всегда лестный. Художник предстает перед нами холодным созерцателем, зачастую беспомощным в мирских делах, с высоты своего разума и интеллекта смотрящего на страсти людей, изучающего людей, как энтомолог изучает насекомых, вечное любопытство гложет его, мимические морщины скорби и радости препарируются, мышцы отделяются от сухожилий, всевидящий взгляд и анатомические рисунки его складываются в какое-то первое средневековое КТ и МРТ. И лишь некоторым удается влюбить его в себя, а женщине (по словам автора) так и вовсе - одной. Мона Лиза Джоконда, гремящий шедевр, вечно живая, вечно юная, со странной невероятной улыбкой.

А природа? Конечно, это распространенный прием, когда по внезапной грозе или ветру можно распознать бурю в душе персонажа, но каковы сами описания? Кажется, сам Леонардо впитал в себя эту природу Флоренции, "...камни и бледное небо... горы, холодные, мутно-лиловые, с широкими тенями, уступами и провалами... и везде пространство, пустота, воздушность." Некоторые отрывки откровенно кинематографические: Леонардо в развевающемся красном одеянии, шагающий ввысь по хребту Монте-Альбано; умирающее солнце в витражах флорентийских башен, черно-белое ар-деко миланских ночей...

И много, много чего еще преподносит нам автор в буквальном смысле умопомрачительной манере: каково быть в тени гения, любить его, подражать ему много лет, но всю жизнь стремиться стать самостоятельной личностью, гениальным художником, к каким моральным предательствам это приводит; о безумствах Инквизиции, читая о которых хочется пойти и тоже что-нибудь поджечь, например, <зачеркнуто цензурой>; о восприятии Да Винчи современниками, прямо противоположным современному, хотя если подумать, каким должен был казаться Да Винчи им, погрязшим в религии, если он и сейчас кажется кем-то невероятным, химерой разума. Отсюда и постоянный вопрос, мучающий и сводящий с ума впечатлительного ученика Джованни: а не Антихрист ли?

И будет много, много схоластических вопросов, и будет много, много дихотомий Иисус Христос vs. Антихрист, и будет много, много размышлений о полетах, крыльях и безднах, из которых автор выводит невероятно трогательный финал. Финал, в котором Мережковский столкнул символы итальянского Возрождения с русской иконописью, и из этого столкновения сделал любопытный вывод. Мне не показался финал религиозным, в смысле толкающим на путь религии, но показался отвечающим на вопрос Джованни, кто есть Леонардо, и ответ этот в финальной цитате книги и в моей рецензии. Наверное, это спойлер, но редкая птица долетит до книги Мережковского и до конца этой рецензии, так что да будет так.

"Вот Я посылаю Ангела Моего, и он
приготовит путь предо Мною, и внезапно
придет во храм Свой Господь, Которого
вы ищете, и Ангел завета, которого вы
желаете. Вот Он идет."

PS Чтобы чуть-чуть снизить градус пафоса можно поиграть в игру "Обыграй пафосное слово":
"пончатый" - это что-то из "Скруджа"?
"паки"- это что-то гавайское (паки-паки)? :)

Помни, – в лицах, тобою изображенных, должна быть такая сила чувства, чтобы зрителю казалось, что картина твоя может заставить мертвых смеяться и плакать.
Когда художник изображает что-нибудь страшное, скорбное или смешное, – чувство, испытываемое зрителем, должно побуждать его к таким телодвижениям, чтобы казалось, будто бы он сам принимает участие в изображенных действиях; если же это не достигнуто, – знай, художник, что все твои усилия тщетны.

Ошеломляюще красивая книга!
Это глобальный Труд, очень важный и неоценимый Вклад в культурное наследие, плод поисков и изучения, раскрывания тайн и загадок, путешествий между мирами и Временем длиною в десять лет. Книга бесценна тем, что оставляет не только след от самой себя. Параллельно с ней, я обратилась к Великой Книге Священного Писания - к Библии, чтобы приблизиться к мысли Мережковского, к его ощущениям и выводам, изначально понимая, что мне это не удастся целиком, ну пусть, хотя бы, частично.
Я прочитала биографию Дмитрия Сергеевича, ознакомилась с другими его работами, точнее, с идеей, которую они несут в себе, чтобы составить полноценную картину о творчестве этого неординарного мыслителя и выдающегося философа.
И конечно же, открыла множество окон с информацией о Гении, перед которым я безмолвно и трепетно падаю ниц, боготворю, люблю: это - Леонардо Да Винчи.
Чтобы приступить к чтению данной книги нужно окунуться в Источник, куда стекаются несколько Родников - только так станет возможным утолить жажду. Иначе, процесс чтения превратится в тщетность.

