Он резко повернулся, его взгляд, словно прожектор, выхватил Варю, застывшую у скамейки.

– Соколова!

Ледяная волна пробежала по ее спине. Все головы повернулись в ее сторону.

– Ты чего там врослась, как приклеенная? – Зайцев недовольно мотнул головой в сторону подачи. – На подачу! Давай, покажи, на что способна твоя “аналитика” на практике.

В зале повисла гробовая тишина. Алексей Иванович что-то хмуро пробормотал себе под нос, но не вмешался. Варя почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она посмотрела на Кирилла. Он стоял на площадке, его взгляд был тяжелым и пристальным, в нем не было насмешки -только вызов. “Покажи им”, – словно говорили его глаза.

Сердце колотилось где-то в горле. Она отложила планшет и, не глядя ни на кого, медленно пошла к лицевой линии. В руках оказался знакомый до боли вес мяча. Ладони вспотели.

Она поставила мяч, отступила на несколько шагов. Гулкая тишина давила на уши. Она видела шестерых игроков на той стороне сетки, готовых принять ее удар. Видела насмешливый взгляд Стёпы и оценивающий – Марка. Чувствовала на себе горящий взгляд Зайцева.

Она закрыла глаза на секунду. Не молитва. Просто попытка отключиться. Вспомнить. Вспомнить не боль, не страх, а то самое чувство полета и мощи, которое было ей знакомо лучше всего на свете.

Разбег. Короткий, мощный. Прыжок. Тело, помнящее каждое движение, сработало само. Взлет, удар – резкий, хлесткий, почти свистящий.

Мяч пронесся над сеткой по крутой дуге и врезался в самый угол площадки, буквально в метре от растерянного Егора. Тот лишь ахнул, даже не сдвинувшись с места.

В зале на секунду воцарилась абсолютная тишину. А потом раздался хриплый возглас Зайцева:

– Вот! – он ткнул пальцем в сторону Вари, обводя взглядом команду. – Вот что такое подача с пониманием угла и силы! А вы как слоны в посудной лавке!

Варя стояла, переводя дух, все еще чувствуя эхо удара в ладони. Она не смотрела на Зайцева. Она смотрела на Кирилл. И он смотрел на нее. И в его глазах не было одержимости. Там было что-то другое. Уважение. И гордость.

В этот момент ее телефон в кармане спортивных штанов наконец разрядился и отключился. Символично. Прошлая жизнь, с ее страхами и сомнениями, осталась за порогом. Здесь и сейчас началось что-то новое.

– Видите?! – не унимался Зайцев, его голос гремел под сводами зала. – Элементарщина! Один точный удар, и вся ваша оборона рассыпалась в пыль! Вы думать на площадке вообще не хотите!

Варя все еще стояла на линии подачи, ее ладони горели, а в ушах стучала кровь. Первая подача была вызовом, выстрелом в прошлое. Теперь нужно было думать.

Она поймала взгляд Кирилла. Он стоял в первой линии, его поза была собранной, готовой к приему, но в его глазах читался невысказанный вопрос. “Что дальше?”

Зайцев смотрел на нее, выжидающе. Он ждал повторения. Еще одной силовой подачи на грани возможного.

Но Варя вдруг поняла, что сила – не единственное ее оружие. Годы на скамейке запасных научили ее не просто бить, а видеть. Видеть слабые места.

Она сделала короткий разбег и послала мяч чуть легче, выше, целясь не в угол, а в стык между зонами приема – туда, где сходились Марк и Стёпа.

Расчет оказался верным. Мяч, не несясь с убийственной скоростью, свалился точно в “мертвую зону”. Марк, ожидавший мощного удара, сделал резкий выпад, Стёпа среагировал долей секунды позже. Их взгляды пересеклись в нерешительности, и в этот миг мяч коснулся пола.

Но игра не остановилась. Кирилл, находившийся ближе всех, молниеносно среагировал. Он не стал пытаться принять сложный мяч. Вместо этого он коротким, резким движением перебросил его через сетку – прямо к Варе, стоявшей на своей лицевой.

