«Добро может существовать и без зла,

но зло без добра существовать не может».

Святой Августин

«Дьявол – реальный человек (персона), а не концепция (не диффузное понятие). Сатана умный, он говорит нам, что когда мы его вышвырнем, он уйдет, но через некоторое время, когда вы отвлечетесь, возможно, через несколько лет, он возвращается, со своими товарищами хуже, чем он сам. Он очень вежлив, стучит в дверь, звонит в колокольчик, вежливо подходит и, в конце концов, он приходит со своими друзьями. Важно быть умным и иметь способность различать ложь сатаны. Вы не можете спорить с сатаной».

Папа Франциск, в интервью католической сети вещания TV2000

Некоторые имена и события в произведении изменены до неузнаваемости или частично вымышлены, и любые совпадения с реальными людьми и событиями – чистейшая случайность…

Глава 1. Магистр

В одном убогом по французским меркам доме престарелых, коих сотни, а может быть, и тысячи разбросаны по городам и деревням провинции, на больничной койке по стойке смирно лежал почтенный старец с печатью смерти на застывшем каменном лице, потрескавшемся от времени, землистого оттенка, и, регулярно выпуская из проваленной груди со свистом вылетающие выхлопные газы и вздыхая тяжко, думал о прошедших днях своих, которых ему точно не вернуть. Тогда как молодая и красивая особа в розовой тунике с глубоким декольте, слегка приподнимая над мягким табуретом свой стройный, изящный и гибкий стан, плавным жестом выхоленной белой руки, усыпанной перстнями с драгоценными камнями, вальяжно перелистывала перед его увядшими глазами рукописные страницы фолианта, сшитого суровой ниткой из почерневших у краев страниц старинного пергамента с мануфактуры древнегреческого города Пергамос, известного своей продукцией уже с седых времен.

И кто бы мог подумать, что этот странный постоялец захудалого приюта был всего лишь навсего гроссмейстер ордена Золотых и Розовых Крестов и благороднейшего ордена Подвязки, как впрочем, и других известных орденов, разбросанных по миру. Еще не так давно его адепты, начиная с голубокровных королей и заканчивая простолюдином Жаком, что когда-то из плебса был взращен, общались с ним как с богом, восклицая: «О, гроссмейстер Полюс!»

Прожив гораздо больше, чем обычно отведено простому смерду, гроссмейстер начал наконец-то умирать, а умирал он долго, страшной смертью, и все из-за того, что бурно прожитая им жизнь не способствовала спокойному переселению его души в миры иные, и он еще цеплялся за нее как только мог, при этом не гнушаясь колдовства да и других приемов из тех, что пострашнее упырей, вампиров, вурдалаков и прочего, чего на свете как бы и не существует!

Увидев пред собой пришедших навестить его в аду принцессу Жанну и ее Бориса, старик внезапно ожил, и было видно, как несказанно он им рад. Свой искривленный от страданий рот с бескровными губами, казалось, нарисованными кем-то химическим карандашом, он растянул в подобии улыбки и хриплым голосом приветствовал гостей:

– Добро пожаловать! Хоть кто-то навестил меня сегодня. Ей-богу, тошно здесь, но благо, что любезная Марго меня хоть как-то отвлекает от жутких мыслей… – И без стесненья он заплакал, задыхаясь в бессильных слезах.

– Как чувствуете вы себя, магистр Полюс? – по-театральному вежливо спросила его принцесса Жанна, в напряжении стараясь улыбнуться, но в итоге выдавила только жалкую гримасу на своем не по годам морщинистом лице, покрытом толстыми слоями дорогих кремов и белой пудры.

Магистр знал о том, что эта ведьма Жанна любила задавать подобные вопросы своей подруге, известной в свете как принцесса Грейс, той самой, что была замужем за старым принцем Монако и глупо нашла смерть свою в автомобильной катастрофе на виражах дороги в сторону Тюрби. Нервно запинаясь, он ответил ей с присущей ему лишь прямотой и в легкой поэтической манере:

– О! Милочка моя, хоть я и не еврей, но вам скажу, как в анекдоте седой раввин соседям отвечал: «И не дождетесь!»

