– Ты еще, Матрена Даниловна, в мусорник загляни, – посоветовал Якушка. – Хозяйка из-за нее, стервы, большую тарелку от сервиза разбила. Хозяйка – ах! А это ей нашептывает: к счастью, к счастью, к счастью…

– Работа моя такая, – снисходительно объяснила рожа. – Потому как мой-то меня вымолил, я ему в награду за веру дадена и должна теперь о нем заботиться. Вот – пристрою на хлебное местечко, чтобы все его тут любили, а он лежал на ливанчике да в потолок поплевывал. Дочка хозяйская мне приглянулись, сами – работящие, моего до старости прокормят! Дача-то у вас где?

– Акимка, беги, буди Лукьяна Пафнутьевича! Скажи – беда! – велела Матрена Даниловна. – В три шеи гнать надо!

– А поди выгони! – рожа оскалилась. – Сказала – здесь буду жить, так, значит, и буду!

Она поднялась с постели и оказалась тощей плечистой девкой, на голову выше и Матренушки, и подручных. Короткое платьишко едва прикрывало срам, а голые руки были мускулисты, как у грузчика, да еще и с длинными грязными когтями.

– Что таращишься? – спросила рожа. – Без когтей мне нельзя, нужно же цепляться-то! Да, чтоб не забыть! Ты вот еще не счпросила, как меня звать-величать. Запомни – звать меня Халява!

* * *

Лукьян Пафнутьевич оказался в этом деле не помощник. Увидев высокую тощую девку, он даже облизнулся.

– А что ноги грязные – так это и помыть можно!

И распорядился:

– Якушка, научишь, как краном пользуются. А ты, Матрена, цыц!

Вот и получилось, что Халява заняла в доме почти законное место.

Матренушка пробовала растолковать Лукьяну Пафнутьевичу, какую нечисть приволок за собой жених Алексей, но домовой дедушка оказался непробиваем. Даже гаркнул сгоряча:

– Уймись, Матрена, пока за косу не оттаскал! Девка здоровая, я ее к хозяйству приставлю, а дармоеда Якушку – вон!

– Это она на вид здоровая! Работать ты ее не заставишь!

– А заставлю! Нешто я не домовой дед?

– Домовой-то домовой, да ведь она – не нашего племени, и слушаться тебя ей, может, вовсе не положено!

Лукьян Пафнутьевич пошел приказать Халяве, чтобы повытаскивала из ковра мелкие бусинки, которыми была расшита театральная сумочка хозяйки. Сумка, лишившись своей красы, была до лучших времен закинута на антресоли, и очень Лукьян Пафнутьевич по этому поводу ругался – за вещь деньги плачены, вот ее попортили, а чинить не желают.

– А со мной – где сядешь, там и слезешь, – отрубила Халява. – Сам свои бусины ищи, а мне они ни к чему.

Дед хотел было усмирить ее оплеухой, но здоровая девка увернулась и больно заломила ему руку.

– В другой раз выпорю при всех! – пообещала. – Ишь! Раскомандовался! Пошел бы вот да принес мне ужинать!

При этом случились Акимка с Якушкой – так рты и разинули.

Оскорбленный и униженный Лукьян Пафнутьевич от сознания своего бессилия решительно полез на антресоли – ладить петлю. Подручные в панике понеслись звать хозяйку, вовремя успели – плача и причитая, Матренушка своего законного супруга из петли вынимала.

Наказав подручным следить за ним в четыре глаза, ночью Матрена Даниловна ускользнула просить совета у Евсея Карповича.

Евсей Карпович был делом занят – расхаживал по клавиатуре включенного компьютера, да не просто так, а со смыслом: где притопнет просто так, а где – дважды.

– Тише, Матрена, – прошептал. – Мой-то совсем отрубился…

Дениска спал, свернувшись калачиком, на диване.

– Ты бы одеяльце-то ему подоткнул, – укорила Матренушка.

– Не малое дитя, не простудится. Я вот ему работу правлю. У него семинар на носу…

– И что же?

– А то! Слово «крименальный» через «е» вон настучал. И слово «привентивные» – видишь?

– И что?

– А надо – «превентивные».

Евсей Карпович топнул посередке клавиатуры.

– Ловко это у тебя выходит. А скажи, Евсеюшка, ты знаешь, кто такая Халява?

– Халява… – домовой призадумался. – А слыхал. Ее на зачетку приманивают. К моему гости приходили, рассказывали.

– Как это – на зачетку? И нельзя ли ее на ту зачетку обратно выманить?

– Куда это – обратно?

– Из дому то есть…

– Темнишь ты что-то, – строго сказал Евсей Карпович. – Ну-ка, говори толком.

