Глава XI
Павелъ выступаетъ на новую сцену

Организмъ y м-съ Пипчинъ былъ просто желѣзный, и никакіе признаки не оправдывали печальныхъ предсказаній м-съ Виккемъ. Воспитательница благородныхъ дѣтей попрежнему кушала за столомъ жирныя котлеты, подкрѣпляла себя на сонъ грядущій сладкими пирожками и была, слава Богу, совершенно здорова. Но такъ какъ Павелъ продолжалъ вести себя неизмѣнно одинаковымъ образомъ въ отношеніи къ старой леди, м-съ Виккемъ не отступила ни на шагъ отъ принятой позиціи. Подкрѣпляя и ограждая себя побѣдительнымъ примѣромъ Бетси Джанны, она совѣтовала по-дружески миссъ Берри заранѣе приготовить себя къ страшному событію, потому что тетушку ея того и гляди взорветъ, какъ пороховую бочку и… поминай, какъ звали!

Бѣдная миссъ Беринтія принимала все это за чистыя деньги и продолжала каждый день работать со всѣмъ усердіемъ, какъ самая преданная и безотвѣтная раба, въ томъ убѣжденіи, что м-съ Пипчинъ была препочтеннѣйшая дама въ цѣломъ свѣтѣ, и, конечно, на алтарь этой старушки можно и должно было приносить безчисленныя жертвоприношенія. Эта безусловная преданность племянницы и вмѣстѣ достопамятная кончина супруга на перувіанскихъ рудникахъ содѣйствовали удивительнымъ образомъ къ возвышенію достоинствъ м-съ Пипчинъ, и всѣ, безъ исключенія, друзья и сосѣди, были того мнѣнія, что такая дама – чудо въ нашемъ свѣтѣ.

Неподалеку отъ укрѣпленнаго замка воспитательницы благородныхъ дѣтей жилъ одинъ негоціантъ, производившій по мелочамъ торговлю жизненными припасами, или, выражаясь простымъ слогомъ, жилъ мелочной лавочникъ, y котораго м-съ Пипчинъ, по обыкновенію, забирала на книжку разныя продукты къ завтраку и къ чаю. По поводу этой книжки, въ красномъ переплетѣ и чрезвычайно засаленной, y м-съ Пипчинъ происходили по временамъ съ безпокойнымъ лавочникомъ разныя и всегда таинственныя совѣщанія въ сѣняхъ или въ передней, и въ эту пору двери въ гостиную всегда были заперты крѣпко-накрѣпко. Случалось, молодой Байтерстонъ, y котораго натура, разогрѣтая первоначально знойными лучами индѣйскаго солнца, была очень мстительная, намекалъ, и зло намекалъ, какъ однажды лавочникъ, вообще недовольный счетами м-съ Пипчинъ, отказался прислать къ чаю сахарнаго песку, и какъ, по этому поводу, они вовсе не пили чаю. Этотъ лавочникъ – малый холодный и вовсе не такого десятка, чтобы въ женщинѣ цѣнить за что-нибудь ея наружную красоту – осмѣлился однажды смиренно попросить y м-съ Пипчинъ руку ея племянницы, и м-съ Пипчинъ, само собой разумѣется, не преминула сдѣлать самый грозный отказъ дерзкому нахалу, сопровождаемый презрѣніемъ и ругательствами. Всѣ потомъ говорили, и долго говорили, какъ это было похвально со стороны м-съ Пипчинъ, владѣвшей вообще твердымъ и независимымъ характеромъ; но никто ни полъ-словомъ не заикнулся о бѣдной миссъ Беринтіи, которая между тѣмъ плакала цѣлыхъ шесть недѣль по причинамъ весьма основательнымъ: во-первыхъ, тетка безъ умолку ругала ее во все это время, a во-вторыхъ – это, конечно, всего важнѣе и всего убійственнѣе – несчастная увидѣла, что съ этой поры она на вѣки вѣчные попадаетъ въ разрядъ хранительницъ цѣломудреннаго дѣвства.

– Берри васъ очень любитъ, – не правда ли? – спросилъ однажды Павелъ свою собесѣдницу, когда они сидѣли y камина съ неразлучнымъ котомъ.

– Да, – сказала м-съ Пипчинъ.

– За что? – спросилъ Павелъ.

– Какъ за что? – возразила озадаченная старуха. – Можешь ли ты объ этомъ спрашивать, мой милый! За что ты любишь свою сестрицу?

– За то, что она очень добра, – сказалъ Павелъ. – Никто не сравняется съ Флоренсой.

– Ну, такъ вотъ видишь ли, мой милый: и со мной никто не сравняется.

