Хромая судьба

Дети уходят из города к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма.
<...>
Взрослые дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли. (Дана Сидерос)

Два города под одной обложкой. Один заметает снегом, другой — заливает дождём. Два писателя — Феликс Сорокин и Виктор Банев. Один — известный, признанный критиками создатель незабвенного романа «Товарищи офицеры»— с упоением пишет в стол книгу всей своей жизни, другой — тоже признанный, известный, но при этом опальный, неблагонадёжный элемент, отправленный в город детства как в ссылку после столкновения с самим Президентом, — мается от безделья и топит свою жизнь в алкоголе. Два мира — один гротескная калька другого.

Линия Феликса Сорокина — история художника, вынужденного творить в заданных извне рамках. Местами смешная, местами грустная, где-то пугающая и тревожная в целом. Поездки в Клуб, мелкие склоки собратьев по перу, не беспочвенные опасения за своё будущее, приметы времени на каждой странице и вечное людское несовершенство. Мир по сути своей противный человеческому существованию, мир, под который приходится ежечасно подстраиваться, мир, основные неприятные черты которого возведены в абсолют в реальности Виктора Банева. Не заданный вопрос "а что будет, если?.." тоненькой ниточкой тянется в Синюю Папку Феликса Сорокина и находит свой ответ в истории "Гадких Лебедей".

А о них, о них мне хочется рассказывать долго и взахлёб. Рассказывать с восторгом и горечью, снова и снова возвращаясь к старому как мир сюжету о бунтующей юности, о многочисленных, с известной регулярностью повторяющихся попытках изменить мир, о причинах, всегда одних и тех же, и о результатах, являющихся отправной точкой для зарождения новых бунтов. О невидимом противостоянии маринованных миног и мерцающих над головой галактик. О детях, выбирающих звёзды.

Впрочем, лучше Стругацких об этом не расскажешь. Но кто они сами в этой книге? Идеалисты, давшие в руки молодых "вундеркиндов" могущественный ластик, способный несколькими точными движениями стереть с лица земли целый мир? Мечтатели, поверившие в способность человечества шагнуть за рамки своей природы, изменить и усовершенствовать человеческую сущность, избавив её от всего неприятного, гадкого, отталкивающего, издревле присущего людям? Вряд ли. Ведь, даже несмотря на недвусмысленное появление в финале новых Адама и Евы, последняя мысль главного героя не оставляет молодому миру шансов: "Все это прекрасно, но только вот что — не забыть бы мне вернуться".

Маринованные миноги, они в принципе несокрушимы.

Мне не хочется писать рецензию на этот роман, не хочется его оценивать. Вдруг почувствовала, что не имею на это морального права. Вижу ли я всё то, что в него заложено, со своей скромной колокольни? Прониклась ли в полной мере авторской болью, злостью, горечью, надеждой?
Писатели не случайно создают роман-матрёшку - этот приём позволяет выступить скопом: Аркадий с Борисом, Феликс с Виктором. Основная тема таким образом ​возводится в куб. Я вдруг понимаю, насколько важна для писателя пресловутая объективная ценность художественных произведений и что «Изпитал» был задуман не как случайное звено, а как ключевое. Сколько читателей будет у выстраданного романа? Сколько из них догадается, что это написано не для заработка, не под заказ, а извлечено из заветной «Синей Папки»?!

