Корректор Павел Амнуэль

Корректор Сара Бергман

© Кирилл Берендеев, 2019

© Анна Райнова, 2019

ISBN 978-5-4485-4084-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Филипс Вауэрман «Суда, тонущие в бурных водах»

Средневековье для нас, жителей нового времени, давно превратилось в века, овеянные мрачными легендами, жуткими сказаниями о дикарских нравах, о тысячах невинно сожженных, о великих нашествиях и страшных эпидемиях. Столетия, прошедшие с падения Рима, слились в темное время, которое кончилось лишь с приходом благородных мужей эпохи Ренессанса, которые своими познаниями отринули душивший мир каменную скрижаль догматов веры, чтоб построить справедливое, достойное общество, подобное тому, которое описывал Платон, и где не свирепствовали ни чума, ни Торквемада.

Но только большая часть этих историй – легенды, сочиненные в последующие века, и видоизмененные по нравам и обычаям викторианской поры. История и культура давно ушедших времен непроста для понимания нынешних поколений, она кажется и смешной и страшной, несуразной, будто придуманной пришельцами с другой планеты.

Отчасти это так. Одна цивилизация сменила другую, миг изменений пал всего на одно-два поколения, обрушение прежних, незыблемых в течении веков, жизненных укладов случилось столь быстро, что сыны новых времен не могли поверить в житье и поступки собственных отцов. Что далеко ходить, через двадцать пять лет после падения СССР мы, жившие в нем, едва не поголовно воспринимаем его как скопище мифов и легенд, не то прекрасных, не то ужасных, но в любом случае, как нечто совершенно иное, пришедшее из неведомого мира, в котором жили не то морлоки, не то элои.

Меж тем большую часть легенд о Средневековье надлежит разрушить хотя бы для того, чтобы понимать, как и чем жили тогда простые и знатные люди в самых разных странах. И когда свет истины проливается на тьму восторгов и презрений, взору предстает удивительная картина. Небольшой раздробленный мирок вдруг обзаводится прочными, надежными связями, а моря и дороги заполняются бесчисленными кораблями и караванами, торопящимися из порта в порт, из города в город. Ганза на севере и Венеция с Генуей на юге с давних времен прокладывали маршруты для товаров и путешественников; как странно слышать о том, что венецианские нефы перевозили еще в двенадцатом веке не только и не столько пшено или мрамор, сколько пассажиров: ремесленников, пилигримов, монахов, знатных дам и их кавалеров или прислугу. Что суда строились с расчетом на обустройство в каютах до тысячи пассажиров. Что большинство посадского населения знало грамоту. Что карантин был выдуман не в Англии шестнадцатого, а в Венеции двенадцатого века, державшей на рейде корабли две недели – период инкубации чумы, охватившей тогда север Италии. И что порох изобрел не монах Шварц, а первые пушки в Европе появились задолго до его рождения.

И на этом фоне уже не так странно воспринимаются открытия братьев Поло, отправлявшихся в Африку и далее в Китай. Да, тогда твердо знали о круглой Земле и пользовались компасами – не магнитными, но солнечными. Не пугались затмений, но пользовались календарями для них. Но и как и мы сейчас, верили в невероятное, считая его частью обыденного, скрывающегося совсем рядом от дома, за околицей, за каменными стенами. Именно там, как мы верим и поныне, водятся не то драконы, не то чупакабры, не то псоглавцы – одного из которых крестили, а затем и возвели в ранг святых. Мир и тогда и сейчас был пронизан магией, и так же делил ее на два сорта. Постижимую и разрешенную вседержавной Церковью и непостижимую, а потому запретную.

