Цитаты из книги «Догматика без догматизма»

Верить по-настоящему – значит принимать мир таким, каков он есть, ничего к нему не домысливая, но в то же самое время видеть, что у него есть таинственная глубина, сокрытая от поверхностного взгляда.

Здесь же следует понять, что вечность и бесконечность (вопреки распространенным представлениям и нашему обычному словоупотреблению) не являются синонимами. Вечность – это не бесконечная продолжительность времени, но иное его качество. Более того: вечность – это то, что не зависит от времени вообще. Вечность – это другое слово для описания бытия Бога, находящегося по ту сторону любой знакомой нам реальности или нереальности. Потому вечность не начинается только после смерти, вечность – это новое измерение, которое приобретает наша жизнь, наше проживаемое на земле время – божественное измерение. Вечная жизнь – это не бесконечная жизнь, а жизнь в Боге

Поскольку Евангелие является вестью о кресте, то, соответственно, оно несет на себе отпечаток этого события. Никакое насилие, давление здесь невозможно. Крест – место бессилия, самоотверженности.

Снова и снова, и каждый раз по-разному. В этом процессе не исключены и необычные явления, сильные переживания и так далее. Но сама суть этого процесса – во все новом внутреннем восприятии вести об Иисусе Христе. Причем я сознательно постоянно подчеркиваю эти слова «снова и снова». Если мы видим христианскую жизнь так: человек приходит к вере, а затем живет как христианин, то мы не оставляем в этой жизни места Святому Духу. Святой Дух – это дух движения в вере. Поэтому правильный взгляд на христианскую жизнь – это ежедневное и ежечасное новое открытие для себя Иисуса Христа, новый взгляд на Него, это жизнь в Иисусе Христе, именно жизнь: динамичная, полная движения. Если нет этой динамики, этого движения, то говорить о Святом Духе трудно.

В этом и состоит действие Святого Духа: внешняя реальность события Иисуса Христа становится моей внутренней реальностью. Внешний порыв пронизывает все мое существо, становится моим внутренним порывом. И – это нужно подчеркнуть – такое происходит снова и снова, это постоянный процесс, это действительно жизнь

Обычно дух воспринимается как противоположность материи, как некая «нематериальная субстанция». Но в еврейском, в греческом языках (и в русском это тоже еще можно почувствовать) нет специального слова «дух». Там есть слово, которое означает «дыхание», «ветер». Именно это слово и переводится в русских Библиях как «Дух». Дух – это, таким образом, не субстанция, Он – это динамика, движение. Ветер, движение воздуха – а не воздух, образно говоря. Когда в Евангелии от Иоанна Христос говорит, что Бог есть Дух, то Он не имеет в виду, что Бог нематериален, он, скорее, утверждает, что Бог – это движение, порыв. Мы часто говорим, например, «дух революции» или «дух протеста». Эти слова обозначают некое внешнее по отношению к конкретному человеку движение, которое может захватить его, стать его внутренним порывом. Точно так же и Святой Дух (может быть, лучше будет даже сказать: «Святое Веяние», «Святой Порыв»), будучи той динамикой, той силой, которой обладает слово о Христе, становится внутренним порывом, устремлением верующего к этому слову человека.

Когда мы говорим о грехе, то речь идет о нашем отношении к жизни, ее смыслу и цели в целом, в их тотальности! Мы благое творение Бога. Бог безусловно и бесконечно любит нас. В Его глазах наша жизнь – даже самая «пропащая» – драгоценна. Но мы не можем принять эту безусловную и «беспричинную» любовь, а пытаемся сами, сами по себе стать чем-то ценным, важным, значительным – перед Божьим лицом. Причем чем большего мы в этом достигаем, тем сильнее становится наш страх и тревога, и тем острее желание еще больше утвердить себя. Представим себе ситуацию, которая может на первый взгляд показаться абсурдной: мать хочет обнять и приласкать своего маленького ребенка, но он вырывается из рук, потому что не хочет «просто так» принимать этой ласки. Он хочет этой ласки добиться: заслужить или вытребовать ее, заставить мать приласкать его. Только тогда он сможет успокоиться и эту ласку принять, когда будет знать, что «заработал» ее. На самом деле ситуация не так уж неправдоподобна. Многие из нас могут вспомнить похожие примеры из реальной жизни. В любом случае, именно так мы можем проиллюстрировать наше отношение к Богу: мы не доверяем Ему, не можем принять Его бескорыстную любовь. Мы хотим ее заслужить. Но тем самым мы отворачиваемся от этой любви, более того: мы вообще хотим не любви (которая всегда бескорыстна), а награды. Мы ставим самих себя на первое место, отвергаем Божьи объятия, становимся богопротивниками. И потому – вне Божьих объятий – мы потеряны. Мы отдалены от Бога. Мы обращены против Него. Это и есть «первородный грех»: из страха перед своей необязательностью, чуждостью, уязвимостью в этом мире человек неизбежно начинает стремиться к самоутверждению. Вот почему он теряет способность доверить свою жизнь со всеми ее достижениями и неудачами Богу. Он не может признать, что уже любим Ним, что он уже нужен, уже свой в этом мире и в вечности, уже неслучаен. Он хочет заслужить любовь, вынудить Бога принять его. Он хочет сам создать смысл своей жизни и оправдать ее ценность, тогда как на самом деле он уже бесконечно ценен для Бога.