Я не читала «Гадких лебедей» до «Хромой судьбы». Знакомство происходило одновременно с двумя произведениями, объединёнными в одно целое. В моём сознании они не только сливались, но и усиливали друг друга. Старалась непогода - где снегом, где дождём, старались Сорокин и Банев - оставляя бывших жён, переживая за дочерей, напиваясь вдрызг до беспамятства и горького похмелья - параллелей много. Много и поднятых тем. Герои философствуют о прошлом, настоящем и будущем; спорят о системе и потребностях; сомневаются в правильности воспитательных мер... Но за каждым разговором чувствуются иные «внутренние борения и душевные смятения». Феликсу Сорокину и Виктору Баневу слишком важно, что они пишут. Муки творчества представлены в самых разнообразных видах. О чём писать, когда «Ничего нельзя придумать. Все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле»? Не торгуют ли писатели и художники собачьим мясом, называя его бараниной? Допустимо ли художественной литературе «поучать или вести» или «Писатель – это прибор, показывающий состояние общества, и лишь в ничтожной степени – орудие для изменения общества». Писатели рассуждают о материальном стимулировании; о праве выражать идеологию современного общества; их заботят редакторы, рецензенты и читатели, угадывающие за текстом подтекст... Каждому писателю хочется, чтобы его читали, но ещё больше хочется высказать самое сокровенное, то, что лежит на душе и не даёт успокоиться. И пишут они в «синюю папку», и боятся представить её на читательский суд, не зная, ценно ли это ещё для кого-то в такой же степени, как ценно для них...

Книгу озвучивали многие замечательные исполнители: Вячеслав Герасимов, Артём Карапетян, Владимир Левашёв, и мне снова было сложно определиться с выбором. Остановилась на Левашёве Владимире, так как помню прошлые восторги от его профессиональных работ. Актёр не разочаровал - грамотно, эмоционально, душевно...

Я читала «Хромую судьбу» довольно долго, почти месяц. Но не потому, что книга мне не понравилась или тяжело читалась. Просто со Стругацкими иначе нельзя. Книги этих авторов требуют вдумчивого, неторопливого чтения. И потраченное время окупится сполна количеством возникнувших мыслей, уровнем интеллектуального удовлетворения.

Это произведение очень многослойное. Его форма — роман в романе — во многом способствует этому.
Борис Натанович Стругацкий так говорил об этом романе:

"Хромая судьба" это — прежде всего — роман о беспощадно надвигающейся старости, от которой нет нам ни радости, ни спасения— «признание в старости», если угодно.

Перед нами Феликс Сорокин — уже немолодой писатель. Мы наблюдаем, как он, кряхтя, печатает на своей машинке, кряхтя, встает с дивана и готовит себе ужин, кряхтя, идет в Клуб и общается с другими писателями, кряхтя, открывает свою заветную Синюю Папку — главное произведение своей жизни, упрятанное подальше в стол от посторонних глаз. А еще ему нужно идти на Банную и отнести туда что-нибудь из своих сочинений. Там, на Банной, по слухам, испытывают новую удивительную машину, способную определять ценность художественных произведений, измерять талант писателя. И что, если отнести туда, к этой машине, свою Синюю Папку? Что, если она окажется пустышкой, бездарной халтурой? А что, если машина наоборот вычислит в ней нетленный шедевр литературы и мысли? Как поступить: писать в стол под вой метели за окном и под рюмку коньяку или явить миру «град обреченный», о котором пишет Сорокин в Синей Папке?

А в мокром и скользком «граде обреченном» из Синей Папки живет другой писатель — Виктор Банев. Тоже немолодой, не представляющий жизни без бутылки джина и маринованных миног, и тоже пишущий в стол. Город заливает дождем, и начинают происходить непонятные и загадочные вещи... Живущие в лепрозории «мокрецы» имеют странное влияние на городских детей. И вообще — дети все какие-то странные: говорят, как взрослые, развиты не по годам в свои 10-12 лет, рассуждают о строительстве нового мира... А их родители ссорятся, ведут обычную бытовую жизнь, пытаются воспитывать своих детей, не понимая, что уже ничего не могут им дать... Город день за днем смывает дождем, как новым потопом.

