Второе нашествие марсиан
Утро было хорошее, теплое (Температура плюс восемнадцать, облачность ноль балов, ветер южный,
1 метр в секунду).
Стругацкие «Второе нашествие марсиан»
Погода славная,
А это - главное.
И мне на ум пришла идейка презабавная,
Но не о Господе
И не о космосе…
Сказку, фантасмагорию,
Пропою вам с хором ли один ли,
Слушайте забавную историю
Некоего мистера Мак-Кинли…
А просто маленького просто человека.
Кто он такой – герой ли, сукин сын ли…
Высоцкий В. «Баллада о маленьком человеке»
Но такова уж ироническая натура истории: именно в этот период почти всеобщего самоотречения и отступления с постов кастовое самомнение интеллигенции достигло высшего напряжения. … Никогда она не доходила до такого самоупоения, такой самовлюбленности и притязательности. Она обшарила себя с ног до головы, и решительно нет ни одного жеста, ни одной складки в душе, которые она автобиографически не запечатлела бы с самовлюбленной тщательностью. Религия - это я. Культура - это я. Прошедшее, настоящее и будущее - это я.
Л. Троцкий «Об интеллигенции»
Повесть «Второе нашествие марсиан», кажется, является самым прямолинейным произведением Стругацких. Даже в ранних «социалистических» произведениях представителям загнивающего буржуазного Запада давалось право слова, и эти слова порою были весьма убедительны. Во «Втором нашествии марсиан» главный герой – учитель астрономии на пенсии – своим монологом обывателя и мещанина полностью дискредитирует самое себя и мещанство в целом. Это тот вывод. Который напрашивается при первом прочтении повести. А если прочитать еще раз….
Сама идея «Второго нашествия» восходит к Уэллсовской «Войне миров» и, по мнению некоторых критиков, к её продолжению - рассказу «Майор Велл Эндъю», написанному Лазарем Лагиным. Такого мнения придерживается В. Немцов, а вслед за ним – В. Кайтох. В любом случае, для современного читателя будет актуальна в качестве первоисточника только «Война миров», поскольку рассказ Лагина сейчас успешно забыт. Впрочем, даже без отсылок к Уэллсу повесть является вполне самодостаточной. Хотя сравнения добавляют ей дополнительную остроту.
В романе Уэллса марсиане истребляли людей самыми ужасными способами, пили их кровь и вообще вели себя, да и выглядели как настоящие чудовищами. Уэллс рисовал апокалипсическую картину всеобщей гибели. Земляне героически сражались против завоевателей, но, тем не менее, человечество спасло не активное сопротивление, а силы природы – марсиане вымерли от некоей земной заразы, против которой их организмы не смогли бороться. Роман Уэллса – это типичный роман-катастрофа с не менее типичным хэппи-эндом.
Во «Втором нашествии» Стругацкие сознательно снижает пафос повествования. Да еще как снижают! Марсиане вовсе не стремятся убивать жителей Земли. Даже выступающих против них с оружием в руках партизан, они великодушно прощают. Попавшие в плен зятя главного героя марсиане «умыли… одели, подлечили, дали ему автомобиль, конфискованный у какого-то содержателя опиумокурильни, и отпустили с миром». Более того, предложили ему, как редактору газеты «бороться с ними легальными средствами, гарантируя полную свободу печати и собраний».
Марсиане не собираются отнимать ни жизнь, ни свободу, ни землю у обитателей нашей планеты. Единственное, что нужно им от землян – это желудочный сок (а вовсе не кровь). Более того, за этот субстрат они даже платят. В итоге жители провинциального городка воспринимают нашествие марсиан как манну небесную, свалившуюся им на голову помимо всех заслуг. За сок платят, местного гангстера арестовали, хронического алкоголика – золотаря Минотавра – вылечили – чем не рай на Земле?