– О, магистр, неужто вы могли подумать, что в пожеланиях моих скрывается подтекст? – воскликнула все в том же духе принцесса Жанна. – Я всей душой любила Грейс и вам клянусь всем, что у меня еще осталось, – узнала с опозданием о том, что муж ее из ревности в то утро заказал.

Сказав все это, Жанна, странно улыбнувшись, в заключение дала ему один совет:

– А вам, магистр, и не стоит моих проклятий опасаться, ибо нет и не было у вас жены неверной да и вообще ведь не было жены, как впрочем, и детей, прижитых от голливудского актера или от соседа, а потому и параллель здесь с заказным убийством моей подруги, милой Грейс, скажу вам прямо, будет явно неуместна! Кому быть суждено повешенным, тот точно не утонет, но вам и та, и эта гибель точно не грозят. Потому живите счастливо и долго, мой друг гроссмейстер! – Выдавив все это на одном дыхании, она пыталась снова улыбнуться, но у нее не вышло ничего, и великий Станиславский, будь он жив, сказал бы ей:

– Увы, мадам, я вам не верю!

Стоит должное отдать магистру за все его великое терпенье выслушать столь сногсшибательный и нудный монолог язвительной принцессы Жанны, ибо он ее никак не перебил, хотя, быть может, на какое-то мгновенье впал в беспамятство и потому ехидства гиены подлой просто не услышал, но неожиданно он подал слабый голос:

– О, Жанна, если верить русским, то простота порою хуже воровства, тогда как вы желаете мне счастливо и долго жить здесь, на больничной койке в ужасном доме престарелых… Да и вопрос ваш глуп по сути! – И явно подражая ей, он произнес писклявым голоском: – Как чувствуете вы себя, магистр Полюс? – И, перейдя на хрипоту, продолжил злобно: – Вы что, не видите? Я тупо подыхаю здесь в кромешном одиночестве, и дернул черт меня послушаться пройдоху Жака и поселиться в этом сумасшедшем доме!

Выдохнув все это как из огнемета, он так разволновался, что от прилива крови бледное лицо его вплоть до ушей окрасилось румянцем. Немедленно прекрасная Марго в яростном порыве всем знойным телом и душою бросилась к нему, как наш солдат на амбразуру, но тот, остановив ее своей рукой костлявого Кощея, сам силой воли совладал со спазмами удушья. Откашлявшись, он не спеша продолжил:

– А вот насчет детей вы ошибаетесь, мадам! Есть у меня одна-единственная дочь – моя любовь, моя отрада – в должности префекта города Лиона состоит она, но до меня ей дела, видно, нет…

Сказав последние слова, он вновь навзрыд заплакал, и его глаза, как две глубоких чаши, наполнились до краев горючими слезами. И можно было их собрать, чтобы продавать в Иерусалиме или где-то там еще… вдали за морем.

Борис неравнодушно оценил весьма богатую фигуру прекрасной Маргариты и форму декольте ее больничной робы, которая полупрозрачной вуалью прикрывала ее божественную грудь, а если быть точней, упругие соски, и, нехотя переведя свой пошлый взгляд на умирающего старца, не зная, что сказать ему, сморозил глупость:

– А вам, великий мейстер, весьма полезна злоба для здоровья. Так, смотришь, до ста лет протянете на ней, ибо она лицо вам красит лихорадочным румянцем свекольного оттенка.

– Шутить изволите? – прервал его старик. – Ведь мне уже давно сто лет, но умирать я все же не желаю, а потому и злость мне явно не помощник, но у меня к тебе есть дело! Ты подойди, mon cher ami, ко мне поближе, хочу шепнуть тебе на ушко кое-что. Сам понимаешь, по-другому секрет не передать… – Многозначительно обвел своим печальным взглядом стены и вновь уставился в беленый потолок.

Борис, приблизившись к больному человеку и невольно морща нос, нехотя склонился к его трухлявой голове, которая как будто стала разлагаться, и, несмотря на запах дорогих духов, витающих повсюду, от нее удушливо пахнуло мертвечиной, и ему подумалось: «Ведь если верить Библии, то Лазарь в склепе три дня смердел, но явно не настолько, как несет тухлятиной от этого пока еще живого старика. Неужто он попросит, чтобы после смерти я оживил его? Но я же не Иисус, да и он не Лазарь! Хотя неплохо Лазарем поет – сто лет давно свои отжил и власть над этим миром всласть вкусил, но не угомонился. Подумать только, умирать бедняга нынче не желает!»