– Право? – вскричалъ Павелъ, потягиваясь въ своихъ креслахъ и выразительно всматриваясь въ лицо собесѣдницы.

– Да, да, – проговорила старуха.

– Какъ я радъ! – замѣтилъ Павелъ, потирая руками. – Это очень хорошо!

М-съ Пипчинъ уже не спрашивала, почему это очень хорошо. Вѣроятно, она не надѣялась получить удовлетворительнаго отвѣта, и потому, чтобы сорвать на комъ-нибудь досаду, напустилась съ ужаснѣйшимъ остервенѣніемъ на молодого Байтерстона, такъ что бѣдный малый рѣшился съ того же дня дѣлать необходимыя приготовленія для сухопутнаго путешествія въ Индію: за ужиномъ онъ тихонько спряталъ четверть булки и кусокъ голландскаго сыру, положивъ такимъ образомъ начало запасной провизіи для преднамѣреннаго путешествія.

Уже двѣнадцать мѣсяцевъ м-съ Пипчинъ сторожила и караулила маленькаго Павла съ его сестрою. Въ это время два-три раза они ѣздили домой, и однажды пробыли въ Лондонѣ нѣсколько дней. М-ръ Домби съ неизмѣнной точностью каждую недѣлю пріѣзжалъ въ Брайтонъ и останавливался въ гостиницѣ. Мало-по-малу Павелъ сдѣлался сильнѣе и уже могъ ходить пѣшкомъ по морскому берегу, хотя онъ все еще былъ крайне слабъ и, собственно говоря, смотрѣлъ такимъ же старымъ, спокойнымъ, сонливымъ ребенкомъ, какимъ читатель видѣлъ его при первомъ появленіи въ этомъ домѣ. Разъ, въ субботу послѣ обѣда, въ сумерки, во всемъ замкѣ поднялась ужасная суматоха, когда вдругъ, совершенно неожиданно доложили, что м-ръ Домби желаетъ видѣтъ м-съ Пипчинъ. Мгновенно все народонаселеніе гостиной, какъ будто на крыльяхъ вихря, полетѣло наверхъ, захлопало дверьми, затопало ногами, и когда, наконецъ, по возстановленіи приличной тишины и спокойствія, м-съ Пипчинъ, приколотивъ хорошенько молодого Байтерстона, явилась въ гостиную въ своемъ черномъ бомбазинѣ, м-ръ Домби уже былъ тамъ и глубокомысленно наблюдалъ пустое кресло своего сына и наслѣдника.

– Какъ ваше здоровье, м-съ Пипчинъ? – сказалъ м-ръ Домби.

– Покорно благодарю, сэръ, – отвѣчала м-съ Пипчинъ, – я чувствую себя очень хорошо, если взять въ разсчетъ…

М-съ Пипчинъ всегда употребляла такую форму отвѣта. Собесѣдникъ уже самъ долженъ былъ взять въ разсчетъ ея добродѣтели, пожертвованія и такъ далѣе.

– Совершенно здоровой мнѣ, конечно, и быть нельзя, – продолжала м-съ Пипчинъ, придвигая стулъ и переводя духъ, – но я благодарна и за это здоровье.

М-ръ Домби слегка наклонилъ голову и послѣ минутнаго молчанія продолжалъ:

– Я принялъ смѣлость зайти къ вамъ, милостивая государыня, посовѣтоваться насчетъ моего сына. Уже давно было y меня это намѣреніе, но я отлагалъ его день ото дня, дожидаясь, пока Павелъ выздоровѣетъ совершенно. Какъ вы теперь находите его здоровье, м-съ Пипчинъ?

– Брайтонскій воздухъ, по моему мнѣнію, принесъ ему большую пользу, – отвѣчала м-съ Пипчинъ.

– То-есть, пребываніе въ Брайтонѣ оказалось для него очень полезнымъ, – сказалъ м-ръ Домби, – я то же думаю.

М-съ Пипчинъ потерла руками и обратила глаза на каминъ.

– Но, быть можетъ, – продолжалъ м-ръ Домби, – теперь необходимъ для него другой образъ жизни, нужна перемѣна въ его состояніи. Объ этомъ-то я и пришелъ съ вами посовѣтоваться. Сынъ мой на дорогѣ жизни идетъ впередъ, м-съ Пипчинъ, быстро идетъ впередъ

Была какая-то меланхолія въ торжественномъ тонѣ, съ какимъ м-ръ Домби произнесъ эти слова. Ясно, что для него слишкомъ длиннымъ казался дѣтскій возрастъ его сына, и что, по его понятіямъ, было еще далеко, очень далеко до той счастливой поры, когда наступитъ, наконецъ, исполненіе завѣтныхъ желаній души его. М-ръ Домби былъ почти жалокъ въ эту минуту, хотя понятіе жалости никакъ не клеится съ этимъ гордымъ и холоднымъ субъектомъ.