Картина страшного и грозного противостояния превращается в картину мирной купли-продажи: вы нам сок – мы вам деньги. Негероичность этой картины, столь не свойственной советской фантастике, в частности, и советской литературе, вообще, конечно, производила на читателя ошеломляющее впечатление. Вместо борьбы с угнетателями обыватель покорно глотает желудочный зонд, предварительно смазанный высококачественным вазелином, и совершенно счастлив. Страшненькая антиутопия.
Но эту антиутопию прогнозировал и Уэллс. Повесть Стругацких выстроена не только как антитеза роману Уэллса, но и как продолжение, высказанных в «Войне миров» идей: «В общем, марсиане для них (обывателей) – просто дар Божий. Миленькие просторные клетки, богатая жирами пища, бережное обращении, никаких забот…Пройдет еще немного времени, и они будут совершенно счастливы. Они даже будут удивляться, как это люди умудрялись существовать, прежде чем марсиане взяли их под свою опеку» (Уэллс Г. «Война миров).
Стругацкие делают именно это высказывание второстепенного героя лейтмотивом своей повести. При этом обыватели, на первый взгляд вовсе не превращаются в клеточных животных, обеспечивающих марсиан кровью или желудочным соком. Сохраняются все институты демократического общества – выборная власть, мэрия, газеты. Мещане не превращается в жвачных животное просто потому, что они и являлись ими.
Большинству людей, как показывают Стругацкие, глубоко наплевать на такие абстрактные понятия, как культура, прогресс, общественная мысль, философия, литература, словом, на «все то, что отличало человека от скота и что называлось до сих пор цивилизацией». Обывателю дали «постоянный и верный источник доходов, который совершенно не зависит от конъюнктуры», и обыватель счастлив. То, что при этом человек превращается в дойную корову (желудочный сок вместо молока или чего-нибудь ещё), естественно, делает этот процесс ещё более омерзительным. Но это обывателя не волнует. Впрочем, та жизнь, которую ведут жители провинциального городка и до этого не вызывала у них желания знакомиться с философией, общественной мыслью, культурой и иными благами цивилизации. Основные развлечения местной интеллигенции (именно интеллигенции: герои рассказа – учитель, ветеринар, аптекарь, старший полицейский) – это пара рюмок коньяка, игра в винт, посещение публичного дом, для особо одаренных - филателия. Регулярная сдача желудочного сока этим развлечениям никоим образом не мешает, напротив, помогает, поскольку дает дополнительный доход.
Особый эффект сообщают повествованию имена героев повести. Все они носят имена, заимствованные из древнегреческой мифологии или максимально приближенные к ней. Мало того, что герои ведут себя не по-людски, во всяком случае, с точки зрения советского читателя. Их завоевывают, унижают, превращают в бессловесную скотину, и все это их только радует. При этом главный герой – обыватель-мещанин и приспособленец – носит имя лучезарного бога, покровителя поэзии Аполлона, а его шлюха-дочь зовется Артемидой . Недалекий аптекарь имеет имя героя Троянской войны Ахиллеса, а содержательница публичного дом является тезкой богини подземного царства – мрачной Персефоны. Остальные имена являются не столь говорящими, но и в них имеются различные «фишки». И. Каспэ совершенно не права, когда говорит, что далеко не всегда в творчестве Стругацких имена являются говорящими и приводит в пример «Второе нашествие марсиан». Имена здесь как раз являются более чем говорящими. Во-первых, они способствуют общему снижению пафоса. Древнегреческая мифология и культура всегда была для человечества образцом возвышенной поэзии, гармонии и расцвета культуры. Поэтому их использование, естественно, создает сатирический эффект. Но помимо этого общего эффекта, есть и частные сугубо комические сопоставления. Одноногий унтер-офицер Полифем носит имя одноглазого циклопа. Золотарь Минотавр, видимо, является местным хтоническим чудовищем. Все эти параллели и противопоставления можно анализировать и дальше. Впрочем, для читателей Стругацких, знающих античную мифологию, все они очевидны.