Вдруг, спохватившись, Борис заметил странность: «Черт, я, видимо, от этих стариков невольно заразился болтать по поэтическим шаблонам!» Внезапно мысль его прервал дедок, и как бы в подтверждение испортил снова воздух, и, не покраснев, промолвил полушепотом:

– Так вот что я скажу тебе, мой друг! Сдается мне, что скоро я умру и близок мой конец, но хочется пожить еще, пусть даже и недолго, на матушке-земле, чтоб напоследок, на своих двоих вдоль озера по лесу побродив, набрать грибков плетеное лукошко. Ты точно не Иисус, но только ты мне в этом деле подмогой будешь, а может быть, и кое-кто еще… – Немного помолчав, старик продолжил: – Ведь ты не представляешь, каково мне здесь. Каждое мгновенье ощущать, как тело мое заживо гниет, и мучиться, вдыхая смердятину свою же, и видеть одним лишь глазом, как женщина прекрасная моя вытаскивает раз за разом из-под моего разбитого каркаса посудины с дерьмом, и не иметь возможности ей вставить по первое число. Это точно худшее наказание из тех, что Зевс когда-то подлому Танталу прописал, – тот вечно мучился на свежем воздухе от жажды, будучи по горло в ключевой воде.

Борису вдруг невольно показалось, что этот дед читает его мысли, и потому, опять не зная толком, что ответить, он, лишь слегка пожав плечами, выдал на-гора:

– Любому фрукту, сир, отмерен свой сезон, и ничего вам с этим не поделать, ибо ничто не вечно под Луной…

– Нечего кривляться и болтать черт знает что, при этом явно не подумав! – вновь заскрипел магистр. – Мне бы только выбраться отсюда, и ты мне в этом деле обязательно поможешь! – добавил он, и в голосе его почувствовалась некая угроза.

– Каким же образом? – Борис смутился и, не обращая внимания на фамильярность в свой адрес со стороны магистра, продолжил: – Ведь вы мне сами, сир, сказали, что не Иисус я, как и вы не Лазарь. Тогда как случаев других из этой области история, религия и даже медицина пока еще не ведают. Разве что в народных сказках поискать для вас решение проблемы или Дьявола позвать? Но для чего ему, скажите, ваша весьма порочная душа? Бессмертие взамен он вряд ли вам предложит.

– Ты издеваешься? – вскричал старик и вне себя от ярости вдруг попытался приподняться.

Внезапно его обидчик на своем лице стал ощущать до боли знакомую ему энергию, что исходила в этот раз пучками от, казалось бы, безжизненного тела. Вдруг вспомнился Борису тот злосчастный случай, когда под Авиньоном на шабаше за хамство он был публично проклят Розой-колдуньей нынешнего президента Жака. «Шипами розы» прозвана была она ведьмами и колдунами, что слетелись пошабашить со всей Европы по случаю Солнцестояния. В ту ночь впервые ощутил он на себе внезапно некий сгусток, сплетенный из лучей, ударивший ему в лицо несметным количеством осколков и иголок. Так ее зараза, пробив его защиту, просочившись прямо в душу, что чернила в промокашку, который год уже съедала, словно лярва, потихоньку его мятежный и могучий дух. Он постоянно чувствовал, что мощь его уходит, но ничего не мог поделать со злой напастью. Подумать только, ведь он колдунье этой вроде ничего такого не сказал, по причине, что был смертельно, в доску пьян и свой базар вообще не фильтровал. Но ведь недаром говорится: «То, что у пьяного на языке, то трезвый в голове хранит себе же на погибель». Поэтому, кабы чего опять не вышло боком, в этот раз Борис, реально испугавшись, стал срочно придумывать своей бестактности немало странных объяснений, но мысли в голове запутались, и он не смог найти отмазку да еще так быстро перевести ее с родного на французский… Весь интеллект куда-то испарился, но, слава богу, бешеный старик вдруг остепенился, смягчив свой нрав, спросил уже спокойным тоном:

– Почем ты знаешь, какие души служат Люциферу? Вот для примера, моя послушница Марго давно уже не девственна, но я ценю ее, и для меня она – моя богиня!

