Дизайнер обложки Анатолий Вершинский

Иллюстратор Анатолий Вершинский

© Анатолий Вершинский, 2018

© Анатолий Вершинский, дизайн обложки, 2018

© Анатолий Вершинский, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4485-7433-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I. Мост

Дети и отцы

 
На фото, цветастом, как фант,
моя семилетняя дочка.
И белый капроновый бант
над нею как нимб ангелочка.
 
 
За нею лебяжье крыло
гардины, кроёной из дымки.
И платьице тоже бело
на тёплом любительском снимке…
 
 
Храните малюток своих
от стужи, огня и сиротства.
Душа невесома у них:
отпустишь – и в небо сорвётся.
 
 
Под бурями пуще пурги
нам легче в кренящемся мире:
недетские наши долги
нас держат, как тяжкие гири.
 
 
Август 2000
 

Паломники

 
Нас привёл, как поводырь,
дождь от площади вокзальной
в белостенный монастырь
Троицы Живоначальной.
 
 
Подле храма, красоты
редкостной, народ ютится.
Неказистые зонты.
Неулыбчивые лица.
 
 
Провожает плач дождя
нас до самого собора.
И стихает, перейдя
за дверями в пенье хора.
 
 
Дождь остался у крыльца,
а холодные потёки
я в тепле отёр с лица.
Отчего же мокры щёки?
 
 
Миновав свечной киоск,
замедляем ход неспешный…
На ладони каплет воск.
Больно! Значит, жив я, грешный.
 
 
Знать, и Русь жива, пока
к раке Сергия людская
молчаливая река
все течёт, не иссякая.
 
 
3—10 сентября 2000
 

Небесные сёстры

 
Светлая – в чашечку соку нальёт,
тёмная – чаю ли, кофе ли…
Делает близкими долгий полёт
их незнакомые профили.
 
 
В блеске полуночных аэроламп,
тускло горящих над креслами,
тёмная видится женщиной-вамп…
с крепкими русскими чреслами.
 
 
Светлая – тонкая, станом – под стать
свечке в заутренней темени.
Явно ещё не успела познать
щедрого бабьего бремени.
 
 
…Спутница ночи с наперсницей дня,
столь непохоже прелестные, —
эти четыре часа – для меня
вы будто сёстры небесные.
 
 
Вижу: по вызовам чьим-то опять
мчитесь проходами узкими,
вежливо пряча – чтоб нас не стеснять —
крылья под белыми блузками.
 
 
Москва – Красноярск
Июль 2001
 

«Заведите позднего ребёнка…»

 
Заведите позднего ребёнка.
Пусть доводят старшие до слёз.
Пусть утрами частая гребёнка
что-то врёт насчёт седых волос.
 
 
Сотворите маленькое чудо.
Вы же это делали вчера.
Годы – блеф. Мы молоды, покуда
подрастает в доме детвора.
 
 
Так задайте мужу работёнку…
Он сперва посердится, чудак.
А потом к родному ребятёнку
всей душой прилепится. Вот так…
 
 
16—17 октября 2001
 

Звуки

 
По цинку подоконника постукивают капли
ночного запоздалого осеннего дождя.
И лиственные шорохи ли, дождика накрап ли
опять мешают спать мне, что-то важное твердя.
 
 
И рад бы побеседовать я с ночью разговорчивой,
ведь то, чего не высказал, нейдёт из головы,
но очень трудно следовать за речью неразборчивой
густеющего дождика, редеющей листвы.
 
 
Так что же означают эти странные созвучия?
Природа откликается сознанию в ответ?
Иль в шуме, сходном с говором всего лишь волей случая,
ни смысла, ни значения, ни даже знака нет?
 
 
Себя венцом творения зовём, но тем не менее
над пропастью безумия удерживает нас
не опыт человечества, а наше неумение
припомнить миг рождения, представить смертный час.
 
 
Октябрь – ноябрь 2001
 

Место

 
Без больничной канители,
без врачей и нянек,
дома, в собственной постели,
умер старый Янек.
 
 
Он ушёл, не просыпаясь,
утром, на рассвете,
безмятежно улыбаясь,
как малы́е дети.
 