Леонардо Да Винчи являлся для Мережковского, своего рода, идолом, объектом поклонения и глубочайшего интереса. Его непреодолимо влекла змеиная мудрость Гения, которого он считал подобным Богу.
Приступая к созданию произведения о воскресшем Боге, писатель пустился в долгое странствие по следам Да Винчи. Он тщательно изучил не только личность и эпоху художника, но и сумел проникнуться атмосферой, воздухом, энергетикой среды, в которой он жил и творил. И как красиво, как чувственно и с любовью переданы картины той поры! Это широкие уверенные мазки, витиеватые, местами сложные метафоры... но такие цельные в своем великолепии!

Был душный вечер. Изредка налетал вихрь, подымал белую пыль на дороге, шелестел в деревьях, замирал – и становилось еще тише. Только слышалось глухое, точно подземное, ворчание далекого грома. На этом грозно-торжественном гуле выделялись визгливые звуки дребезжащей лютни, пьяных песен таможенных солдат в соседнем кабачке: было воскресенье.
Порою бледная зарница вспыхивала на небе, и тогда на мгновение выступал из мрака ветхий домик на том берегу, с кирпичною трубою, с клубами черного дыма, валившего из плавильной печи алхимика, долговязый, худощавый пономарь с удочкой на мшистой плотине, прямой канал с двумя рядами лиственниц и ветл, уходившими вдаль, плоскодонные лагомаджорские барки с глыбами белого мрамора для собора, шедшие на ободранных клячах, и длинная бечева, ударявшая по воде; потом опять сразу все, как видение, исчезало во тьме. Лишь на том берегу краснел огонек алхимика, отражаясь в темных водах Катараны. От запруды веяло запахом теплой воды, увядших папоротников, дегтя и гнилого дерева.

Возможно ли не прочувствовать дыхание вечера, когда Джованни и Кассандра сидят над каналом, погруженные в беседу?
Это даже не чтение, а путешествие во времени с максимальным эффектом присутствия.
Но главная суть и красота книги - это ее научная и философская составляющая, несущая в себе идею раскрытия тайн великого Да Винчи, который не просто рисовал, а пытался проявить миру синтез Красоты и научной Истины, благословляя их союз на холсте.
Основное внимание Мережковского занимает картина "Иоанн Предтеча", написанная в 1514-16 гг. Учитывая то, что Дмитрий Сергеевич прекрасно разбирался в иконах и их сакральном значении, не удивительно почему он приравнивает Предтечу иконе Иоанна Крестителя. Для меня каркасом данной книги является именно факт сравнения иконографических образов с картинами Леонардо - они дышат покоем и умиротворенностью, в них та же чистота и свет, они прекрасны, как Лики Святых.
Роман выстроен на символике, на знаках, и все они ведут к иконам.
На протяжении всего романа довольно ясно просматривается стремление Мережковского показать связь двух религий: христианства и язычества. Их общий путь показан писателем через философскую идею о единой линии, соединяющей небо и землю, дух и плоть, образ человека и сверхчеловека, в которого он преобразится в будущем, и наконец, мысль самОго Леонардо, который говорит через свои картины. Его картины - это Откровение Сверхчеловека, его признание в том, что он и есть тот самый Предтеча далекого будущего, когда наука достигнет совершенства, и человек сможет летать.

Дальше...

"Иоанн Предтеча". Леонардо Да Винчи

Икона Иоанн Креститель

Описание "Предтечи" в тексте романа:

И, подобно чуду, но действительнее всего, что есть, подобно призраку, но живее самой жизни, выступало из этого светлого мрака лицо и голое тело женоподобного отрока, обольстительно прекрасного, напоминавшего слова Пентея:
"Длинные волосы твои падают по щекам твоим, полные негою; ты прячешься от солнца, как девушка, и сохраняешь в тени белизну лица твоего, дабы пленять Афродиту.
Но, если это был Вакх, то почему же вместо небриды, пятнистой шкуры лани, чресла его облекала одежда верблюжьего волоса? Почему, вместо тирса вакхических оргий, держал он в руке своей крест из тростника пустыни, прообраз Креста на Голгофе, и, склоняя голову, точно прислушиваясь, весь – ожидание, весь – любопытство, указывал одной рукой на Крест, не то с печальной, не то с насмешливой улыбкой, другой – на себя, как будто говорил: "Идет за мной сильнейший меня, у Которого я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его"" (1; II; 266).