– Ему уже шесть лѣтъ! – сказалъ м-ръ Домби, поправляя галстухъ, быть можетъ, для того, чтобы лучше скрыть едва примѣтную улыбку, мелькнувшую на поверхности его лица. – Великій Боже! не успѣешь оглядѣться, какъ шестилѣтній мальчикъ превратится въ шестнадцатилѣтняго юношу!

– Ну, десять лѣтъ, сэръ, не скоро пройдутъ! – прокаркала холодная старуха, страшно мотая головой.

– Это зависитъ отъ обстоятельствъ, – возразилъ м-ръ Домби. – Во всякомъ случаѣ, сыну моему уже шесть лѣтъ, и нѣтъ сомнѣнія, онъ въ своихъ понятіяхъ отсталъ отъ многихъ дѣтей своего возраста. Но дѣло вотъ въ чемъ: сынъ мой долженъ быть не позади, a впереди, далеко впереди своихъ ровесниковъ. Передъ нимъ уже готовое, высокое поприще – и сыну ли моему встрѣчать препятствія или неудачи на первыхъ ступеняхъ общественнаго воспитанія? Путь его жизни, ясный и чистый, предопредѣленъ и предусмотрѣнъ еще прежде его бытія: какъ же отсрочивать образованіе молодого джентльмена съ такимъ возвышеннымъ назначеніемъ? Я не допущу, я не потерплю никакихъ недостатковъ, никакихъ пробѣловъ въ его воспитаніи. Все должно быть устроено наилучшимъ, наисовершеннѣйшимъ образомъ и будетъ устроено.

– Вы правы, сэръ, – отвѣчала м-съ Пипчинъ, – я ничего не могу сказать противъ вашихъ намѣреній.

– Я и не сомнѣваюсь въ этомъ, м-съ Пипчинъ, – благосклонно сказалъ м-ръ Домби, – особа съ вашимъ умомъ пойметъ, должна понять, всю важность высокихъ цѣлей Домби и Сына.

– Много вздору, много нелѣпостей болтаютъ нынче о томъ, будто не должно слишкомъ торопиться развитіемъ молодыхъ умовъ, – проговорила м-съ Пипчинъ, съ нетерпѣніемъ закачавъ головой. – Нынче ужъ, видно, умъ за разумъ зашелъ, a въ мое время не такъ думали объ этомъ предметѣ. Я очень рада, сэръ, что мои мысли въ этомъ случаѣ совершенно согласны съ вашими; "торопи, толкай ребенка, если хочешь изъ него сдѣлать человѣка" – вотъ мое правило!

– Не даромъ же вы, почтенная м-съ Пипчинъ, пріобрѣли такую огромную репутацію, – возразилъ м-ръ Домби. – Прошу васъ быть увѣренной, что теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, я совершенно доволенъ вашей методой дѣтскаго воспитанія и поставлю себѣ за величайшее удовольствіе рекомендовать васъ при всякомъ случаѣ, если только моя скромная рекомендація принесетъ вамъ какую-нибудь пользу. Я теперь думалъ о докторѣ Блимберѣ, м-съ Пипчинъ.

– Какъ? о моемъ сосѣдѣ? – вскричала м-съ Пипчинъ. – У доктора, по моему мнѣнію, превосходное заведеніе. Молодые люди, какъ я слышала, учатся тамъ отъ утра до ночи, и порядокъ во всемъ удивительный.

– И цѣна весьма значительная! – прибавилъ м-ръ Домби. – Я уже говорилъ съ докторомъ, м-съ Пипчинъ, и, по его мнѣнію, Павелъ совершенно созрѣлъ для полученія образованія. Онъ приводилъ многіе примѣры, что дѣти именно въ этомъ возрастѣ начинали учиться по-гречески, и съ блистательнымъ успѣхомъ. Но я не объ этомъ безпокоюсь, м-съ Пипчинъ, дѣло вотъ видите ли въ чемъ: сынъ мой, вырастая безъ матери, сосредоточилъ всю привязанность на своей сестрѣ, и любовь эта, конечно, дѣтская, но все же чрезмѣрная, признаюсь вамъ, слишкомъ безпокоитъ меня. Разлука ихъ не будетъ ли…

И, не окончивъ фразы, м-ръ Домби погрузился въ глубокое раздумье.