 
Место выбрали под вишней…
Чередою длинной,
по традиции давнишней,
шли за домовиной.
 
 
За роднёй плелись к могиле
жалостно старухи.
– Жил покойный, – говорили, —
не обидел мухи.
 
 
Было это в полдень, в самый
зной, в июле месяце…
Вдруг раздался крик из ямы:
– То ест мо́е мейсце!
 
 
Глянула вдова в могилку —
развела руками:
Маню, местную бобылку,
увидала в яме.
 
 
– Совести, Марыся, нету?
Или неба мало?
Кто же знал, что вишню эту
ты облюбовала?!
Не пугайся, гнать не стану,
да и не под силу…
– Люди, выройте Ивану
новую могилу!
 
 
…Маня, по мирским понятьям,
человек хороший.
На часовенку с распятьем
собирает гро́ши.
 
 
И у Господа покою
просит ежечасно.
И грозит вдове клюкою,
а за что – неясно…
 
 
Снова под июльской высью
вызревают вишни.
Но призвать к себе Марысю
не спешит Всевышний.
 
 
Август – декабрь 2001
 

Свет

 
На пути от пелёнок до тех полотенец,
на которых в могилу опустится гроб,
мы не ведаем, что ощущает младенец —
страх явленья на свет или просто озноб?
 
 
Мы не знаем, о чём помышляет умерший —
не покойная плоть, а живая душа,
что уходит из тела, как рыба из верши,
на свободу (иль в новую клетку?) спеша.
 
 
Вызывающим души усопших не верьте:
только нежить откликнется ведьме в ответ.
А воскресшие после клинической смерти
лишь припомнят колодец, ведущий на свет.
 
 
Но из тысяч достигнувших края колодца
хоть один человек возвратился назад?
Пусть расскажет – куда же идти нам придётся,
и хорош ли тот край, и похож ли на сад.
 
 
Оттого мы испуганно медлим у гроба,
что за ним обрывается видимый след…
А ведь что этот мир, как не та же утроба,
из которой выходят на истинный свет?!
 
 
Декабрь 2001
 

«Детские» вопросы

 
Из гортани бессловесной
кто однажды смог извлечь
вещь природы бестелесной —
человеческую речь?
 
 
Кто вдохнул в меня сознанье
и моим назвал его,
отделив незримой гранью
от сознанья твоего?
 
 
Кто сближает чувства наши —
восхищение и боль,
как вино и воду в чаше,
как в ладони хлеб и соль?
 
 
Для кого совсем не тайна
наши страхи и мечты,
ведь и в мыслях не случайно
совпадаем я и ты?
 
 
Кто вселяет в нас надежду,
что возник не сам собой
разум, мечущийся между
своевольем и судьбой?
 
 
Апрель 2002
 

Серебряный звон

 
Радуйся в поле огню.
Радуйся блику во мгле.
Радуйся каждому дню,
прожитому не во зле.
 
 
Пусть покорённых высот
больше у братьев твоих, —
если тебе не везёт,
радуйся радости их.
 
 
Радуйся ноше своей,
сколь ни была б нелегка,
радуйся просьбам детей,
радуйся боли, пока
 
 
где-нибудь в звёздном Ковше
ангел не скажет: «Пора»,
радуясь доброй душе,
чистой, как звон серебра…
 
 
9—11 мая 2002
 

Подмосковная Терпсихора

И каждый вечер, в час назначенный…

Александр Блок «Незнакомка»

 
Когда над пригородной станцией
закат затеплит облака,
она танцует с детской грацией
у музыкального ларька.
 
 
Пускай хрипит его акустика,
пугая крыс и мелких птах, —
где нет ни деревца, ни кустика,
ларёк и есть «рояль в кустах».
 
 
И ей, как птице, тоже боязно
одной кружиться на виду
у пассажиров, ждущих поезда,
что с расписаньем не в ладу.
 
 
Но завтра снова, в час обещанный,
у жестяных ларёчных стен
продлится танец хрупкой женщины
в немодной куртке до колен.
 
 
И пусть кривясь или хихикая
глядят зеваки на неё,
но эта станция безликая
с ней обрела лицо своё.
 
