Ответ мамы датирован 5 июня 1987 года. Письмо написано от руки ее круглым каллиграфическим почерком и занимает четыре страницы. Она была и остается такой: вызов принят, и биться я буду с открытым забралом, перебарщивая, разрушая все на своем пути, иногда даже бросаясь в огонь. «Пусть адвокаты отойдут в сторону, а все, что хочу тебе сказать, я скажу прямо, без лишних формальностей» (если не считать «дорогой Маурицио» в обращении). В шапке ее бланка, где написано «Патриция Гуччи», зачеркнута фамилия, которая должна была намекать на дружелюбие, как бы сообщая: я говорю с тобой как Патриция, без щита.

Дорогой Маурицио,

с сожалением отмечаю, насколько ты труслив. На мою просьбу встретиться и поговорить ты в очередной раз отвечаешь письмом, продиктованным консультациями с теми, кто не имеет никакого отношения к нашему делу. В своем более скромном положении я пишу тебе без помощи адвокатов, о том, что вот уже более двух лет тщетно пыталась тебе рассказать.

В ответ на твои обвинения в отсутствии возможности иметь «даже ограниченные отношения» с девочками я прилагаю сочинение Алессандры, которое она написала в школе. Надеюсь, ты признаешь тот факт, что я не препятствовала ей писать его! А заодно поймешь, какую боль причинил маленькой девочке своими незрелыми чувствами, когда «сбежал» (я говорю о первом случае) из дома навстречу тому, что называл «свежим воздухом» и «новообретенной свободой без ответственности за семью».

Как отец ты почти пропал из их жизни на несколько месяцев. Если не считать редких телефонных звонков, ты все это время был занят Italia⁴ и своей новообретенной свободой. Ожидать, что две маленькие девочки спустя столь долгое время смогут ответить взаимностью на твою внезапную потребность в тепле, – это ребячество и гордыня с твоей стороны. Это отец должен компенсировать свое решение разбить семью телефонными звонками и встречами, но никак не дочери, которые вынуждены звонить в офис и разговаривать с двумя секретаршами, прежде чем услышать голос отца! Кстати, у других на этот случай есть твой прямой личный номер. Ответственность за то, что ты бросил семью по чисто эгоистическим причинам и своим безответственным поведением нанес огромный ущерб семейному благополучию, полностью лежит на тебе.

Я осталась одна с двумя маленькими девочками, травмированными твоим бесчувствием (его, если хочешь, могу описать подробнее: время, факты, частота телефонных звонков), ошеломленная последствиями твоих действий: обыски дома в 6 утра, обыски в школе, мой позор, позор девочек, низкие и подлые инсинуации, звонки журналистов, пока ты радостно носился с яхтой Italia, и многое другое!..

Возможно, и я, мой дорогой, отреагировала с некоторой долей незрелости, но я всегда понимала, что обладаю финансовыми возможностями, которые ты сейчас, наверное, пытаешься пересмотреть. Себе и своим дочерям я создала прекрасную атмосферу, обеспечила путешествия и все то, что могло бы нас сделать счастливыми, пока ты резвился, как спонсор, наконец реализовавший свои амбиции.

Я много месяцев терпела хамство, которое ты позволял выливать на меня и на девочек, – от водителей, официантов, оплачиваемого персонала. Я дала отпор всем шакалам, которые хотели меня опозорить, без какого-либо вмешательства с твоей стороны. И намерена продолжать поддерживать этот имидж, который необходим Гуччи, особенно сейчас.

Поэтому призываю тебя действовать с осторожностью, даже если тот факт, что мы с девочками окажемся в зале суда, может оставить тебя равнодушным.

С наилучшими пожеланиями, Патриция.

В письме матери я нахожу причины, по которым в то время она казалась мне жертвой: твоей жертвой. Легко увидеть соотношение сил на поле. Ты противостоишь ей с точки зрения закона, защищая свои права вместе с адвокатами. Она защищается сама, защищает нас, одна, с голыми руками, реагируя в преувеличенной манере (трусливый, незрелый, ребячество, лицемерие…) и ставя себя выше тебя в вопросах защиты доброго имени семьи.

Папа, я не собираюсь набрасываться на тебя. Человеку свойственно ошибаться и мне не за что тебя судить. Просто хочу понять. В крайнем случае задаюсь вопросом – дело, может, и напрасное, но, если порассуждать в теории, интересное, – что бы ты мог сделать иначе, учитывая твой характер. Твоя работа не была измерением, отдельным от жизни: она полностью сливалась с ней, причем самым страстным образом. Компания имела приоритет над всем, даже над нами, твоими дочками, но в глубине души ты чувствовал себя отцом. Реализация твоих проектов была моральным долгом, потому что ты видел в них и наше благополучие. Можно ли винить тебя за то, что ты по-своему пытался сделать для нас что-то хорошее? «Ошибка» – двусмысленное, высокомерное, глупое слово: я не люблю его, потому что оно наспех стирает все непонятное. Так называемые «ошибки», мои или чужие, меня уже не пугают: я научилась не отвлекаться на слова. Было ли «ошибкой» хотеть свободы, страстно желать испытать судьбу? Нет, не было. Дедушка Родольфо был командиром. Наверное, нелегко было работать с ним, отбросив мечты, которые хотелось бы реализовать. Но ты делал это, зная, что рано или поздно твое время придет. Видимо, это произошло и с нами: наверное, нелегко было оставлять нас почти под полным контролем матери, в то время как тебя тянули в разные стороны тысячи обязательств. Но ты не бросал нас: сегодня я уверена в этом, когда вспоминаю твои нерешительные, боязливые, неуклюжие попытки реабилитироваться.