Это был не пас. Это был вызов. Проверка. “Что ты сделаешь теперь? Сыграешь по правилам или покажешь, что умеешь на самом деле?”

Мяч летел к ней, и у Вари не было ни секунды на раздумья. Она не стала его принимать. Она не стала его обрабатывать. Она увидела мгновенную картину: противник, застигнутый врасплох ее нестандартной подачей, еще не успел перестроиться. Свободное поле зияло в левой части их площадки.

Ее тело среагировало раньше сознания. Короткий замах, и она не просто отбила мяч, а выбила его – резко, плоско, словно клюшкой – точно в эту пустоту.

Мяч вонзился в пол в метре от растерянного Дениса Бровкина, который даже не шелохнулся.

Наступила тишина, еще более оглушительная, чем после первой подачи.

А потом Зайцев рассмеялся. Коротко, беззвучно, одними плечами.

– Наконец-то, – произнес он уже без крика, но так, что было слышно каждое слово. – Наконец-то я вижу на этой площадке хоть каплю мысли.

– Всё, – Зайцев отрубил, обводя взглядом вымотанную команду. – На сегодня с вас хватит. Свободны. Разбирайте свои ошибки.

Он дождался, когда игроки начали расходиться по раздевалкам, и резко мотнул головой в сторону Вари.

– А ты, Соколова, остаешься.

Она замерла, чувствуя, как на нее смотрят десятки глаз. Кирилл прошел мимо, его плечо слегка коснулось ее плеча – мимолетное, почти неосязаемое прикосновение, но от него по телу пробежала волна тока.

Когда зал опустел, Зайцев скрестил руки на груди.

– Теория теорией, но волейбол играют не на бумаге. Давай посмотрим, что ты умеешь без бронежилета в виде скамейки.

Он резко свистнул.

–Жуков! Семенов! Бровкины! На площадку! – Он указал на Марка и братьев. – Капитан, ты с ними. – Кирилл, уже у выхода, остановился и медленно развернулся, его лицо ничего не выражало.

Затем Зайцев повернулся к Варе и Стёпе, который смотрел на происходящее с испуганным интересом.

– Вы вдвоем. Против них пятерых.

Стёпа ахнул.

– Тренер, это же… нас раздавят!

– А ты не давай, – холодно парировал Зайцев. – Соколова, ты – диагональная и доигровщик в одном лице. Жуков, твоя задача – вытаскивать для нее любые мячи. Цель – выиграть три очка. Хотя бы три.

Варя почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Двое против пятерых. Причем против самых сильных игроков команды. Это было не просто испытание. Это было унижение. Или возведение в сан.

Кирилл вышел на площадку, его взгляд был тяжелым и непроницаемым. Марк занял позицию, его шрам придавал лицу выражение холодной готовности. Братья Бровкины встали у сетки, создавая живую стену.

– Судью на мыло! – пробормотал Стёпа, но уже занял место связующего.

Первый же мяч с подачи Кирилла пришелся точно на Варю. Удар был яростным, но она успела среагировать – приняла низко, едва не коснувшись пола коленом. Боль пронзила сустав знакомым огнем.

– Света! – крикнул Стёпа, выцеливая передачу.

Она пошла на взлет. Перед ней была стена из двух Бровкиных и Марка. Кирилл ждал ее удара в углу. Нельзя было бить силой. Только умом.

Она сделала вид, что замахивается на мощный удар, но в последний момент лишь легонько коснулась мяча, отправив его коротким укороченным в самую дальнюю от всех точку.

– Очко, – прокомментировал Зайцев без эмоций.

Следующую подачу принимал Марк. Мяч пришел жестко, Стёпа едва успел его выбросить Варе, но передача была неудобной, слишком близко к сетке. Вариантов не было. Она в прыжке, почти из-за линии атаки, вколотила мяч по линии, прямо вдоль блока Артема Бровкина. Мяч чисто прошел, коснувшись пола.

– Два, – голос Зайцева прозвучал громче.