– Ба, ба, ба! – возопила м-съ Пипчинъ, взъерошивая бомбазиновое платье и мгновенно принимая свой всегдашній видъ дѣтской вопительницы. – Есть о чемъ безпокоиться! Да если ей не угодно будетъ съ нимъ разстаться, на это y насъ, съ вашего позволенія, найдутся ежовыя рукавички.

Добрая лэди тутъ же извинилась, что употребила слишкомъ простонародную фразу. – Я всегда такъ обращаюсь съ ними, – сказала она и совершенно особеннымъ образомъ закинула свою безобразную голову, какъ будто собиралась привести въ трепетъ цѣлую стаю непокорныхъ мальчиковъ и дѣвочекъ. М-ръ Домби терпѣливо выждалъ окончанія этихъ припадковъ и, когда его почтенная собесѣдница перестала бѣсноваться, сказалъ спокойнымъ тономъ:

– Не о н_е_й думаю я, м-съ Пипчинъ; съ нимъ что будетъ?

М-съ Пипчинъ сь одинаковой увѣренностью могла бы похвалиться, что она точно такой же способъ врачеванія готова употребить и для маленькаго Павла; но ея сѣрый проницательный глазъ благовременно усмотрѣлъ, что м-ръ Домби не могъ одобрить этого рецепта въ отношеніи къ сыну, хотя въ то же время признавалъ всю его дѣйствительность относительно дочери. Поэтому она тотчасъ же перевернула аргументъ и очень основательно начала доказывать, что новые предметы, новый образъ жизни, новое разнообразное общество въ заведеніи Блимбера и, наконецъ, новыя, разумѣется, довольно трудныя занятія, – все это мало-по-малу и незамѣтнымъ образомъ заставитъ умнаго мальчика выбросить изъ головы свою сестру. Такъ какъ эта мысль совершенно согласовалась съ собственными надеждами и предположеніями м-ра Домби, то нѣтъ ничего удивительнаго, если джентльменъ этотъ получилъ еще высшее понятіе о разсудительности м-съ Пипчинъ, тѣмъ болѣе, что теперь она представила рѣдкій образецъ безкорыстія, разлучаясь такъ легко съ своимь маленькимъ другомъ, хотя, собственно говоря, ударъ этотъ былъ не внезапный, потому что сначала предполагалось отдать ей ребенка всего на три мѣсяца. Было ясно, что м-ръ Домби заранѣе обдумалъ и зрѣло обсудилъ свой многосложный плань, состоящій въ томъ, что маленькій Павелъ на первое полугодіе поступить къ доктору Блимберу, какъ недѣльный пансіонеръ, a сестра его между тѣмъ останется y м-съ Пипчинъ и будетъ принимать къ себѣ брата по субботамъ. Такое распоряженіе, – думалъ чадолюбивый отецъ, – исподволь отвлечетъ сына отъ предмета его привязанности; вѣроятно, онъ хорошо помнилъ, какъ неосторожно первый разъ младенецъ былъ оторванъ отъ своей любимой кормилицы!

Оканчивая свиданіе, м-ръ Домби выразилъ надежду, что м-съ Пипчинъ, вѣроятно, благоволитъ удержать за собою должность верховной надзирательиицы надъ его сыномъ, пока тотъ будетъ учиться въ Брайтонѣ. Потомъ онъ поцѣловалъ Павла, подержалъ руки Флоренсы, искоса взглянулъ на бѣлый парадный воротничекъ молодого Байтерстона и погладилъ по головкѣ миссъ Панки, отчего бѣдная дѣвочка громко заплакала, потому что нѣжность какъ разъ пришлась по тому самому мѣсту, гдѣ м-съ Пипчинъ щиколками своихъ пальцевъ производила свои обыкновенныя наблюденія, стукая по головѣ, какъ по винному боченку. Уходя, м-ръ Домби еще разъ изволилъ объявить, что, такъ какъ сынъ его уже выросъ и совершенно поправился въ здоровьи, то нѣтъ сомнѣнія, образованіе его пойдетъ блистательно, какъ скоро д-ръ Блимберъ возьметъ его въ свои руки.

И точно, если молодой джентльмень попадался въ руки къ Блимберу, онъ всегда чувствовалъ нѣкоторое довольно плотное давленіе, какъ будто его сжимали тисками. Докторъ, по обыкновенію, занимался образованіемъ только десяти мальчиковъ, но y него всегда было въ запасѣ ученья, по крайней мѣрѣ, для цѣлой сотни молодыхъ головъ; зато этотъ несчастный десятокъ былъ заваленъ по горло всякой всячиной, къ невыразимому наслажденію мудраго педагога, y котораго единственною цѣлью въ жизни было мучить бѣдныхъ дѣтей.

