Если бы меня попросили одним предложением сформулировать первое впечатление от этой книги, я бы процитировала саму себя и сказала вот что: "Иду я по лужку, пою песенку - ла-ла-ла - цветочки собираю, а тут меня по морде тапком хлобысть - и все". Нет, ну а что еще сказать? Ведь первая мысль: "О! Скандинавия! Круто! Трупы и снег, как у Хега или Теорина". Потом смотришь на издательство - "Самокат". Возникает вторая мысль: "О! Снег, горки, санки, вафли и добрые родственники, как у Парр". А потом начинаешь читать. И все.
Да, это книга о детстве в северной Швеции, где полно снега и санок. Но детство пришлось на 39-й год. А еще это детство не хорошей шведской девочки, умеющей ездить на велосипеде, рыбачить и съезжать с самых крутых горок с залихватским улюлюканьем, а изнеженной евреечки, бежавшей из захваченной нацистами Вены, оставившей на родине любящих маму и папу и мечты о будущем.
Наверное, книга не разбередила бы мне душу так сильно, если бы я знала, о ком она будет. Ведь кто предупрежден, тот вооружен, тот успеет выстроить вокруг сердца забор из "а вот другим было хуже", "ну, хоть не концлагерь, слава богу" и тому подобных фраз. А я в этот раз не успела. Я смотрела на старый уродливый купальник, на тесную каморку без книг, на порядок и походы в церковь так, будто я не знаю о миллионах умерших, так, будто мне 12, так, будто это моя единственная жизнь, и у меня другой не будет. И мне было больно. И все те правильные защитные слова, проговариваемые раз за разом в голове, не помогали, потому что заборы нужны до того, как по сердцу пройдут судороги, а в процессе от них никакого толку.
Тор сумела сделать меня выброшенной на берег рыбой, хотя рассказала счастливую историю. И я, конечно же, буду читать эту счастливую историю до конца. Ведь пока что за окном - 1940-й год, и надо продержаться еще 5 лет, чтобы все действительно закончилось хорошо.