Третья подача была от Егора. Мяч пошел по сложной траектории. Стёпа бросился за ним, вытянулся в шпагат и выцарапал мяч, но отправил его куда-то в потолок.

–Я! – крикнула Варя, отталкивая Стёпу. Она отбежала назад, поймала падающий мяч и, не глядя, одной рукой перебросила его через сетку – снова в зону, которую по логике игры никто не должен был закрывать.

Но там уже был Кирилл. Он будто читал ее мысли. Он ждал. Мяч пришелся ему прямо в руки. Казалось, все потеряно. Но Варя не остановилась. Она рванулась к сетке, в прыжке, повторив его же трюк годичной давности – чисто сыграв на блоке, она коснулась мяча, который он уже готовился отправить в пол, и скинула его обратно, на его же сторону.

Кирилл, не ожидавший такого, не успел среагировать. Мяч упал у его ног.

Тишина.

– Три, – Зайцев разжал скрещенные руки. – Хватит.

Он подошел к Варе, с которой градом лил пот, а колено горело огнем.

– Завтра в восемь утра на вокзале. Билет уже куплен. Не опоздаешь.

И, не дожидаясь ответа, он развернулся и ушел.

Варя стояла, опираясь руками о колени, пытаясь перевести дыхание. Она чувствовала на себе взгляд. Подняла глаза.

Кирилл смотрел на нее через сетку. И впервые за долгое время в его глазах не было ни одержимости, ни боли. Там было чистое, незамутненное уважение. И что-то еще, от чего у нее перехватило дыхание сильнее, чем от всей игры.

– Поздравляю, Соколова, – тихо сказал он. – Кажется, ты только что выиграла свой самый важный матч.

Слова Зайцева повисли в воздухе, а затем обрушились на нее всей своей тяжестью. “Завтра в восемь утра на вокзале. Билет уже куплен”. Не предложение. Не просьба. Приказ. Факт, не терпящий возражений.

И этот взгляд Кирилла. Не одержимость, а уважение. И что-то еще… что-то, отчего внутри все оборвалось. Потому что это «что-то» выглядело как прощание.

Весь этот день – унижение, давление, эта изматывающая, невыполнимая игра – накрыло ее одной волной. Не гордостью, не триумфом, а бешеной, животной яростью. Яростью на Зайцева, который распоряжался ее жизью, как пешкой. На Кирилла, который смотрел на нее, будто видел насквозь. На Игоря, который пропал. На саму себя, за то, что позволила всему этому случиться.

Без единого слова она резко выпрямилась. Глаза ее потемнели. Она подошла к мячу, что лежал у ее ног, подобрала его и, развернувшись, изо всех сил швырнула в стену.

ГРОХОТ.

Удар был таким сильным, что мяч отскочил почти до середины зала и покатился с глухим стуком. В зале воцарилась мертвая тишина. Даже Стёпа не нашел, что сказать.

Не глядя ни на кого, особенно на Кирилла, Варя развернулась и быстрыми, сбивчивыми шагами направилась к выходу. Она чувствовала их взгляды на своей спине -удивленные, шокированные, осуждающие.

Дверь распахнулась и захлопнулась за ней с оглушительным стуком.

Она не пошла в раздевалку. Она прошла прямо по коридору, вышла на улицу и вдохнула холодный воздух полной грудью. Руки дрожали. В горле стоял ком.

Она не хотела их побед. Не хотела их уважения. Не хотела этого билета, купленного без ее согласия.

Она просто хотела, чтобы мир перестал на нее давить.

Но мир, казалось, и не думал отпускать. Из кармана ее спортивных штанов торчала скомканная визитка Зайцева. А в памяти горел образ Кирилла, который смотрел на нее так, будто знал, что она сорвется. И будто… ждал этого.

Она шла, не разбирая дороги, просто стараясь уйти подальше. От университета, от зала, от этого удушливого чувства, что ее снова загнали в угол, пусть и с благими намерениями. Она свернула в тихий переулок за общежитием, где обычно никого не бывало, и наконец остановилась, прислонившись лбом к прохладной кирпичной стене, пытаясь перевести дух.

– На, – резкий голос прозвучал прямо за спиной.