О, Винчи, ты во всем — единый:
Ты победил старинный плен.
Какою мудростью змеиной
Твой страшный лик запечатлен!

Уже, как мы, разнообразный,
Сомненьем дерзким ты велик,
Ты в глубочайшие соблазны
Всего, что двойственно, проник.

И у тебя во мгле иконы
С улыбкой Сфинкса смотрят вдаль
Полуязыческие жены,—
И не безгрешна их печаль.

Пророк, иль демон, иль кудесник,
Загадку вечную храня,
О, Леонардо, ты — предвестник
Еще неведомого дня.

Смотрите вы, больные дети
Больных и сумрачных веков
Во мраке будущих столетий
Он, непонятен и суров,—

Ко всем земным страстям бесстрастный,
Таким останется навек —
Богов презревший, самовластный,
Богоподобный человек.
Д. Мережковский.

Открытие новых истин всегда было и будет столь же опасно,
как открытие новых земель. У тиранов и толпы,
у малых и великих – мы с вами везде чужие,
лишние – бездомные бродяги, вечные изгнанники.
"Воскресшие боги. Леонардо да Винчи"

Это не просто книга о Леонардо да Винчи, это Эпоха.
Оглядываясь назад, я удивляюсь - отчего же она такая маленькая. Как это всё там уместилось?!
Теперь книга представляется мне огромной, разбухшей и выпирающей, переливающейся через края.
Как в ней могли уместиться живопись и архитектура, анатомия и изобретения, уроки религии и живописи, костры и виселицы, горы и поля, борьба христианства и язычества, жестокость против гуманизма, созидание и разрушения, Бог и Антихрист, Италия и Франция.
И главное Леонардо да Винчи, а потом и Никколо Макиавеелли, Микеланджело Буонарроти, Рафаэль Санти, Джироламо Савонарола, Франческо Сфорца и многие другие, не менее выдающиеся и занимательные личности.
Какой же это огромный труд собрать всё воедино и рассказать не биографию Великого Человека, а передать атмосферу времени, создать особый образ.
Прочитать просто про Леонардо да Винчи – живописца и изобретателя было, наверное, банально. Тут больше информации об окружении и настроениях, о нём глазами учеников, друзей и врагов.

Главная загадка - кто же был Леонардо да Винчи для своего времени – посланник Божий или Антихрист.
Многие поступки, совершенные во имя науки, ради познания и нацеленные на будущий результат, кажутся ужасными, жестокими и неоправданными, при всем благообразии образа человека с большим и детским сердцем.
Конечно, Мережковский рассказал нам о своем Леонардо да Винчи.
Именно за это хочется сказать особое спасибо. Потому как чувствуется отношение с особым уважением и трепетным благоговением, не гнушаясь показать хитрость, страх и тщеславие. Странный человек, хватающийся за все сразу.
Верите ли, – нет такой глупости, которой бы мессер Леонардо не предался с восторгом, только бы отделаться от живописи!
Автор всегда очень тактично и нежно, как-то слегка и бережно касается в книги главного героя, не выпячивая и не вознося на пьедестал, не впадая в крайности с фанатичной любовью и восторженностью.
Леонардо часто остается немного в стороне…загадка на все времена.
Со странной верой, особыми взглядами на религию, со стремлением к познанию не имеющим барьеров и преград, с каким-то совершенно безумным чувством такта и сострадания, с платонической и сказочной любовью к единственной женщине на портрете, с жадным взглядом, поглощающим чужие эмоции. - вот он да Винчи Мережковского.
Не понятый и не признанный в той мере, в какой был достоин этот великий ученый и архитектор, писатель, скульптор и художник, не имеющей достойных условий для развития и использования своих познаний во благо человечества.
Леонардо Да Винчи – гений, затерявшийся не в том времени, родившийся слишком рано. посланник Божий, принесший в мир особое, важное.
Леонардо – преданный учениками, брошенный судьбой, спотыкающийся о препятствия, идущий смерено и не ропща к своей цели, воспарить над землей подобно птице.