– Халява у нас завелась! – воскликнула Матренушка. – Житья от нее никому не стало!

И разревелась в три ручья.

– Вот не было печали, – пробурчал домовой.

Матренушка рыдала прямо на столе, присев на коробку для дискет, и он устроился рядом, приобнял, по плечику хлопал и глупые ласковые слова на ушко шептал – те самые, успокоительные. Наконец она хлюплула носом в последний раз. Но, по бабьей своей хитрости, высвобождаться из объятий не стала, а даже еще теснее прижалась.

– Ну так вот, откуда эта Халява берется на самом деле – не знаю, не скажу. А, говорят, ее можно вымолить. Уродится, скажем, такой бездельник, что хоть его за деньги показывай. И велят тому бездельнику родители учиться в институте. А ему учеба хуже каторги. Вот он весь семестр бездельничает…

Слово «семестр» Матренушка знала – все-таки Анечка тоже была студенткой. Поэтому сказала «ага», но как сказала! С восхищением перед тем, какой у нее Евсей Карпович образованный.

– Бездельничает, а сессия возьми да и начнись. И вот экзамен сдавать, а у него в дурной башке и конь не валялся. Значит, ночью, как часы бьют, нужно руку с раскрытой зачеткой за окно выставить и трижды взмолиться: Халява, ловись, Халява, ловись, Халява, ловись! Бывает, что и ловится.

– Еще как бывает!..

И Матрена Даниловна рассказала Евсею Карповичу, какое дома стряслось несчастье.

– Дармоед, стало быть, – подытожил домовой. – Ну, как я понимаю, главная во всей этой истории – Анечка. Нужно так сделать, чтобы она того дармоеда выгнала. Если не она – так больше некому, только она вправе. А вмеате с ним и Халява уберется.

– Да как же, Евсеюшка?… Они и пожениться сговорились!..

Должно быть, слишком громко восклицала Матренушка – Дениска пошевелился. Домовые тут же, присев на корточки, спрятались за дискетной коробкой.

– Нишкни ты… – прошипел Евсей Карпович. – Разбудишь мне парня, а ему с утра на дежурство заступать. Работа да учеба, работа да учеба – и выспаться-то ему толком некогда.

– Да, этот – не дармоед…

И Матренушка внимательно посмотрела на светлые Денискины волосы, на пряменький, чуть вздернутый нос, на упрямый подбородок. Вот только глаз было не разглядеть – потому как закрыты. Но ей и профиля вполне хватило…

* * *

Как и следовало ожидать, избалованная Анечка поселила Алексея в своей комнате. А Халява целыми днями тем и занималась, что нашептывала хозяевам, какое ценное приобретение этот самый Алешенька.

Приобретение ходило на работу, но не слишком часто, а дома обожало валяться на диване в обнимку с Анечкой и строить планы на будущее.

Лукьян Пафнутьевич еще раза два сцепился с Халявой, но без толку. Зловредная девка давала ему отпор, да такой – мало не показалось. Привыкший к повиновению домовой дедушка впал в депрессию, так что Акимка с Якушкой умаялись у него веревки отннимать. Матренушка же искренне и горестно недоумевала: за этого ли слюнтяя она замуж шла? До той поры только и был силен, пока не встречал противодействия…

Среди подручных тоже разлад пошел – Акимка сообразил, что Халява тут теперь за главную, и начал всяко к ней ластиться. Как-то ночью Матренушка, уливленная журчанием воды в ванной, заглянула проверить – закрыл ли разлюбезный зятек кран да не выйдет ли потопа? Обнаружила она там сущую семейную идиллию – Акимка купал Халяву и трогательно надраивал ей спинку.

Той же ночью Матрена Даниловна поспешила к Евсею Карповичу, и он ей дал дискету, растолковав, куда встромлять и на что нажимать. Сам же идти в чужую квартиру наотрез отказался. Пришлось ей, бедолаге, одной этим делом заниматься.

Проста душой была Матренушка и несложным вещам обучена. Тараканов и моль гонять, за порядком следить, заговорам кое-каким тоже – но вот компьютерному делу невест у домовых сроду не обучали. Семь потов с нее сошло, пока установила в Анечкином компьютере новый скринсейвер. А когда увидела на экране жуткую картинку – побелела, бедненькая, и руками за щеки схватилась, и – ах, ах, ах!

Выключив машину, прямо среди бела дня поспешила она к Евсею Карповичу. Тот, к счастью, домовничал один – Дениска ушел на лекции.