Варя вздрогнула и резко обернулась. Перед ней стоял Кирилл. Он дышал тяжело, словно бежал, в его руке висела ее спортивная сумка, которую она в ярости забыла в зале.

– Ты забыла, – он протянул сумку. Его лицо было напряженным, а во взгляде бушевала буря – не гнев, а что-то более сложное. Разочарование? Досада?

Она молча взяла сумку, ее пальцы едва не коснулись его.

– Что это было, Соколова? – его голос был низким и резким. – Истерика? Или показательное выступление для нового тренера?

–Отстань, Кирилл, – прошипела она, пытаясь обойти его.

Он шагнул вперед, блокируя путь.

– Нет. Ты выложилась там. Выиграла. Получила то, о чем, как я думал, ты тайно мечтаешь. А потом устроила цирк. Объяснись.

– Я ничего тебе не должна! – выкрикнула она, и голос ее сорвался. В нем прозвучала вся накопившаяся боль и ярость.– Вы все решаете за меня! Зайцев покупает билеты, ты смотришь своими проникающими глазами, Игорь пропал… Я устала быть куклой в вашем театре!

– Так вот в чем дело, – он не отступил. Его взгляд пристально впивался в нее. – Ты не злишься на билет. Ты злишься, потому что боишься. Боишься, что у тебя получится. Боишься, что тебе придется отказаться от этого своего удобного мирка с баскетболистом и снова стать настоящей. И это тебя бесит больше всего.

Его слова попали точно в цель. Она чувствовала, как ее защитная скорлупа трескается.

– А ты? – бросила она ему в лицо, отчаянно пытаясь контратаковать. – Ты чего бежал за мной? Жалеешь? Думаешь, твой поцелуй вчера что-то изменил? Что я теперь твоя ответственность?

Лицо Кирилла исказилось.

– Я бежал за тобой, потому что увидел в твоих глазах то же самое, что было год назад. Панику дикого зверя в клетке. И я знаю, чем это заканчивается. – Он шагнул еще ближе, теперь они почти соприкасались. – Ты либо сломаешься сама, либо сломаешь кого-то другого. И мне наплевать на твоего баскетболиста и на Зайцева. Я не позволю тебе сломаться. Потому что…

Он запнулся, впервые за все время его уверенность дала трещину.

– Потому что я не переживу этого во второй раз.

Он не стал ждать ответа. Резко развернулся и зашагал прочь, оставив ее одну в пустом переулке с сумкой в одной руке и с разбитым сердцем – в другой. И с осознанием, что он, как всегда, был прав. Она боялась. И это было самым ужасным.

Он ушел, оставив за собой гулкую тишину, в которой оглушительно звенели его слова. “Я не переживу этого во второй раз”. Они вонзились в нее острее любого ножа.

Эмоции, которые она пыталась сдержать, прорвали плотину. Гнев, страх, растерянность, ярость, отчаяние – все смешалось в один клубок, который подкатывал к горлу, вызывая тошноту. Ее вырвало, прислонившись к той же холодной стене, судорожно и беззвучно, от одной только ядовитой горечи происходящего.

Слезы текли по лицу сами собой, смешиваясь с потом и грязью на кирпичах. Она не знала, что делать. Куда идти. Кому звонить. Мир расползся на миллион осколков, и каждый резал ее изнутри.

И тогда, в отчаянии, когда разум отключился, а телом правила слепая, животная потребность выплеснуть эту боль наружу, пришла самая тупая, примитивная идея.

Она сжала правую руку в кулак. Пальцы впились в ладонь. И изо всех сил, с коротким, сдавленным криком, она ударила по грубой кирпичной кладке.

Острая, ослепляющая боль пронзила костяшки, отдалась эхом в запястье и пошла выше, по руке. Она вскрикнула – не громко, а скорее захлебнувшись, и отшатнулась, прижимая поврежденную руку к груди.

На смену ярости пришла пустота. Глухая, оглушающая. Она стояла, смотря на проступившую на сбитых костяшках кровь, и понимала, что достигла дна. Это был ее личный дно. Предел.