Снижение пафоса по сравнению с Уэллсом осуществляется и за счет других особенностей текста. Герой Стругацких в начале каждого дня, то есть в начале каждой главы скрупулезно фиксирует температуру, давление, облачность, направление ветра. Все это, равно как и состояние его экземы волнует учителя Аполлона куда больше, чем завоевание марсианами Земли. Но герой Уэллса писатель-философ также уделяет вначале своего повествования большое внимание погодным условиям. В день первого сражения землян с марсианами «был …день…жаркий, душный, и показания барометра …менялись с поразительной быстротой». Разумеется сами показания барометра, как таковые, профессора не волнуют. Он лишь хочет подчеркнуть, что сама погода предвещала что–то страшное. Жаркий и душный день предвещает жаркое сражение и удушающую вонь от трупов, точно также как чудовищная гроза передает смятенное состояние героя, а теплый спокойны летний вечер накануне прилета первого снаряда с марсианами, является ярким контрастом последующим жутким событиям. Описания природы и погоды у Уэллса являются типичным литературным приемом, оттеняющим происходящие события или внутреннее состояние героя. Погодные условия во «Втором нашествии» никоим образом не совпадают с тем, что происходит во внешнем мире. В день высадки марсиан «утро было…волшебное». У Уэллса «был …день…жаркий, душный». При внешнем сходстве литературного приема Уэллса и Стругацких у АБС нудно повторяющиеся описания атмосферных условий выполняют совсем другую роль. Они, конечно, тоже дают характеристику внутреннего мира героя, но совсем другого героя, антигероя.
Также очевиден и вывод, который должен возникнуть у читателя по окончанию чтения. Мещанство – это страшно. Мещанин готов продать право первородства даже не за чечевичную похлебку, а за желудочный сок, необходимый для переваривания этой похлебки. Мещанин вообще не понимает, о чем идет речь, когда ему говорят о свободе, смысле жизни, культуре. Все это для него пустой звук. При этом совершенно не важно, как зовут мещанина – Вася Пупкин, Джон Смит или Ахиллес. Хотя, конечно, когда мещанина, дурака и хвастуна зовут Ахиллес – это производит сильное впечатление.
Сам Б. Стругацкий четко определил, что они хотели сказать этой повестью. Это была «мысль о том, что современное нам человечество в массе своей настроено дьявольски конформистски и начисто лишено таких понятий, как ЦЕЛЬ, СМЫСЛ, НАЗНАЧЕНИЕ применительно ко всем людям сразу» («Комментарий к пройденному»).
Разумеется, такое поведение героев должно было вызвать у читателя омерзение. И чаще всего именно такое чувство и возникало. Но при этом подспудно (может быть, далеко не сразу и не у всех) возникало ощущение того, что главный герой по-своему прав и убедителен. Встретив партизан, воюющих против марсиан, герой ведет себя в глазах советского читателя (и, наверное, не только советского) как законченный подлец. Он вовсе не бросается на помощь партизанам, он абсолютно равнодушен к их борьбе, более того, он практически выдает их фермерам, которые устроили облаву на инсургентов. То, что партизаны остались живы, это отнюдь заслуга не главного героя, а милосердие фермеров и самих марсиан. Как объясняет герой, между прочим, бывший фронтовик, сам для себя свой омерзительный поступок? Объясняет, и очень убедительно. Для него сама мысль о том, что человек может проливать чужую кровь по собственному желанию, омерзительна: «Я понимаю: идти убивать из-под палки, убивать, чтобы не убили тебя – это тоже мерзко и скверно, но это, по крайней мере, естественно. А ведь их-то никто не заставляет. Партизаны! Я-то знаю, что это такое».
Имеет ли такая логика право на существование? Вероятно, имеет. Что это – подлинный гуманизм или гуманизм, вывернутый наизнанку? При этом герой искренне ужасается тому, что один из партизан является не «чернорубашечником, не невеждой», а интеллигентным человеком с убеждениями. По мнению Аполлона, интеллигентный человек с убеждениями вполне может существовать как фабрика желудочного сока, что не противоречит ни интеллигентности, ни убеждениям, а вот убивать (неважно кого) не может ни при каких обстоятельствах.