Тогда я была на стороне матери. Она была со мной, тебя не было. Я заразилась ее враждебностью. Но, несмотря ни на что, мы продолжали жить. Отец и две его дочери: в отношениях соблюдались законы динамики человеческих чувств и обид. Ничего необычного.

Позже все должно было бы наладиться по нескольким причинам. Во-первых, я была уже не ребенком, а подростком. Связь между нами была еще слабой, но мои ожидания росли. Затем на «фронте» между бывшими наступило небольшое затишье. Ты был щедрым с мамой (много денег, пользование разными домами), чтобы довести до конца этот изнурительный спор. Он начался с «фактического развода» («побега», по словам мамы), продолжился швейцарским разводом в 1992 году и достиг финальной точки 14 октября 1994 года, когда развод был зарегистрирован апелляционным судом в Милане. Мама к тому времени успокоилась и устранила все препятствия для твоего приезда к нам. Ты стал чаще бывать с нами, а я – открываться. Начинался новый цикл, который, к сожалению, вскоре прервался.

Перед той дверью на виа Палестро все было кончено. Тебя больше не было. Я никогда больше не увижу твою смешную кривозубую улыбку. Твою самодовольную мальчишескую походку. Не услышу твоего голоса. Не смогу задать вопросы, которые крутились у меня в голове. Не смогу ощутить тех, похлопываний по спине, которыми ты выражал свою радость и привязанность. Бесцеремонных похлопываний твоими огромными, как у гигантского шута, ладонями. Ты делал так со своими друзьями и с нами. Разве что мы, Алессандра и я, были маленькими, и эти шлепки, которых мы ждали и немного боялись, были словно частью уморительной игры. Они на мгновение перебивали дыхание, но не могли заставить нас перестать громко смеяться. Мальчишеская забава, немного дикая, первобытная, с помощью которой мы словно устанавливали физический контакт. Но теперь игра окончена.

Все, что у меня осталось о тебе, – это воспоминания. И немного, по правде говоря. Все они могли бы поместиться в ящике стола. Но одно из них в этом ящике сияет ярче других, драгоценное и прочное, как бриллиант, потому что в нем есть рассветный луч, новая глава наших отношений. Это воспоминание о поездке в Париж в 94-м году. Вдвоем, только ты и я. Я тщательно выбирала места, которые хотела бы посетить – Лувр, чтобы увидеть Амура и Психею вблизи. Ты с энтузиазмом поддержал меня, даже с некоторым трепетом. Впервые я почувствовала себя главным героем события, в котором не было никого кроме нас. Раньше, когда мы ходили куда-нибудь вместе, ты больше общался с Алессандрой, которая на пять лет старше, чем со мной. Я понимаю, и тогда понимала это. Но в этот уик-энд не было никаких оправданий. Я чувствовала себя взрослой и хотела, при всей неуверенности в себе, взять то, что принадлежало мне: твое исключительное внимание, твою заботу.

Мы прилетели регулярным рейсом и остановились в отеле «Георг V». Он так тебе нравился, в двух шагах от Триумфальной арки и Елисейских полей. Париж, который я и не могла себе представить. Конечно, не все прошло гладко: ты забронировал два смежных номера, а нам по ошибке достался люкс. Одна кровать плюс раскладной диван. Ты устроил сцену, потому что хотел, чтобы все было идеально. Чтобы у меня, взрослой, была своя комната. Эта деталь тоже должна была стать частью парижского пакета, который ты хотел подарить нам обоим. На самом деле, было бы здорово иметь собственную комнату, но мне нужно было успокоить тебя, сказать, что все в порядке, и самое главное, что я с тобой. К тому же номер, который нам достался, был потрясающим: большой, сказочный… В конце концов, ты сдался.

Я чувствовала, что ты волнуешься и не знаешь, куда себя деть. Ты в спальне, я в гостиной. Мы шпионили друг за другом, не веря в происходящее, взволнованные хрупкостью этого момента. Кожу покалывало от смущения. Я переодевалась, чтобы выйти на улицу, не в силах сосредоточиться на выборе одежды, и думала: как странно, нелепо, нереально то, что мы никогда не жили вместе. Ты не представляешь, какое впечатление произвели на меня твои ноги: я никогда не видела их вот так, голыми, свободно разгуливающими по дому. Конечно, все это глупости маленькой девочки, но, если задуматься, именно из таких мелочей, из этих подсознательных образов и состоит повседневное сосуществование. Красивые обеды, потрясающие ужины: и я говорю не о пышности, меня это не интересовало. Я даже не помню, где мы ели. Но помню атмосферу, близость, бабочки, которые летали у меня в животе. Счастье. А потом апофеоз Лувра. Мы понимали, что пары дней не хватит, чтобы осмотреть его сверху донизу, но, по крайней мере, достигли цели. Вот мы перед Амуром и Психеей Кановы, оба потеряли дар речи, окаменевшие от красоты этой скульптуры, ослепленные белым мрамором объятий, таких нежных и чувственных. Мы ушли много часов спустя, нагруженные книгами: ты взял все, на что я положила глаз.

А карты? Помнишь игральные карты? Однажды вечером, после ужина, в номере отеля нам захотелось поиграть. Карты были одним из наших развлечений. Я подкинула эту идею, скорее, чтобы посмотреть, как ты отреагируешь: пойдем, найдем их? Вызов принят. В том ночном Париже, который был страшно загадочным для меня, поиски привели нас в переходы метро к одному из тех киосков, в котором продавали все, включая карты.

В самолете обратно в Милан, я смотрела в иллюминатор и подводила итоги, пока ты читал газеты. Я думала: как же здорово провести выходные с папой. Это были последние наши выходные вместе.