Борис, должно быть от волненья, сглупил опять, перебил слова магистра:

– Признаться честно, будь она девицей, но на сто лет постарше чем сейчас, то вряд ли б вы ее в богини записали. А про Люцифера я знаю только то, что пишут в желтой прессе и проповедуют попы, развешивая на ушах толпы свою лапшу, и мне известно достоверно то, что я не знаю ровно ничего!

Покаявшись, Борис внимательно взглянул на старика и заметил, что его ответ немного залечил Великого магистра, у которого в единственном глазу зажегся луч надежды, тогда как левый глаз, бельмом прикрытый, не выразил, конечно, ничего, но тоже с неподдельным интересом уставился в него, пытаясь что-то в нем получше разглядеть. Борис, скрипя душой, продолжил отвечать:

– Ей-богу, сир, я не хотел царапнуть болезненное ваше самолюбие! Ведь я же не убийца самому себе, чтобы бесплатно насмехаться здесь над старым и убогим человеком. К сожалению, характер у меня дурной, и каждый раз, когда волнуюсь, с детских лет кусаю больно едким словом обидчивых людей, но если чем-то вам могу полезным быть, то без проблем. Потребуйте, и Люцифера за рога из Ада вытащу для вас! Вот только подскажите, как мне это лучше сделать?

Но тут он вовремя одернул сам себя, ибо его уже опять куда-то понесло, а реально не хотелось конфликтовать с владыкой Ада, ибо кто знает, может, тот и взаправду существует? Тогда как этот дед столетний, лежащий перед ним пластом здесь, на больничной койке, своей надеждой на омоложение его весьма интриговал. Ввязавшись в перепалку с опасным человеком, Борис невольно позабыл принцессу Жанну и, резко обернувшись, стал искать ее. Она не спряталась в шкафу из старого оливкового древа, а лишь тряслась за его спиной в каком-то жутком состоянии «и ни жива, и ни мертва от страха», сидя на пластиковом стуле, как будто на гвоздях. Ему подумалось: «Она, должно быть, в чугунном котле с кипящею смолой искупалась, ибо на ее лице появилось такое выражение немого ужаса, что смахивало на маску скорби античного театра. Сердешная и не предполагала, что я вдруг стану неучтиво общаться с ее гуру-магистром всех масонов на этой проклятой земле».

Хвала богам, принцесса Жанна не упала в обморок и быстренько пришла в себя, когда магистр, вновь напомнив о себе, спокойным голосом сказал Борису:

– Возьми, дружище, у Марго ключи ты от моей квартиры, что в Каннах, и даже можешь там пожить, пока мне нужен будешь в этом деле. Вот только женщин не води туда, и каждую субботу я буду ждать оттуда фолианты, и за эти хлопоты тебе неплохо заплачу… таких мерзавцев все же я люблю. Ты мне своей бестактностью и хамством молодость мою напомнил! – Сказав все это, он будто что-то вспомнил и, глупо улыбнувшись, замолчал.

Его улыбка почему-то придала Борису самоуверенности. Хоть и ненадолго, но он, почувствовав себя хозяином дурного положения, решил, не церемонясь, потребовать вознагражденье и сказал магистру:

– Сир, я постараюсь оказать услугу вам, хотя не знаю, что же мне с вас взять, ибо вы не сможете сдержать свои же обещания. Однако я готов помочь вам, хотя и без энтузиазма, ибо не желаю лезть в чужую чертовщину, словно по уши в дерьмо!