– Ты что ж это, ирод, мне подсунул?…

– Я, Матренушка, все Сети перетряс, пока эту мерзость сыскал, а ты же еще и ругаешься, – укоризненно сказал домовой, который повадился в хозяйское отсутствие шариться по Интернету. – Тут просто голых девок ставить – проку бы не было, посмеялась бы твоя Анечка, и только.

И под страхом смертной казни не рассказала бы Матренушка, что за кошмар увидела она на мониторе. Конечно, знала она, что и между мужиками всякое бывает, но не такое же!

– А ты мое задание выполнила? – спросил Евсей Карпович.

– Да не до того было!

– Ну, гляди…

Когда Матрена Карповна явилась домой, в комнате у молодых был скандальчик. А и как ему не быть, когда Анечка, вернувшись и включив машину, такую срамотищу обнаружила? Родители ее поставить не могли, значит – Алешка!

И тут Евсей Карпович правильно рассчитал. Жениху бы покаяться да посмеяться – я, мол, дурака валял, сейчас сотру. Все бы щуточками и кончилось. А он оправдываться принялся. Но если умом рассудить – не с луны же поганый скринсейвер свалился! Анечка так прямо и сказала нареченному – либо ты его поставил, либо я, а мне такая похабщина не нужна!

Тем не менее к ночи они помирились.

Матрена Даниловна же собралась в экспедицию.

Была у нее подружка Агафья Тихоновна, вдовая домовая бабушка, проживавшая уже на пенсии. Поскольку жить в квартире или в частном доме она могла только при муже, то родня пристроила ее на хорошее местечко – в ресторан. Там она могла и спиртным заодно приторговывать. В ресторане Агафья Тихоновна прижилась и даже открыла что-то вроде закладной лавочки, беря в залог за свой товар явно украденные от хозяев вещи. Иную выкупали, иная так и оставалась на вечное хранение.

Зная, что разносолами подружку не удивишь, Матрена Даниловна понесла ей главное свое сокровище – простенькое золотое колечко с александритом. Колечко она много лет назад получила в приданое и очень им гордилась, хотя носить и не могла. Но не до жиру – быть бы живу. В обмен на колечко она притащила в заплечном мешке много всякого подозрительного добра и спрятала его у Евсея Карповича, да там до утра и осталась, благо у Дениски было дежурство.

Вернувшись к утру, она обнаружила, что в ее кроватке спит Халява, нахально выставив босые лапищи невероятного для девки размера. А кроватку не так давно сам Лукьян Пафнутьевич смастерил из большой нарядной коробки от Анечкиных дорогих духов, и пахла она почти как райский сад, навевая смутные, но прекрасные соблазны.

Погрозив нахалке кулачком, Матрена Даниловна пошла будить Якушку.

– Пошли, Яков! – строго сказала она. И повела шалого со сна подручного прямиком в Анечкину комнату.

Там они залезли на тахту к молодым, и достала Матренушка кусок широкой черной резинки.

Встав на подушку справа от Алексеевой головы, она велела Якушке встать справа и перекинула ему край резинки. Затем домовые наложили ее на горло жениху и потянули – каждый в свою сторону и еще чуточку вниз.

Несколько секунд спустя Алешка стал задыхаться и сквозь сон шарить руками по шее. Резинку ослабили, потом опять натянули, и так – раз семь или восемь. Наконец Матренушка решила – хватит баловаться, пора душить всерьез.

Дико заорал, почуяв свой смертный час, Алешка. Домовые выпустили из рук резинку и скрылись: Матрена Даниловна – за валиком тахты, а Якушка вообше по простыне на пол съехал. Резинка же улетела туда, где ее не так-то просто было заметить.

– Ты что, сдурел? – возмутилась Анечка. – Глюки, да?!

Алексей пробовал было объяснить, что его чуть насмерть не удавили, но логики в рассуждениях не наблюдалось – раз тебя давили во сне, то чего же ты наяву за шею держишься?

Матрена Даниловна уже почти торжествовала победу, как из-за валика заметила встревоженную рожу Халявы.

– Ах ты мой бедненький, дай я тебя приласкаю… – зашептала Халява. – Испугался, солнышко? Целый день на работе, уморился, вот кошмарики и мерещатся… А я вот с мамой поговорю, с папой поговорю – чего тебе на тот склад ходить? Все равно ты там больших денег не заработаешь… Будешь дома сидеть, к институту готовиться…

– Ах ты мой бедненькай, – вмиг остыв, повторила Анечка. – Испугался, солнышко?…

Матрена Даниловна и руки опустила.

* * *

Услышав про очередной Халявин подвиг, Евсей Карпович призадумался.

