От молодых нынче ничего не ждут.
«Нет жизненного опыта».
Упрек довольно странный, потому что если есть жизнь по факту, то и опыт, стало быть, должен прилагаться. Вопрос о его качестве и количестве при этом не равен величине прожитых лет, обжитых мест и обширности географии перемещений. Иные уже к школьному возрасту имеют такой багаж, что и Мафусаил позавидует. Кроме того, вопрос не в объеме, а в подаче. Можно и малое подать так, что бывалые люди подивятся.
Наконец опыт это ведь не столько что человек освоил визуально, сколько то, что он пережил. Можно много повидать, да так и остаться ни с чем, с трухой впечатлений без всякой ценности и значения для себя и окружающих.
Хотя к книге Обух можно применить и обычную мерку. Событий в ее жизни было немного. Она была как раз их свидетелем, а не пережила. Все они отражены в этой книжке: мама-папа-я, алоэ на подоконнике, выставка Уорхолла в Эрмитаже, аллергия на школу и запах человечества (символическая деталь), академия Штиглица. К ним приложен перечень знакомых местечек и улиц и набор событий (выдуманных и не) со знакомыми и незнакомыми. В целом, обычная оранжерейная жизнь.
Но и этот «опыт» теоретически мог бы быть интересен. Не всем же плавать по морям-океанам. Да и войны с революцией на ее годы не пришлось. Наоборот, стабильность. Героиня первой тематической подборки не то 1995, не то 1996 года рождения. И уже одно это вполне характерно. Вся книга бравирует своей аморфностью, расплывчатостью, неопределенностью. То ли книга, а то ли видение.
Жизнь здесь действительно маленькая, не как у Янагихары, правда, ничего сверхординарного, никто никого не насилует, никто не режется по ночам бритвами и прочими предметами. Вокруг все культурные люди. Художники. Петербург – город художников. В итоге и объемы у книги не те и пространство небольшое. Душновато.
В каком году рассчитывай… Из примет социальной жизни – церковь, батюшка, кафе дорогие, жевательная резинка «Love is», ЕГЭ и еще что-такое по мелочевке.
Смартфонов нет, интернет почти не упоминается. Нет политики (вся жизнь в себе, а значит в искусстве), а от социального критицизма только «Парусинку закрыли», то есть работать негде будет. Но и это забота на одно предложение «Есть ли жизнь после Мухи?» Надо ведь о главном – то есть ни о чем.
Время действия не определено. Но не вечность. Скорее, некое абстрактное Я столь любимое российскими авторами, особенно молодыми. Ну и также как везде этого утомительного, надоедливого пустого в своей важности Я очень много. Даже в тех рассказиках, которые вроде бы повествуют о третьих лицах.
Никаких проблем. Только их отголоски (даже личное, вроде пошлой и неизбежной в каждой книге любви, недолгим эхом). Никакой жизни, как процесса, по преимуществу сценки. Эпизодичность – признак сложности. Только некто примитивный по нынешним временам человек может полагать, что возможна какая-то панорама. Сюжет в привычном понимании этого слова, логика, переход от одного к сопряженному с ним другому – это примитив. Жизнь порхает мушкой. Зачем делать из нее слона?
Если совсем абстрагироваться от деталей и конкретных употребляемых слов, то поймешь, что читаешь по существу один и тот же эпизод. Книга абсолютно монотонна. Если не отвлекаться, то увидишь сплошь многозначительные детали. Их так много, что скоро не остается ничего кроме ощущения многозначительности, запечатленной в односложных предложениях. Чем короче предложение, тем больше видимости смысла, иллюзии твердого знания оно содержит. Так не только у Обух, кстати. Последний роман Рубена Давида Гонсалеса Гальего выдержан в такой же манере.
Сделай. Предложение. Из. Одного. Слова. Почувствуй. Его. Мощь. Как. Оно. Звучит.
Насколько слаба, ничтожна, извилиста и беспомощна любая растянутая и распространенная вводными словами и всякого рода оборотами конструкция, усеянная обрубками уверенности, выраженными посредством запятых, этими купированными хвостиками большого смысла, теряющегося в обилии нагроможденных автором с натуги слов: в сложном предложении есть нечто жалкое, лебезящее.
Чаще всего короткие предложения - маскировка бессилия. В тебя как загоняют их как гвозди, как кричалки, как лозунги, написанные на транспарантах. Они - попытка ввести читателя в заблуждение, запрограммировать себя, разъедаемого неуверенностью и неопределенностью в плане происходящего. Уверенный человек – это взрослый, а взрослый – ни в чем не сомневается.
Получается несколько противоречивая, но типичная для молодой прозы ситуация: бравируя инфантильностью, авторы хотят быть круче супермена. Короткие предложения – страховка от мысли. Ярлыки реальности.
К ним тяготеет, кажется, современная поэзия.
А во всей книге Обух есть некая претензия на такого рода поэтичность. Но поэзия нынче царство абсурда. Залог здоровья прозы - полная удаленность от современного поэтического искусства, в котором нет ничего кроме эгоцентризма и кривляния. Люди накручивают себя, а за этим элементарная пустота, отсутствие мысли, настоящих чувств.
Глаз скользит, слова висят сами по себе в пустоте. Перед нами опять упражнение в чистописании. А тут недалеко и до графомании. Потому что графоман – это не обязательно тот, кто пишет плохо, коряво. Графоман – это человек, который пишет при том, что сказать ему особо нечего, даже на уровне «мама мыла раму». Писатель обращается к читателю, графоман разговаривает сам с собой.
Таково большинство нашей современной российской прозы и Обух стремится пополнить эти ряды.
Может быть, у нее и есть шансы дописаться до чего-нибудь более внятного и объемного, чем выполненное в данном случае с невероятным апломбом суммирование жизненных впечатлений. Но это произойдет не тогда, когда у нее появятся новые впечатления, а когда возникнут настоящие мысли по конкретному поводу и желание сказать что-либо по существу, без всяких там фиглей-миглей. А так это не больше чем зудение очередной толстожурнальной мухи. Ведь там ей подарили крылья, чтобы она ползала.