Интересна история создания этого романа. Впервые «Хромая судьба» была издана без истории из Синей Папки, рассказ шел только о Феликсе Сорокине. А немногим позже была опубликована повесть «Гадкие лебеди». И только еще через пару лет «Хромая судьба» была напечатана так, как она задумывалась. Именно повесть «Гадкие лебеди» Стругацкие «вложили» Сорокину в Синюю Папку. И два эти произведения переплелись между собой. Я не зря упоминала город, в котором живет Виктор Банев, как «град обреченный». Одноименная повесть Стругацких изначально задумывалась «в дар» Сорокину. Но позднее выбор Стругацких пал все-таки на «Гадкие лебеди». Я не читала отдельно эти произведения и, честно сказать, рада, что пришлось прочитать «Хромую судьбу» в уже окончательном ее виде.

Оба романа проникают друг в друга и воспринимаются абсолютно нераздельно. Читая «Хромую судьбу», нельзя не вспомнить другой величайший роман в романе - «Мастер и Маргарита». Да и сам Михаил Афанасьевич в необычной ипостаси промелькнет на страницах книги, в противовес самому себе утверждая, что рукописи еще как горят. Писать в стол — настоящее преступление для художника:

Поймите, Феликс Александрович, нет мне никакого дела ни до ваших внутренних борений, ни до вашего душевного смятения, ни до вашего, простите меня, самолюбования. Единственное, что меня интересует, – это ваша Синяя Папка, чтобы роман ваш был написан и закончен.

Ценность искусства в нем самом, а не в возможном количестве читателей, прогнозируемом машиной.

Но жизнь и быт делают свое дело: писательство превращается в рутину, в добычу хлеба с маслом. Писатель и государство — вот еще одна из центральных тем романа. Государство диктует, указывает, превращает искусство в ремесло. Писателем быть непросто, а оставаться при этом человеком тем паче. И написать что-то достойное нет то времени, то желания, то вдохновения, то обстоятельства все какие-то мешают... а то и просто чувствуешь: что, если выгорел уже совсем?... И будет ли оно кому-то нужно? И в семье не все в порядке, и детей своих уже не понимаешь.

Проблема отцов и детей вообще очень важна в романе. Больше всего меня интересовала именно линия детей, попавших под влияние «мокрецов». Эти дети сначала кажутся странными до жути, их поведение и рассуждения пугают. Кажутся ненормальными. Не так должны вести себя десятилетки, не должны так рассуждать об идеологии, о революциях, о добре и зле, войне и мире. Им бы в футбол да в куклы играть... Неизбежность разрыва между поколениями показана очень остро. Вся эта история с вундеркиндами — яркая метафора того, что дети понимают гораздо больше, чем нам, взрослым, может казаться.

Мы все вспоминаем события счастливого детства с умилением и уверены, что со времен Тома Сойера так было, есть и будет. Должно быть. А если не так, – значит, ребенок ненормальный, вызывает со стороны легкую жалость, а при непосредственном столкновении – педагогическое негодование. А ребенок кротко смотрит на тебя и думает: ты, конечно, взрослый, здоровенный, можешь меня выпороть, однако как ты был с самого детства дураком, так дураком и останешься, помрешь дураком, но тебе этого мало, ты еще и меня дураком хочешь сделать…

Новое поколение хочет строить новый мир. Не опираясь на прошлое, а глядя только вперед. Возможен ли такой новый мир? - спрашивают Стругацкие, - или в результате мы придем к установлению другой диктатуры? Финал романа очень многозначен и глубок.

В книге ко всему прочему много незаконченных, оборванных сюжетных линий. Таинственное приключение с коллегой Сорокина по писательскому цеху Костей Кудиновым остается загадкой (позднее Стругацкие закончат этот сюжет в киноповести «Пять ложек эликсира»). Обрывается история партитуры Труб Страшного Суда, попавшей в руки Сорокину. Упоминание инопланетян также не находит конца. Все это словно бы встраивается в горы недописанных сюжетов, истлевающих в сорокинских антресолях.

Роман вызывает невероятное количество размышлений! У меня не хватает умения написать обо всем этом связно, охватить этот огромный айсберг. Это книга из тех, что требуют перечитывания, в том числе по прошествии многих лет. Стругацкие остаются для меня удивительными авторами, способными перетряхнуть миллиарды мыслей в моей голове! И это бесценно!