И если тогдашняя церковная магия теперь нам кажется жестоким бременем, под чьей тяжестью сгибались выи и простецов и знати, то в самом Средневековье верой в господа и святых подвижников и праведников его была пронизана самая жизнь человека. Это трудно понять, и еще труднее представить, ибо не с чем сравнивать. Но та вера как и нынешняя, усеченная и порезанная ответвлениями, давала все те же свободы вероисповедания чужеземцам, где без них, без арабов и мавров, Европа потеряла собственное прошлое, варварски уничтоженное не сколько гуннами и вандалами, сколько раннехристианскими святыми государями. И когда Крестовые походы стали рутиной, важной лишь во внутренней политике, стало возможным открыться давно потерянному – стихам Горация и трактатам Геродота, трагедиям Софокла и комедиям Аристофана. Светская культура, передаваемая из рук в руки монахами разных стран и вер, а с ней и наука, создаваемая и распространяемая теософами от Роджера Бэкона до Парацельса, постепенно открывались миру. Художники не просто заново открывали трехточечную прямую перспективу, взамен иконописной обратной, но и покушались, как Джузеппе Арчимбольдо, на абстрактную живопись. Поэты создавали новые размеры, философы укореняли новые языки. В том мире люди общались в путешествиях на общепринятой латыни, носили примерно одинаковые одежды, праздновали одни праздники. Но уже тогда непогрешимость Церкви стала объектом насмешек вагантов и скоморохов, и хотя сил ее еще хватало на отлучение государей от власти, на запрещение пороха, ибо он пах серой, на гонения ученых, все одно, устоявшийся мир оказывался вовсе не таким, каким мы его привыкли воспринимать. Он был гораздо сложнее и многограннее и уж точно не замазывался оттенками серого, как грязь под ногтями.

Но отчего вышло, что историю Средних веков мы знаем лишь по россказням века последующего? Видимо, в нем все дело. Ведь гонения на ведьм тех времен покажутся сущей забавой после распространения по обоим полушариям пособия «Молот ведьм», поставившего сожжения и линчевания обвиненных в колдовстве на поток. А Крестовые походы увертюрой перед тотальным геноцидом Месоамерики, Африки и Австралии испанцами, бельгийцами, англичанами, французами, португальцами…. Европейцы выхлестнулись за пределы обжитого мирка, чтоб как прежде них арабы, гунны, татары, завоевать себе новые земли, подальше от осточертевшего отечества. И если прежде в войнах религиозных или торговых их сдерживала сила иных народов, то к середине шестнадцатого века освоенные технологии оказались несравнимыми – новый поход принес богатства разоренных континентов и десятки миллионов рабов.

Корни и технологического и нравственного взрыва, несомненно, гнездились в Средних веках, но их развитие сковывали и религиозные нормы католической церкви и не менее боевитые соседи и даже сама география. Однако со временем внутренние противоречия нарастали, церковь дала трещину, распадаясь на множество ветвей и сект, как в самом начале своего существования, светское общество, окрыленное победой, принялось переосмысливать культуру и обычаи, наука пришлась в помощь новым правителям, создателям подконтрольных религий, технологии совершили огромный рывок, накопившийся за времена повальных запретов. И удержать выплеск оказалось и невозможно и некому. А пока устанавливался новый нравственный закон, первым пришло отрицание прежних догматов. Старой жизни как таковой, где прежние поколения, старательно тушевались черным, их недостатки гиперболизировались, а достоинства осмеивались – отчасти и для того, чтоб прикрыть свои неблагонравные деяния. С течением времени Средние века превращались в удобный миф, который к веку девятнадцатому обрел очертания истины.

Нам пришлось заново искать пути в то время, осмысливать и постигать особенности быта и норм тогдашнего общества. Это интереснейшее из путешествий мы совершили, перелопатив изрядное количество источников, от современных до тогдашних. И поняли, насколько удивителен был мир четырнадцатого века, о коем и решились рассказать.

Почему именно Польша и именно того времени? Две основных причины заставили нас сойтись на ней: интереснее всего рассказать о славянском государстве, не попавшем под влияние других держав, не ставшей автономией в составе Орды, как это произошло с Русью. Можно конечно, взять выбрать доордынскую историю, но она и без нас весьма хорошо описана во множестве романов, мы решили выбрать момент истории, нам знакомый, но и не слишком расхожий, как Столетняя война или Реконкиста, и главное, не чуждый нашей культуре. И я, и Аня читали знаменитый роман Генрика Сенкевича «Крестоносцы», неудивительно, что мы решили не отходить далеко от оригинала, лишь отодвинулись в своем сочинении на полвека назад, во времена усобицы, для удобства вклеивания в раздробленную Полонию своего княжества. Так появилась Нарочь и ее окрестности, нарисовался путь новоиспеченного рыцаря Мечислава через Мазовию и Мазурию к Безымянному замку.

