Цитаты из книги «Существованья ткань сквозная…»

площадях, – они. Я мог бы продолжать до бесконечности. Происхожденье их понятно, как и их численность. Эти сироты – дети десятков или сотен тысяч выкошенных голодом в городах в 18–20 годах и миллионов Поволжья в 21 г о д у.

Семашко[175] все лето писал статьи о Крыме. Статья о Севастополе называлась “Жуткий город”. Там было до 10 000 беспризорных, совершенно терроризировавших администрацию. Половина народа, попадающегося на улицах, в особенности на перекрестках и

Недавно в Союзе писателей обедал с Замятиным, Никитиным и с вернувшимися на днях из Японии Пильняками. Последние были очень милы и просты, встреча наша с Борисом была очень нежною. Сколько зависти и интриг всегда кругом. Пильняк талантливый человек и хороший. Европейское имя с неба не валится. Он видел себя и меня в японских переводах. То есть видал он портреты и потом кучи страниц орнаментального китайского шрифта. Видал, конечно, не нас одних, а разумеется и Маяка и некоторых других. Скажи Лидочке, чтобы обязательно взяла у Эрнста и прочла Бабелеву “Голубятню”. Небось, оценит.

Потом еще обстоятельство: страшно облагораживает человека общенье с миром, сознанье равенства с широкою неизвестностью, сознанье своих больших прав под небесами, во всей, охваченной человеческою историей природе, то есть в природе Европы, испещренной бессмертными делами и поименными судьбами.

Когда ты по-настоящему кого-нибудь полюбишь, ты поставишь себе за счастье обгонять его в чувстве, изумлять, превосходить и опережать.

Русская двойственность – неустойчивость ее: одна нога на западе – другая на востоке. Рождается на Востоке – в вечности и философии – стремится на запад – в деятельность и жизнь – но не может – но разочаровывается – но… лишние люди – и возвращается на Восток – в успокоенье – в конец, в покорность – в религию.

В отцовских письмах к маме постоянно возникает и переходит из одного в другое тема чувственного искушения, на преодолении которого строилось его отношение к женщине. С особенной силой эта нота начинает звучать в разлуке, в одиночестве лета в городе. Женская красота легко воспламеняла его лирическую натуру, на чем неизменно основывались все его дружбы с женщинами в жизни и в переписке. “Я завидую людям, которые родились с готовым различеньем чувств или успели в них разобраться. Я – не то что дружбы, я вниманья без примеси любви никогда не переживал”, – писал он Р. Н. Ломоносовой

Пропутешествовав большое количество километров по миру, я как-то странно с первых же дней подумал о том, что дело не в том, где живешь. А в том – чем живешь и как.

Папина сестра Жозефина вспоминала о их жизни в Берлине. Мы с Женей подружились, – писала она. – Она рассказывала о своей жизни до встречи с Борей, о своем искусстве, и в ее словах была странная смесь страсти и нежности, и по ее то лукавой, то обворожительной улыбке можно было почувствовать, как она уязвима, как беспомощна, несмотря на притворную гордую независимость. Боря, конечно же, тоже об этом знал и, соответственно, относился к ней скорее, как к сестре, чем как к любовнице. Да, к любимой сестре, но сестер, в конце концов, оставляют, когда более сильные чувства уводят от домашнего круга…

По возвращении в Москву они сделали себе обручальные кольца. Маме очень нравилось, что ее колечко как раз умещалось внутри папиного. На внутренней стороне он сам нацарапал их имена: Женя и Боря.