То, что мы называем разумом, является своего рода компенсацией для практически отсутствующей системы инстинктов. Отсутствие заложенной программы позволяет человеку быть творческим и способным к разнообразию. Его открытость миру, отсутствие своего раз и навсегда прописанного места в мире, своей твердой ниши позволяет человеку, даже подталкивает его к тому, чтобы создавать свой собственный мир, то есть культуру. И здесь наиболее заметным отличием человека от животных является язык. Язык становится важнейшим средством формирования человеческой культуры. Да, многие животные тоже обладают развитой системой обмена информацией. Эти системы могут быть даже куда более сложными, чем нам на первый взгляд кажется. Но у человека есть уникальная способность входить в коммуникацию по поводу отсутствующих или абстрактных предметов. Это могут быть, например, прошлые истории, будущие события, этические нормы, представления о богах и так далее. Язык же создает и возможность обучения.

Очень точно их называет современный богослов Вильфрид Гэрле. Во-первых, учение о творении говорит, что Бог и мир кардинально, бесконечно различны. Такое радикальное различие между миром и Богом вовсе не является чем-то само собой разумеющимся. Здесь мы можем вспомнить множество древних мифов, где описывается, как мир был сотворен из божества. Более того: многие христиане и сегодня имеют склонность к подобным взглядам, например, говорят о некой «божественной искорке» в человеке. Библия же, повествуя о сотворении мира, подчеркивает, что все, что мы знаем в мире, является тварью, творением, а не Богом или Его частью. Мир – это нечто совершенно иное по сравнению с Богом. Мир – не божественен. Макс Вебер назвал процесс осознания этой истины «расколдовыванием мира». Собственно, отчасти поэтому и стала возможной вся современная наука и техника: люди перестали относиться к миру как к чему-то божественному, а стали рассматривать его как объект для исследований. И в то же время Бог и мир очень тесно связаны друг с другом. Мир принципиально отличен от Бога, но он не может существовать отдельно от Него, и тем более он не противостоит Ему, как некая совершенно иная сила. Мир не божественен, но он и не безбожен. Он – не некое второе начало и не порождение такого второго начала, как учили многие секты. Мир существует по воле Божьей, хорош в глазах Бога и целиком и полностью зависит от Него. Бог постоянно действует в мире. Бог – можно вспомнить слова Пауля Тиллиха – это основа и бездна этого мира или, как мы уже говорили, тайна, стоящая за миром.

Однако научность, методичность в богословии подразумевает необходимость самоограничения, в том числе отказ от претензий на абсолютную истинность своих высказываний. Это общее для всех наук обстоятельство. Научная истина является лишь относительной и всегда может быть уточнена или опровергнута, скажем, новыми открытиями. В той мере, в какой богословие принимает форму науки, это касается и его. Результаты его работы всегда ограничены, всегда могут быть поставлены под вопрос. Важно, однако, что богослов не может отстраниться от своего предмета исследования, как это может сделать, например, физик, химик, или даже философ. Ведь речь идет о его собственной вере, о том, что составляет смысл его жизни. Именно поэтому не могут существовать «нейтральные, взвешенные» учебники по богословию, особенно по систематическому богословию: догматике и этике. Ведь все, что говорит богослов, все выводы, к которым он приходит, пропущены через его личность, несут на себе ее отпечаток. Поэтому нет и не может быть объективного изложения систематического богословия или догматики – каждое их изложение будет глубоко субъективным, и данное изложение не исключение. Намеренно объективное изложение означало бы, что автор-богослов сознательно отстраняется от своего предмета, то есть от веры и ее содержания. А если я отстраняюсь от своей веры, то выхожу за пределы богословия, которое существует лишь внутри нее – веры, которую я переживаю, моей веры. Вот почему всякое богословие является субъективным. Но именно эта субъективность делает систематику столь интересным и увлекательным занятием.