Учебное заведеніе д-ра Блимбера было, собственно говоря, ни больше ни меньше, какъ огромная теплица; гдѣ безпрестанно пускались въ ходъ всѣ возможные аппараты для произведенія скорѣйшаго плода. Умственный зеленый горохъ обыкновенно поспѣвалъ къ Рождеству, a духовную спаржу можно было добывать во всякое время года. Математическій крыжовникъ, насаженный опытной рукою Блимбера, мгновенно доставлялъ плоды, немножко кислые, но все-таки годные для употребленія. Каждое прозябаніе, греческое или латинское, мигомъ выростало на сухихъ вѣтвяхъ подъ всѣми широтами и поясами дѣтскаго климата. Природа тутъ была нипочемъ. Д-ръ Блимберъ, и не соображаясь съ природой, такъ или иначе, заставлялъ всякую почву произращать какіе угодно плоды.

Все это было чрезвычайно весело и очень остроумно, но система принужденія обыкновенно сопровождалась своими печальными послѣдствіями. Скороспѣлые фрукты не имѣли свойственнаго имъ вкуса и держались недолго. Одинъ молодой джентльменъ, старшій въ заведеніи, малый съ преогромной головой и раздутымъ носомъ, уже благополучно прошелъ черезъ всѣ педагогическія мытарства, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро совершенно отказался цвѣсти и навсегда остался въ заведеніи, какъ чистый стебель. Говорили, будто докторъ уже черезчуръ переучилъ молодого Тутса, и бѣдняга вдругъ потерялъ мозгъ, какъ скоро появился пушокъ на его бородѣ.

Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ совершенно лишился своего мозга. Зато y него оказались прегустыя бакенбарды и чудесный басистый голосъ. Онъ пришпиливалъ къ рубахѣ красивую булавку и, по обыкновенію, носилъ въ жилетномъ карманѣ маленькое колечко, которое украдкой надѣвалъ на мизинецъ всякій разъ, когда воспитанники выходили гулять. Онъ постоянно влюблялся съ перваго взгляда во всякую няньку, хотя, къ сожалѣнію, ни одна нянька не обращала на него ни малѣйшаго вниманія.

Д-ръ Блимберъ былъ очень дюжій, толстый джентльменъ въ черномъ платьѣ съ панталонами, засученными подъ чулки, перевязанными y колѣнъ красивыми лентами, какъ щеголяли встарину англійскіе дэнди. Онъ имѣлъ очень свѣтлую плѣшивую голову, басистый голосъ и подбородокъ ужасно раздвоенный, такъ что никакъ нельзя было понять, какимъ образомъ могла дѣйствовать бритва въ этой чудной впадинѣ. Его маленькіе глаза были всегда наполовину закрыты; a ротъ всегда наполовину открывался для выраженія лукавой улыбки, какъ будто въ эту самую минуту докторъ ставилъ втупикъ маленькаго шалуна и дожидался, пока тотъ обличитъ себя собственными устами. Когда докторъ закладывалъ правую руку въ боковой карманъ своего сюртука, a лѣвую закидывалъ назадъ, и при этомъ слегка кивалъ головою, дѣлая самыя обыкновенныя замѣчанія слабонервному незнакомцу, его фигура въ совершенствѣ походила на сфинксъ, изрекающій свои непреложные приговоры.

У доктора былъ въ Брайтонѣ очень хорошій домъ на морскомъ берегу, архитектуры, правда, весьма невеселой, даже, можно сказать, совершенно печальной. Темноцвѣтныя гардины, скудныя и тощія, скрывались въ углубленіи оконъ съ какимъ-то мрачнымъ уныніемъ. Стулья и столы были расположены рядами, какъ цифры на таблицѣ умноженія; камины въ парадныхъ комнатахъ почти иикогда не отапливались и скорѣе похожи были на колодези, a гость, сидѣвшій передъ ними, представлялъ ведро; въ столовой не было ничего, напоминавшаго какое-нибудь кушанье или напитокъ. Во всемъ домѣ ни малѣйшаго шума, кромѣ громкаго боя стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ залѣ, которыхъ звукъ слышался даже на чердакахъ. Общее безмолвіе нарушалось только глухимъ плачемъ молодыхъ джентльменовъ, в_о_р_к_о_в_а_в_ш_и_х_ъ за своими уроками, на подобіе печальныхъ голубей, запертыхъ въ голубятнѣ.