И в этой оглушительной тишине, среди боли в руке и пустоты внутри, родилось одно-единственное, кристально ясное решение. Оно не было громким. Оно не было героическим. Оно было простым и окончательным.

Она больше не будет биться головой о стену. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Она вытерла лицо рукавом куртки, не глядя на окровавленные костяшки. Подняла с земли сумку. И пошла. Не домой. Не к Игорю. Не к Кириллу.

Она пошла на вокзал. У нее не было денег на такси, а до восьми утра оставалась целая ночь. И это было правильно. Она должна была прийти туда пешком. Должна была провести эту ночь в ожидании, одна, со своей болью и своим решением.

Чтобы утром сесть в поезд и никогда не оглядываться назад.

Запах вокзала – пыль, потаенная тоска и дешевый кофе – показался ей единственной честной вещью за последние дни. Она нашла свободную скамейку в углу, подальше от людского потока, и опустилась на нее, как подкошенная.

Тело ныло, рука пульсировала болью, а внутри была лишь выжженная пустыня. Она сидела так, не двигаясь, может, час, а может, два, глядя, как люди спешат к своим поездам, к своим жизням.

И вдруг, как утопающий за соломинку, она ухватилась за последнюю ниточку, связывающую ее со старым, понятным миром. Учеба. Работа. Ответственность. То, что она сама для себя построила. Это был предлог, отговорка, но сейчас ей отчаянно нужно было хоть что-то, что давало бы ей право передумать.

Достав телефон, она с удивлением обнаружила, что он еще не разрядился окончательно. Словно сама судьба давала ей этот шанс. Дрожащими пальцами она нашла номер Зайцева и набрала его.

Тот ответил почти мгновенно, будто ждал.

– Соколова? – его голос был ровным, безразличным.

– Я… – ее собственный голос прозвучал хрипло и чужо. – Я не могу завтра. У меня университет. И работа. Я не могу все бросить.

На той стороне повисла пауза.

– У тебя что, стипендия больше, чем будущая карьера в сборной? – спросил он без тени сарказма, с ледяной простотой.

– Это моя жизнь! – выдохнула она, и голос снова задрожал. – У меня есть обязательства…

– Обязательства, – он перебил ее, и в его тоне впервые прозвучало что-то, отдаленно напоминающее презрение. – Перед кем? Перед преподавателями, которые тебя не запомнили? Перед работодателем, которому ты нужна как запасной статистик? Или, может, перед тем парнем, который даже телефонную трубку поднять не может, когда тебе плохо?

Она замерла, словно ее окатили ледяной водой. Он знал. Он все видел и все понимал.

– Слушай меня, девочка, и запомни хорошенько, – его голос стал тише, но от этого только жестче. – Ты сейчас сидишь и ищешь себе оправдания, потому что боишься. Это нормально. Но не позорься. Не прикрывайся чужими ожиданиями. Ты либо хочешь этого всем своим избитым, истерзанным нутром, либо нет. Университет подождет. Работа найдется другая. А этот шанс – нет.

Он снова сделал паузу, давая ей проглотить его слова.

– Решай сейчас. Прямо сейчас. Или ты завтра в восемь на перроне, или я вычеркиваю твое имя из своего блокнота навсегда. И мы больше никогда с тобой не вспомним ни о каком волейболе.

Щелчок. Он положил трубку.

Варя сидела, все еще прижимая телефон к уху, в котором стояла мертвая тишина. Она смотрела на свое отражение в грязном окне напротив – измученное, бледное, с синяком, уже проступающим под глазом, и окровавленными костяшками.

Он был прав. Она искала оправдания. Цеплялась за соломинку утопающего, которая на поверку оказалась гнилой.

Она медленно опустила телефон. Посмотрела на табло с расписанием. Поезд, который должен был увезти ее на сборы, был указан там. Рейс 107, отправление 08:15.

Она осталась сидеть на скамейке. Теперь ей предстояло провести ночь, глядя на эти цифры, и решить, кто она – Варя, которая боится, или Соколова, которая летит.