Борис устал от стариков и потому с принцессой Жанной мечтал не просто распрощаться навсегда, но убежать куда подальше от нее, ибо она была его на десять лет постарше и потому уже совсем не возбуждала. И только на избытке тестостерона он, заблаговременно приняв на грудь стаканчик самогона из града Арманьяк, драл ее как сидорову козу, но не доил… А жаль! Поэтому графин хрустальный, всегда заполненный до пробки «живительной водой» для этих дел да и вообще на всякий случай, всегда стоял на прикроватной тумбе. Тогда как жадная до сладострастия принцесса Жанна, душевной холодности его в упор не замечая, раз за разом, поймав свой кайф, орала благим матом (естественно, на русском языке) на все Монако! Да так, что всем ее соседям казалось – эти вопли могли легко, как птицы, долетать до окон резиденции безумных принцев, стоявшей на скале, напротив их апартаментов, в которых Жанна продолжает, быть может, и сейчас спокойно жить. Ну, а в то время, уже далекое от нас, каждый раз, вкусив любви, ее рабыня стонала так забавно, что вынуждала любовника невольно рисовать в воображении своем смешные сцены: «Бедный принц монакский, на смертном одре возлегая, просил дворецкого окно в его опочивальни скорей закрыть, чтобы не слышать крики страстной Жанны, что часто долетали до его ушей на крыльях сизых голубей, вызывая в нем злость и раздражение».

– Надеюсь, ты найдешь под ложем в моей опочивальне старенькую книжицу, – продолжил было говорить магистр, но Борис, снова не сдержавшись, сказал ему в довольно резкой форме:

– Сир, скажите честно, нужны ли вам те кучи фолиантов или всего лишь эта старенькая книга, за которую вы сейчас цепляетесь, как утопающий в водовороте за соломинку? Ей-богу, в вашем положении придется быть куда яснее, а не вилять, как кот хвостом…

К счастью, его невежливый совет прервал звонок, и ассистентка, как бы вдруг появившись из ниоткуда, немедля поднесла к голове магистра телефон, и, словно гром, из черной трубки раздался до боли знакомый Борису голос пройдохи-президента Жака:

– Ходят слухи, что ты поругивал меня за то, что я тебя когда-то поместил в этот замечательный… дом престарелых, где все удобства есть не в огороде и можно всласть еще пожить и ни о чем особо не тужить…

На что магистр, неожиданно приободрившись и вновь воспрянув духом, вежливо прервал мерзавца Жака закрученным словцом:

– Уж больно быстро, милый Жак, до вас в Париж доходят мои предсмертные слова! Сдается мне, что их расставленные в комнате жучки на крылышках своих доносят до Елисейского дворца? И если ты решил, что уже пришла пора гиенам рвать на части еще не сдохнувшего льва, то явно совершаешь ты очередную глупость.

После тревожного молчания все тот же голос неуверенно ответил:

– О! Милый друг, ну как ты мог подумать про меня такое? Ведь я тебе обязан тем, что столько лет служу своей стране!

– Какой я тебе, к черту, друг? Я твой хозяин, а ты зарвавшийся мой раб и лучший ученик мой – Николя Коварный, когда придет занять твой трон, тебя же и осудит публично в трибунале. А может быть, еще и сам я смогу подняться, чтобы лично взять тебя за жабры! – закричал магистр, и испещренное морщинами лицо порозовело настолько, что его седая голова стала похожей на сморщенное яблоко, упавшее на землю, которое слегка припорошило первым октябрьским снежком.

Тот, кто звонил магистру, бросил трубку, о чем присутствующих в этой палате № 7 известили короткие гудки… Борис невольно посмотрел вокруг себя, желая явно увидеть этих невидимых жучков и, может быть, в придачу глаз кинокамеры, промолвил, искреннее сочувствуя магистру:

– Да вы тут как питон в виварии живете, и стоило ли ради глупого конца всю жизнь свою в масонской ложе в высоких градусах, как в гору, забираться? Напрасно столько крови вы пролили и задушили немало стран. Но если вам звонил тот самый Жак, который обожает мексиканское пивко, телячью голову с петрушкой, колдунью Розу, ту самую, что прокляла меня и вас, масонов, тоже любит на закуску под водочку, то, кажется мне, я реально влип, и мне отныне не дадут житья крутые парни из ЦРУ и ДСТ, ну и конечно же, девицы из Ми-6, но из всех зол я выберу последних…

– Покуда буду я в живых, проблемы с Жаком точно не возникнут, как и с наследником моим – Коварным Николя, хотя в последнем я немного сомневаюсь! – выдохнул магистр и, лишившись вдруг последних сил, распластался бездыханно на белоснежных простынях в своей постели.

Все это вызвало вокруг него ажиотаж, когда на зов ужасно воющей сирены сбежались люди, одетые в крахмально-белые одежды.