Я попыталась после книги читать Википедию…и не смогла. Невольно начиная сравнивать информацию, я решила, что предпочитаю оставить в памяти именно то образ Да Винчи, которой сейчас так комфортно расположился у меня в голове. Боюсь увидеть там те мелочи, которые его потревожат.
Книга сложная, сквозь нее пробираешься как сквозь непроходимый лес, пытаясь угадать, расшифровать знаки на пути. Прогулка хоть и была суровой, но закалила и научила.
Самое удивительное, еще и повеселила – на фоне мрачности и жестокости того времени все же встречаются очень забавные моменты.
У Мережковскому удался портрет эпохи Возрождения – я и смеялась и плакала.

Очень большой разворот...

"Когда Джованни взглянул, в первое мгновение ему показалось, что перед ним не живопись на стене, а действительная глубина воздуха, продолжение монастырской трапезной – точно другая комната открылась за отдернутой завесою, так что продольные и поперечные балки потолка ушли в нее, суживаясь в отдалении, и свет дневной слился с тихим вечерним светом над голубыми вершинами Сиона, которые виднелись в трех окнах этой новой трапезной, почти такой же простой, как монашеская, только обитой коврами, более уютной и таинственной. Длинный стол, изображенный на картине, похож был на те, за которыми обедали монахи: такая же скатерть с узорными, тонкими полосками, с концами, завязанными в узлы, и четырехугольными, не расправленными складками, как будто еще немного сырая, только что взятая из монастырской кладовой, такие же стаканы, тарелки, ножи, стеклянные сосуды с вином."
"Вон по правую сторону – созерцательный: совершенное добро в Иоанне, совершенное злое в Иуде, различие добра от зла, справедливость – в Петре. А рядом – треугольник деятельный: Андрей, Иаков Младший, Варфоломей. И по левую сторону от центра – опять созерцательный: любовь Филиппа, вера Иакова Старшего, разум Фомы – и снова треугольник деятельный. Геометрия вместо вдохновения, математика вместо красоты! Все обдумано, рассчитано, изжевано разумом до тошноты, испытано до отвращения, взвешено на весах, измерено циркулем. Под святыней кощунство!"

"Матерь Божия, среди скал, в пещере, обнимая правою рукою младенца Иоанна Крестителя, осеняет левою – Сына, как будто желая соединить обоих – человека и Бога – в одной любви. Иоанн, сложив благоговейно руки, преклонил колено перед Иисусом, который благословляет его двуперстным знамением. По тому, как Спаситель-младенец, голый на голой земле, сидит, подогнув одну пухлую с ямочками ножку под другую, опираясь на толстую ручку, с растопыренными пальчиками, видно, что он еще не умеет ходить – только ползает. Но в лице Его – уже совершенная мудрость, которая есть в то же время и детская простота. Коленопреклоненный ангел, одной рукой поддерживая Господа, другой указывая на Предтечу, обращает к зрителю полное скорбным предчувствием лицо свое с нежной и странной улыбкой. Вдали, между скалами, влажное солнце сияет сквозь дымку дождя над туманно голубыми, тонкими и острыми горами, вида необычайного, неземного, похожими на сталактиты. Эти скалы, как будто изглоданные, источенные соленой волной, напоминают высохшее дно океана. И в пещере – глубокая тень, как под водой. Глаз едва различает подземный родник, круглые лапчатые листья водяных растений, слабые чашечки бледных ирисов. Кажется, слышно, как медленные капли сырости падают сверху, с нависшего свода черных слоистых скал доломита, просочившись между корнями ползучих трав, хвощей и плаунов. Только лицо Мадонны, полудетское, полу девичье, светится во мраке, как тонкий алебастр с огнем внутри. Царица Небесная является людям впервые в сокровенном сумраке, в подземной пещере, быть может, убежище древнего Пана и нимф, у самого сердца природы, как тайна всех тайн, – Матерь Богочеловека в недрах Матери Земли."

