Жизнь — это не стрела, не путь из пункта А в пункт Б. Жизнь в книге должна выглядеть как кисть винограда.
Пусть как кисть, кто же против, хотя, сказанное автором романа, это не может не настораживать. То есть, вы вместо цельного повествования, прошитого нитью сюжета, дадите мне сейчас виноградную гроздь разрозненных историй, а уж какой окажется следующая и как я ее восприму - не ваша забота. Так это надо понимать?
Что ж, пусть так, живем во времена постмодерна и трех смертей: Бога, автора, сюжета, из которых наиболее досадна для нас сейчас последняя (Бог умереть не может и автор, вопреки собственным утверждениям, вполне себе жив). Вот с сюжетом досадно. Так уж мы избалованы и развращены обилием пишущих людей, способных рассказать связную историю, что необходимость ползать на карачках, шаря под стульями и диванами, чтобы собрать раскатившиеся с низки бусины (или виноградины, если вам так больше нравится) - такая перспектива не очень вдохновляет изначально.
Хотя, если речь об уровне мастерства борхесова "Сада ветвящихся тропок", можно и потерпеть, чего ж мы, понимание имеем. Не в этом случае. Андрей Аствацатуров, при всей моей любви к его литературоведческой ипостаси, в которой выступает великолепным рассказчиком, словно бы спускается этажом ниже в писательской.
То есть, я понимаю, что брюзгливая и брезгливая интонация - это особенность авторского стиля: предельная откровенность, безжалостность к себе и другим, саркастичная смесь ёрничества со снобизмом, унылая и человеконенавистническая в сути. И даже понимаю, что Аствацатуров такой один в современной русской литературе, кто не боится предстать перед читателем "гадким Я", без кокетства и самооправданий (не мы такие, жизнь такая, а в глубине я белый и пушистый).
Такая предельная степень нелицеприятности к лирическому герою, какую только у Селина в "Путешествии на край ночи" могу вспомнить. Но мне, читателю, неуютно в одном пространстве с маленьким бякой Андрюшей, ведущим свою войну против всемирного зла методами, какими сама вела в детстве: убегать в книги, творить мелкие пакости миру взрослых, попадаться на матерных словах и бывать наказанной, создавать с подружкой тайное общество, за что позже тоже прилетало по первое число.
Блин, да я даже в парковый пруд один раз с разбегу сверзилась, правда летом и без лыж, но в выходной и с кучей народу вокруг. Зато в другой раз почти так же в заросший ряской водоем в роще возле дома, зимой мы ходили туда кататься на коньках, и на мне тогда были коньки - мы с подругой и мальчишками уже закончили кататься, потому что в оттепель это был не лед, а лед под слоем воды, выбирались по замерзшему земляному склону, я шла предпоследней, и тот, кто выше, начал падать. Подружка, она была снизу, успела отскочить, а на меня сверху в грязевое месиво свалились трое старших пацанов. Хана японской алой куртке Марубени, которую мама достала по блату. Представляете, на что была похожа, поднявшись?
Ну вот, вспомнила, посмеялась. Так о чем бишь я? Ах да, все мы, за редким исключением, были мелкими неловкими дурачками. что ж теперь сделаешь. Но как-то же выросли, вы правы, Андрей, большей частью неплохими и незлыми людьми. И книжки продолжаем читать, вашу вот, осилила, и не одна я, гляжу. Так откуда у вас это отношение к нам как из вашего примера с метонимией?
А что у вас на филфаке и журфаке студенты путают Евгения "Медного всадника" с Евгением Онегиным и ищут в библиотеке автора Белкина, написавшего какие-то повести - так это вы сами такую безмозглую шваль в свои снобские ВУЗы набираете. Боюсь даже предположить, руководствуясь какими критериями отбора.