– Сколько живу, ни разу этой Халявы не встречал, – сказал он. – И повадок ее не знаю. А у кого спрашивать – непонятно. Мы, домовые, у бездельников не заживаемся, хороших хозяев ищем. А Халява к бездельнику льнет. Вот и не пересекаемся.

– По старинке дармоеда выжить не получается, но, может, какие иные способы есть? – с надеждой спросила Матрена Карповна. – Мы, домовые, всегда нежеланного жильца выжить умели!

– Так то – жилец, а то – Халява…

Евсей Карпович почесал в затылке.

– Совсем она семейство обморочила! Евсеюшка, голубчик, выручай! Уж если ты не догадаешься – так и никто не догадается! Анечка ведь ему все прощает – и то, что я на дискете притащила, тоже простила! А я бы за такое в волосенки-то вцепилась бы, да пинками, да пинками!..

– Уймись, Матрена, – приказал Евсей Карпович. – Ты от Агафьи чего принесла?

– Трусики, – несколько смутившись, ответила Матренушка. – Дамские. Такие, совсем никакие… Чтобы он их из кармана словно бы нечаянно вынул.

– Трусики – это хорошо, – одобрил домовой. – Еще?

– Помаду губную. Евсеюшка, дома две хозяйки, обе красятся, а такого цвета я у них не видала. Я придумала его рубашку вымазать, которую он в грязное для стирки кладет.

– Это ладно. Еще?

– Духов пузырек, каких у нас дома нет. Буду его чужими духами поливать, а Анечка пусть принюхивается.

– Трусики не в карман совать нужно. Если твой дармоед вовсе с работы уйдет и дома засядет, то ты их в постель подбрось. Пусть будет видимость, будто он, один оставаясь, кого-то к себе водит.

– Ой, стыдоба-то какая… – прошептала Матренушка, напрочь забыв, что сама от живого мужа к соседу бегает. Но раз уж у домовых развода не бывает, а какого мужа тебе дали, с тем и живи, то некоторое оправдание у нее все же имелось.

– Мало, – подумав, решил Евсей Карпович. – Ты – духами, а она – шепотком своим, так на так и получится. Иначе надобно. Как бы нам понять, откуда эта Халява взялась?

– Сам же говорил – с неба!

– Да не с неба…

– Ее на зачетку ловят! У Дениски-то твоего зачетка есть?

– Как не быть! Так это что же получается? Соврал, выходит, твой Алешка? Ты говорила – в институт потому не поступил, что аппендицит его прошиб. А зачетка откуда?

– Ой! И верно!

– Ох, Матрена, Матрена… И сама бы заметить могла…

Но умен был Евсей Карпович – увидев, как огорчилась подруга, тут же ее и приласкал.

– Я вот что надумал, – сказал он потом. – Сами не справимся. Буду с Дениской говорить.

– Да ты что? Когда ж это домовые у людей помощи просили? Наоборот – это мы им помогаем!

– Выходит, настало время, когда и они нам помочь должны. Якушка, говоришь, на твоей стороне?

– А Акимка, подлец, к Халяве переметнулся! Больно умный!

– Хорошо. Ты теперь, Матрена, ступай и с Якушкой переговори. Чтоб вдругорядь его привела и со мной познакомила.

– Ну, ты, Евсей Карпович, не то говоришь. Хочешь, чтобы он все про нас понял?

– Невелика беда. Ты ведь все равно с Лукьяном жить не станешь.

Матренушка хотела было спросить «с чего ты взял?», да вовремя рот захлопнула. Когда такое говорят – лучше всего молчать да кивать, чтобы удачу свою не спугнуть!

Опять же – видела она, что у Евсея Карповича что-то мудрое на уме. И, привыкнув к тому, что ее всегда одергивают словами «у бабы волос долог, да ум короток», Матрена Карповна вопросов задавать не стала.

В конце концов, гонять из дому непрошеных гостей – мужская забота.

* * *

А Евсей Карпович и впрямь обратился к Дениске.

Зная, когда парню возвращаться с дежурства, он закипятил в джезве воду и заварил крепкий чай, изготовил также бутерброд с колбасой.

– Ни фига себе! – удивился Дениска, войдя на кухню. – Кто же это тут без меня хозяйничает?!

– А я и хозяйничаю, – отозвался из-за холодильника Евсей Карпович. – Домовой я твой. Третий год совместно проживаем. Показаться не проси – этого нам не положено. А разговор у меня к тебе есть.

– Неловко как-то, – заметил Дениска. – Я сижу, чай пью, бутерброд ем, а ты там, не знаю где, слюнки глотаешь? Может, я бутерброд разделю и спиной к тебе сяду?