"В наброске для этой иконы обнаружил он такое знание анатомии и выражения человеческих чувств в движениях тела, какого до него не было ни у одного из мастеров.
В глубине картины виднеются как бы образы древней эллинской жизни – веселые игры, единоборства наездников, голые тела прекрасных юношей, пустынные развалины храма с полуразрушенными арками и лестницами. В тени оливы на камне сидит Матерь Божия с младенцем Иисусом и улыбается робкою детскою улыбкою, как будто удивляясь тому, что царственные пришельцы неведомых стран приносят сокровища – ладан, мирру и золото, все дары земного величия – в яслях Рожденному. Усталые, согбенные под бременем тысячелетней мудрости, склоняют они свои головы, заслоняя ладонями полу ослепшие очи, смотрят на чудо, которое больше всех чудес, – на явление Бога в человеке, и падают ниц перед Тем, Кто скажет: «истинно, истинно говорю вам, ежели не обратитесь и не станете, как дети, не можете войти в царствие Божие».

Картина изображала св. Анну и Деву Марию. Среди пустынного горного пастбища, на высоте, откуда виднеются голубые вершины дальних гор и тихие озера, Дева Мария, по старой привычке, сидя на коленях матери, удерживает Иисуса Младенца, который схватил ягненка за уши, пригнул его к земле и поднял ножку с шаловливою резвостью, чтобы вскочить верхом. Св. Анна подобна вечно юной Сибилле. Улыбка опущенных глаз и тонких, извилистых губ, неуловимо скользящая, полная тайны и соблазна, как прозрачно-глубокая вода, – улыбка змеиной мудрости, напоминала Джованни улыбку самого Леонардо. Рядом с ней младенчески ясный лик Марии дышал простотою голубиною. Мария была совершенная любовь, Анна – совершенное знание. Мария знает, потому что любит, Анна любит, потому что знает. И Джованни казалось, что, глядя на эту картину, он понял впервые слово учителя: великая любовь есть дочь великого познания.

"Он вспоминал с неизъяснимым удивлением, что эту же самую улыбку видел у Фомы Неверного, влагающего руку в язвы Господа, в изваянии Вероккьо, для которого служил образцом молодой Леонардо, и у прародительницы Евы перед Древом Познания в первой картине учителя, и у ангела Девы в скалах, и у Леды с лебедем, и во многих других женских лицах, которые писал, рисовал и лепил учитель, еще не зная моны Лизы, – как будто всю жизнь, во всех своих созданиях, искал он отражения собственной прелести и, наконец, нашел в лице Джоконды.
Порой, когда Джованни долго смотрел на эту общую улыбку их, становилось ему жутко, почти страшно, как перед чудом: явь казалась сном, сон явью, как будто мона Лиза была не живой человек, не супруга флорентийского гражданина, мессера Джоконда, обыкновеннейшего из людей, а существо, подобное призракам, – вызванное волей учителя, – оборотень, женский двойник самого Леонардо."

Есть книги с захватывающим сюжетом, есть книги, завораживающие свой поэтичностью и красотой, если книги, которые заставляют меня думать. Все это я одинаково люблю, не выделяя что-то одно. Это невозможно сделать, каждая хороша по- своему.
Есть книги, которые вызывают во мне неприятие и отторжение.
И в первом, и во втором случае книги воздействуют на мое сознание, вызывая те или другие эмоции.

А еще есть книги, которые не оставляют в душе ничего. Пустота. Грустно, но «Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи» оказалась именно такой книгой.
Пожалуй, единственное, что привлекло в романе, это образ самого Леонардо. Увлеченный человек, человек одновременно хватающийся за тысячи дел. Разнообразный и непостоянный. Человек с неутолимым любопытством. Вечно недовольный тем, что сделал. Вечно занятый поисками совершенной красоты. Сам создающий себе трудности.
Но образ Леонардо – это уже образ сформировавшейся личности, художника, изобретателя, зодчего, гения. Нет изображения героя в процессе становления, в поступательном движении к вершинам творчества. Тот небольшой экскурс в детство и юность героя не дает полной картины.
Совершенно неинтересны образы окружения да Винчи, образы призванные показать саму эпоху, фон времени. Очень смазанные и блеклые картины.
Невольно пришло сравнение с «Гойя» Фейхтвангера. Вот где автору действительно удалось воссоздать и личность, и время.

Мое впечатление о романе Мережковского можно свести к одной фразе: ожидала большего.