Сборник стихотворений

Мне

 
Мне тридцать и мне страшно
Что мир бумажный, мой мир бумажный
Что влюбиться сложно
Что думается с трудом
И  где мой дом
И  где мой дом
Дом, где бы ждали и привечали
На злобу не отвечали, а гладили и молчали
И   обняли.
Зарывшись носом
В колосья-косы
Не задавали вопросы
 
 
Где моя любовь
Бархатная, бархатцевая
Где моя любовь яхонтами из ларца
Где моя слабость, мой сон, мой свет
Нет
Не было
Шлягеров, лета и танцев у самой кромки
Взрослые девочки плачут на дне коробки
Ластятся ласточкой, маленьким одичалым
Топятся на причалах
Потому что девочкам тридцать
И девочкам страшно
То, что их завтра пропахло больным вчерашним
То, что срок годности тела
Срок годности счастья
Старой татуировкой выбиты на запястье
А  пока, безусловно, мята и персики, алыча
И пока, безусловно, стараешься не кричать
И пытаешься медлить, спешить, чтобы чувствовать, что еще
Кто-нибудь сложит голову на плечо
 
 
Больно и горячо
Страшно
Но нипочем.
 

Каша-малаша

 
Каша-малаша.
Девочка Глаша,
Девочка Агния,
Девочка Алевтина Григорьевна Розенберг-Петрова,
Горлица черноброва,
 
 
Пьют на веранде чай, добавляют жимолость,
Вспоминают молодость беспородную,
Воду холодную,
Осень голодную.
 
 
Мажут на мякиш хрусталь из варенья,
Июльский замшелый сок.
Дремлют часок.
Глаше приснился ее отставной жених «прореди усы».
Гипотенузы любови и прочие радиусы
Счастья в проектном бюро,
километры миллиметровки,
Физики-полукровки, жещины-полубровки.
 

 
Агнии снится земная, по сути, твердь.
Хляби небесные – выпить и умереть.
Брешут гиены. Гиены противно лгут.
Все происходит в Сургуте. Конечно, вокруг Сургут.
 
 
А Алевтине достался не сон, а шваль.
Еле его усмотрела и то едва ль
Что-то запомнила, просто расслабила полушария головного.
Видит архангела – идола неземного.
 
 
Он к ней подходит и гладит руками косоньки:
Вы мои кисоньки,
Три заплуталых козоньки.
Вы мои девоньки, деточки, дочки блудные,
Вешние воды и годы седые, трудные.
 
 
Спите, болезные, Спите, прелестные, Тайте.
Красной смородиной в темечко прорастайте.
Кровь с молоком на опару да глубже в печку.
Юность, как водка – опасна и скоротечна
Зрелость, как лук – это слезы, лузга и стрелки.
 
 
Старость – как каша-малаша.
На дне тарелки.
Глаша и Агния просыпаются среди ночи, от лени пользуются ведром.
Алевтина Григорьевна Розенберг-Петрова спит беспробудным сном.
 

Яблоки

 
Будет осень.
Цветочки-бантики.
Все в платьях,
Она – в батнике.
 
 
Мамина юбка
Тонкого ситца.
Хорош плакать!
Уж лучше злиться.
 
 
Девочки, девочки,
Сколько стоит
Ваше молчанье
У барных стоек?
 
 
Девочка, девочка,
Сколько будет
Легкая грусть,
Поцелуй в губы?
 
 
Косы обрежешь,
И будет выбор:
Учиться в Питер,
Работать в Выборг.
 
 
Чтоб сны – и в полдень.
Чтоб снег – из кружев.
Топить дензнаки
В остывших лужах.
 
 
А у крылечка
Падают яблоки.
С топотом-шепотом.
Спелые якобы.
 

Фиалка

Да и имя у тебя дурацкое, да и имя у тебя. Живешь где-то там далеко, и зовут тебя Виолончель, зовут тебя Виола, Виолетта, фиалка фиолетовая, цветок, неженка.

Я тебя люблю.

Вот тут можно было бы заканчивать, если бы это не было самое начало. А теперь придется рассказать, почему я тебя люблю и за что.

Ну вот точно люблю тебя не за то, что ты стоишь за прилавком магазина и хорошенькими своими руками отвешиваешь пенсионерам селедку, глядишь мутно и легонько, будто успокаивая перед повторной смертью, гладишь рыбью чешую, перед тем как достать из холодильника на коричневую бумагу карпа, карася или какую другую щучку. Не за это. Не за это, не за это, не за то. Потому что за прилавком стоит совсем другая женщина – красная, дебелая, с тремя лепестками челки на лбу, а не ты.

Просто я во всем вижу тебя, даже в плохих вещах, а не только в самых красивых. Вообще во всем, во всех тебя вижу!

Вон идет мужчина сутулый, под мышкой букет, в руке пакет – а это ты. Легкое создание, полый организм, готовый вобрать в себя всю нежность и там внутри под ребрами хранить. «Теленьк-теленьк» будет биться она, нежность, и отскакивать от косточек. Но пока только тот мужчина здесь, который с цветами, да-да, именно, и с пакетом. Стоит на красный свет, хотя машин и в помине не видно, ждет. Вот и я. Однажды ждал тебя, помнишь? Не помнишь. Было холодно стоять солдатиком под окнами, у всех на виду. Потому что каждый смотрел и думал – чего стоит, кого ждет. А я тебя, тебя. От снега становилось тяжело дышать, потому что он хлопьями забивался в рот, но я глотал его и дышал изо всех сил, ведь еще минутку, еще секунду, еще часок – и вдруг ты придешь. И ты пришла. Вышла из подъезда во всклокоченном пальто, из-под которого колготочки тонюсенькие, такие, что можно коленки разглядеть. Подол платья кружевного, стрелочки, пылающие губы. Ты встала передо мной, вытянулась, напряглась – тонкая, звонкая

– и сказала, выпалила:

– Саша, Саша, блять, да ты заебал ходить за мной, ты заебал нахуй, ты имбецил, ты сука мне остоебенил под окнами стоять, я больше не могу, я скажу Жоре, он выбьет тебе все остатки мозгов и нахуй по асфальту размажет. Пошел отсюда, чтоб я не видела тебя больше.

Вот так ты сказала. И я был очень-очень рад. Потому что зверобой в косах твоих, потому что руки твои из иван-чая, а ступни из пажитника, потому что ты цветок чужестранный, но сердцу моему родной. И когда я еду по даче, по грунтовой дороге, разрезая ее колесом напополам, я кричу твое имя – Виола, Виолетта, Виола, Виолетта, Виола, Виолетта.

И мне горячо.

Високосный год

 
Катя не раздевается
Шторка не развевается
Веточка не колышется
Голос не слышится
Дышится
Тяжело, горячо
Катя кладет его голову на плечо
И жалеет, и завывает
И сама его раздевает.
 
 
Сиротинушка
Божия ты скотинушка
Спинушку выгнула
Мамина ты кровинка
С серединки на половинку
 

Конец ознакомительного фрагмента.