 
Май 2002
 

Миры

 
Очевидно, временами
снятся нам чужие сны.
Персонажи схожи с нами,
но слова изменены.
 
 
Всё иное – радость, горе…
Так случается, когда
в телефонном разговоре
перемкнутся провода,
 
 
и покажется знакомым
голос в трубке, и о том,
что звонок ошибся домом,
мы не сразу узнаём…
 
 
Чьи надежды и тревоги
мне приснились как мои?
Сбился чей-то сон с дороги —
выбит я из колеи!
 
 
В сновиденьях, вероятно,
нам являет мир иной
нечто вроде варианта
нашей участи земной.
 
 
Наши грёзы и кошмары
то наивны, то мудры…
Провода Вселенной стары.
Замыкаются миры.
 
 
Апрель 2002
 

Долгая дорога к земляку

В Овсянку

 
1
 
 
Под утёсом, покатым, как глобус,
три столетья ютится село.
Мимоезжий маршрутный автобус
тормозит у села тяжело.
 
 
И гостями, которых не ждали,
мы идём мимо церкви туда,
где, устав от бетона и стали,
моет гальку речная вода.
 
 
Енисей, окаймлённый горами,
после ГЭС не по-летнему стыл.
Здесь Астафьев гулял вечерами.
Покорителей рек материл.
 
 
До воспетых им диких урочищ
замостили асфальтом проезд…
Ох и врезал бы Виктор Петрович
устроителям «памятных мест»!
 
 
2
 
 
Кто свободнее в выборе русел:
наши реки иль мы? Почему
я при жизни Астафьева струсил —
не решился приехать к нему?
 
 
Образумленный веком зловещим,
отрезвевший от многих потерь,
понимаю, что ехать и не с чем
было мне до поры… А теперь?
 
 
За смирение паче гордыни,
за лицо без личин и гримас
отлучён я печатью доныне
от широких читательских масс.
 
 
Неприметный для лести и мести,
хоть и робок, но честен мой труд.
Отчего же душа не на месте,
будто еду к живому на суд?
 

Хозяин

 
1
 
 
Свойский лад астафьевского дома.
Печь-голландка. Шкаф. Половики.
Всё, что бедность берегла от слома.
Жили так и наши старики.
 
 
Садик за окном жарой измаян.
Видишь эти блики тут и там?
Кажется, мгновенье – и хозяин
выступит из света к нам, гостям.
 
 
Впрямь ли он оставил кров домашний?
Где его душа, в каких мирах?
Зябкому суглинку Манской пашни,
верится, достался только прах.
 
 
2
 
 
Тихий дол, где с дочерью Ириной
погребли его, всё реже тих.
Тщетно он просил перед кончиной
не топтаться на могилах их.
Не прочтя «Последнего поклона»,
здесь картинно никнут головой
и особо важная персона,
и лакей, неважно чей, но свой.
 
 
Чтут его! Хоть это сердце – ими ж
сбито с ритма и теперь мертво,
снова золотят свой блёклый имидж
безотказным именем его.
 

«Низкие» истины

 
Модель в портрете ищет сходство,
пока портрет модели льстит.
В ней могут быть черты уродства,
но их смягчать велит нам стыд.
 
 
«Красиво» лучше, чем «похоже»:
разгладь рубцы, добавь румян…
«Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…»
 
 
Мы эти пушкинские строки
за откровение сочли,
забыв другие – о пророке,
судье неправедной земли.
 
 
И Блок с учителем согласен:
«Сотри случайные черты —
И ты увидишь: мир прекрасен».
…А если в нём «случаен» ты?
 
 
И за твоей баржою волны
смыкает Обь глухой порой?
Но «без меня народ неполный»
твердит платоновский герой.
И пишет в сумрачной Овсянке
солдат, чурающийся лжи,
как шли на смертный бой подранки —
сынишки ссыльных с той баржи.
 
 
В могиле братской с палачами
своих отцов и матерей
глядят нездешними очами
на явь, не ставшую добрей…
 
 
За все не благостные лица,
за каждый злой и грубый штрих
не след художнику стыдиться —
пусть мир стыдится, видя их.
 
 
Красноярск – Овсянка – Москва
Июнь – сентябрь 2004