С самим замком вышла история отдельная. Некогда, лет двадцать назад, я увидел удивительный сон, в котором как раз и фигурировала эта твердыня. Тогда еще я попытался набросать черновик повести, но, увы, не срослось. Еще несколько раз я пытался подобраться к ней самыми различными путями, но всякий раз отступал. А потом, в одиннадцатом году, предложил идею Ане. Она согласилась без колебаний, так что вскорости, набросав в качестве основы героев и окружение, места и времена, перелопатив гору самой разнообразной литературы, мы двинулись в путь.

Усобица рождала в Польше удивительных людей, величественных или ничтожных правителей, пройдох и славных рыцарей, о которых до сих пор живы легенды. Ничего удивительного, что мы с головой ушли в историю тех мрачных, но достойных времен, где низость странным образом уживается с возвышенными идеалами, а подлость одних компенсируется силой духа и порядочностью других. Так, собирая образы из осколков, мы начали создавать свой мир, немного отличающийся, конечно, от подлинной истории Польши, но с тем небольшим зазором, куда можно вместить и маленькое княжество на шляхе между Краковом и Варшавой, и замок и колдуна, живущего вот уже не одно столетие в нем, и удивительных существ, окрест этой твердыни у самого моря.

Конечно, в своей работе мы лишь прикоснулись к тому времени, краешком рассказали обо всем, что узнали и смогли, в силу течения романа, поделиться с читателями. Старались, конечно, не начудить и не наваять артефактов, вроде картофеля на столе харчевни или обовшивевших шляхтичей, запамятовавших как выглядит баня. Последнее – одна из очень прочно укрепившихся легенд о Средневековье, удивительным образом сохранившаяся и в наше время. Но придумана она была в конце Возрождения, когда ученые мужи Европы, узрев, что в банях можно легко подцепить самые разнообразные заболевания, посчитали, что вымытое тело, расширяя поры, захватывает с куда большей легкостью болезнетворные организмы, нежели тело грязное – о болезнетворных бактериях, понятное дело, тогда еще не ведали. А потому в моду пошло воздержание от ванн, так характерное для изящного семнадцатого века, времен Людовика, короля-солнца, гнавшимся за новыми открытиями в медицине, столь же рьяно, как за новыми веяниями в моде. Больше века продержалось это заблуждение, и как и любое, пустило глубокие корни в прошлое, прикрывая собственные ошибки. Так что и рацион питания и одежду и образ жизни и верования людей четырнадцатого века мы постарались передать с точностью, что дало нам еще немало поводов к любопытным поворотам сюжетной линии. Ибо так уж повелось, что точное следование исторической справедливости рождает в уме хитроумные варианты, связанные с порой незначительными открытиями. А их, этих открытий, в тексте немало.

Но не обошлось и без некоторой дани уважения устоявшимся легендам. Так, я хотел использовать в тексте порох, как известно, завезенный в Европу маврами еще в седьмом веке, в те времена им разрушали крепостные стены, делая подкопы, а уже начиная с века одиннадцатого появились первые пушки, палившие по пехоте противника железными ядрами, размером с шарик для пинг-понга. Ватикан немедля запретил использование пушек христианами, как оружия негуманного, вот так же, как за пару веков до того, выпустил буллу против арбалетов, но ничего не помогло, в армиях появились новые средства борьбы с противниками, а первое пушечное сражение в Европе случилось при захвате немцами Ломбардии в начале четырнадцатого века. Аня отклонила использование не только пушек, но даже пороха в романе, и по причине пока еще немногочисленности артиллерии, и как дань уважения легенде о Бертольде Шварце.

За этим маленьким реверансом последовали и другие, правда относящиеся к области запретной магии. Мифические существа, описанные нами в романе, списаны с легенд путешественников в далекие земли того времени, а чернокнижник – правитель Безымянного замка, – так же имел вполне конкретный образ, пускай и довольно собирательный по времени. Вместе с ним в роман шагнуло и наше собственное изобретение – черная записная книжка, управляющая замком и местностями окрест него. Впрочем, это другая история, до которой вы несомненно доберетесь, начав читать первые главы.