Любопытно, что гуманизм Аполлона проявляется только в тех случаях, когда насилие совершается непосредственно у него на глазах и относится именно к его персоне. Когда у него на глазах убивают марсиан или лично ему дают в глаз, он разражается восклицаниями «какая все-таки жестокость, какое бескультурье!». Впрочем, когда глаз проходит, Аполлон охотно поддерживает дружеские отношения именно с тем молодчиком, который подбил ему этот глаз. Когда он встречает в своем доме партизана, которого выдал марсианам, Аполлону крайне неловко. Но неловко ему не потому, что он чувствует себя предателем, а потому что ему неприятно, что в его доме находится экстремист, и он искренне полагает, что экстремист также должен испытывать по этому поводу чувство вины и неудобства. Логика Аполлона безупречна. Он хочет «покоя и уверенности» и уверен, что для достижения этой благой цели все средства хороши.
Антигероям повести не отказано в собственной логике, но эта логика ужасает своим убожеством и античеловечностью. Делается совершенно справедливый вывод, что «рассказчик компрометирует сам себя».
При всей благонадежности и благонамеренности – осуждение мещанства – повесть, конечно, производила шокирующее впечатление. Нашествие врага, герой – бывший фронтовик на пенсии, партизанское движение. Вся логика советской литературы, творчества Васильева, Быкова, Симонова, Твардовского, Астафьева диктовало совершенно очевидную логику развития сюжета – народ в едином порыве поднимается против гнусных захватчиком, и дубина народного гнева косит их. А народ, оказывается, может быть совсем и не таким. Народ вполне может согласиться с тем, что его захватили, да ещё спасибо сказать и в ножки поклониться. Вот эта мысль для того времени являлась более чем крамольной.
Если верить комментарию Б. Стругацкого, в повести все-таки была борьба двух правд. Глава, посвященная «Второму нашествию марсиан» в «Комментарии к пройденному» заканчивается словами «И кто, все-таки, в нашей повести прав: старый, битый, не шибко умный гимназический учитель астрономии или его высоколобый зять-интеллектуал? Мы так и не сумели ответить – себе – на этот вопрос».
И вот здесь у автора этих строк возникает страшное подозрение, что фразы эти были написаны Б. Стругацким после того, как он прочитал произведения одного из своих подражателей и последователей, а именно повесть Д. Клугера «Новые времена». Во «Введении» уже упоминалось, что в 1997-2002 годах в свет вышли три сборника «Время учеников». В этих сборниках писатели, считающие себя последователями и продолжателями дела АБС, опубликовали ряд произведений, каждое из которых продолжало, опровергало, развивало идеи или полемизировало с каким-нибудь из произведений братьев. Сочинение Даниэля Клугера «Новые времена», на наш взгляд, является самым сильным во всех трех томах этого сборника. На самого составителя сборника Андрея Черткова оно, судя по всему, произвело странное впечатление. В Предисловии А. Чертков пишет: «Согласившись участвовать в Проекте, он (Даниэль Клугер) рискнул поставить перед собой невероятно сложную задачу – написать продолжение повести «Второе нашествие марсиан» - одной самых необычных и самых законченных повестей братьев Стругацких. Думается, что в этой повести, мэтры уже сказали все, что только могли и хотели сказать о сущности мещанства, причем сделали это с такой яростной убедительностью, которую просто нельзя повторить. Поэтому о том, справился ли Дэн со своей задачей, я судить не берусь» (А. Чертков, «От составителя» - «Время учеников-2»). Лично я полагаю, что Клугер вполне справился с поставленной задачей.
Клугер не менее убедительно, чем в свое время братья Стругацкие, показал читателю, что в позиции обывателя есть своя логика и своя правда. Поскольку читатель обратился к данной статье, постольку я полагаю, что он знает книгу Стругацких. Но «Время учеников» читали далеко не все, поэтому есть необходимость очень кратко сказать, о чем повесть. Те, кто её читали, смело могут пропустить нижеследующий абзац.
Повесть Клугера «Новые времена» отсылает читателя к тому времени, когда была она написана, то есть к лихим 1990-м. Задерживаются пенсии и зарплаты, льготы грозятся выдавать натурой, то есть опять же желудочным соком, местные бандиты баллотируются в градоначальники, поджигаются поля и дома фермеров, а власти совершенно беспомощны. Сюжетно же действие происходит все в том же провинциальном городке, описанном в повести Стругацких два года спустя. Жизнь только-только наладилась - марсиане сократили армию, посадили в тюрьму наркодилеров, обеспечили гражданам постоянный доход, и тут они, сделав ручкой, улетают. Начинается полная неразбериха. Жители городка в панике. Стабильность, навязанная свыше, исчезла. Цены за стакан желудочного сока резко падают, затем пункты сдачи сока приватизируются, а затем и вовсе закрываются. Горожане лишаются источников дохода. Естественные монополисты предлагают покупать фермерам зерно по тем ценам, которые диктуют они. Возвращается из заключения местный гангстер, господин Лаомедонт, и выставляет свою кандидатуру в мэры. А власть имущие, то есть ни марсиане, ни мэрия, не могут и не хотят защитить жителей городка. Не правда ли, мы все это пережили? И зарплаты, на которые можно было купить только проездной, и пенсии, на которые до сих пор можно прокормить только некрупную собачку, и бандитов в правительстве, и внезапное исчезновение винно-водочных изделий, и полное отсутствие каких-либо объяснений всему этому.
Герои «Новых времен» - это жители перестроечного Советского Союза, которые не знают, куда бежать и у кого просить защиты? Кстати, герои повести Стругацких, несмотря на свою гнусную мещанскую мораль, были куда более активными – они все-таки пытались организовывать пикеты, образовывать антимарсианские дружины, выясняли, не обманывает ли их скупщик, выставляя цены за сок. Сейчас они стали более пассивными и напуганными. «Кто-то сказал: «а может, написать мэру», но этого предложения никто не поддержал… Все молчали, пряча друг от друга глаза» (Д.Клугер «Новые врмена»).
В повести Клугера нормальный человек хочет нормальной жизни, где ему гарантирована пенсия, жилье, возможность пообедать и даже выпить на свою пенсию рюмку коньяка. Все это дали марсиане – и население всей душой приняло новую власть. Теперь все это… нет, вовсе не дает, а только обещает дать господин Лаомедонт – но население соглашается и на такую замену. Интеллигенция же ничего не обещает кроме бескомпромиссной борьбы за ненужные людям ценности. Интеллигенция у Клугера, впрочем, оказалась покрепче, чем реальная советская интеллигенция. Возглавлять предвыборный штаб господина Лаомедонта бескомпромиссный Харон не пошел. А у нас у всех есть знакомы. Типичные интеллигенты в третьем поколении, которые и предвыборные кампании наших политиков организовывали, и листовки писали, и подписи собирали. И за коммунистов, и за либералов, и за «Единую Россию».
Мещанин Стругацких у Клугера становится самым обычным жителем России. Он знает, что не может повлиять на эту власть, и никогда не мог повлиять, и единственное, что ему остается – это как-нибудь приспособиться к очередной смене системы. Поэтому призывы интеллигенции на борьбу ради борьбы он воспринимает как явное издевательство.
Заключительные слова «маленького человека», обращенного к интеллигенту, звучат приговором всему российскому диссидентству: «Харон, вы всегда говорили о государстве. Об обществе. О народе. Но сами-то вы за этим абстракциями никогда не видели реальных людей. На самом деле вы не любили народ. Вы любили собственную любовь к этому абстрактному понятию. Вы не знали практических нужд народа. Не знали, чего же в действительности он хочет. Чего хотим все мы? Так я вам скажу. Мы хотим покоя… Мы хотим только одного – чтобы вы и вам подобные не трогали нас».
Вот и возникает у меня крамольная мысль: не написал ли Б. Стругацкий фразу о том, что он не знает, кто прав – обыватель Аполлон или интеллигент Харон – уже п о с л е того, как прочитал повесть Клугера? По времени сходится.