© Алексей Слаповский, 2015

© Яков Бояршинов, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В жизни каждого автора регулярно возникают люди, которые говорят: я сейчас расскажу тебе уникальную историю, а ты запиши. И рассказывают. Выясняется, что уникальных историй на свете очень мало. Они такими являются лишь для тех, кто их пережил. Правда, на этот раз были еще и фотографии, довольно скучные и неказистые, но очень подходящие к рассказу. «Ты напиши и вставь их, – говорил мой сосед и приятель, выбравший меня исполнителем, – и будет новый жанр!»

Никакого нового жанра, конечно, не проглядывалось. Но было во всем этом что-то странное, что-то притягательное. Я поддался, написал историю, изменив в ней с ведома прототипа очень многое, включая имена и обстоятельства. Добавил, как обычно, своего, присыпал чужим и посторонним. В результате приятель оказался разочарован. «Это не мое, – сказал он. – Не обо мне. Хочешь – публикуй, мне все равно. И вообще, у меня сейчас уже совсем другая жизнь».

На том мы и порешили.

И вот эта история.

«Алтуфьево»

– Что будем искать? – спросила риэлтор Любовь Гавриловна.

– Мне все равно, от меня жена ушла, – ответил я.

– Типа юмор? – уточнила она.

– Чей? Жены?

– Ваш. При чем тут ушла?

– Если бы не ушла, я бы не искал квартиру. Хотя на самом деле ушел я. То есть фактически ушла она. Бросила. Изменила. Когда жена изменяет и не хочет с мужем жить, как говорят обычно? Говорят – ушла, – втолковывал я ей. – И иногда они в самом деле уходят. Физически. Реально, – я показал пальцами на столе, как уходят. – Но в моем случае получилось, что она ушла, но никуда не ушла, ушел-то как раз я. От нее и от сына, – я опять показал пальцами, но в другую сторону.

Любовь Гавриловна на рынке недвижимости тридцать лет, о чем она сразу же сообщила, прибавляя себе делового веса. И, наверное, много чего повидала, ее не удивишь. Да и вообще, удивляться – тратить силы, женщины их экономят, поэтому живут дольше. Если они, бывает, и удивляются мужским штукам, то из вежливости и для приманки.

– Я уважаю ваши проблемы, Дмитрий, – сказала Любовь Гавриловна, отодвигая на всякий случай бумаги от моих странных пальцев, – но вопрос не об этом стоял. Вопрос элементарный: какую и в каком районе будем искать квартиру?

– Желательно близко от метро.

– У вас нет машины?

– Есть. Но после развода я на машине не езжу.

– Жене отдали?

– У нее своя. Просто решил, что, раз уж так получилось, обойдусь пока без машины. Понимаете, я на машине ездил на работу – из дома. И с работы – домой. Я сына на ней возил. Заезжал за продуктами – для дома. То есть это для меня была как переправа из внешнего мира во внутренний, где жена и сын. Теперь внутреннего мира нет, переправа не нужна. Зачем мне машина?

Любовь Гавриловна, смотревшая до этого в компьютер – прочесывала базу данных, чтобы не терять время, повернула голову и взглянула на меня внимательно и серьезно.

– А кем вы работаете, если не секрет?

Я понял: ей нужно оценить мои материальные возможности.

– Руководителем отдела в одной фирме. Очень солидной.

– Тем более, руководитель – и без машины?

– Мне понравилось ходить пешком. Это, знаете, как усугубление ощущения изменения. Чтобы в нем утвердиться, свыкнуться.

Любовь Гавриловна кивнула, хотя вряд ли поняла.

– Хорошо. Близко от метро. Уже что-то. Где? Хотя бы примерно?

– Ну… По серой ветке желательно.

– По серой ветке. Север, центр, юг?

Мой дом, мой бывший дом, находится на ближнем севере, возле метро «Тимирязевская». Я сказал ей об этом.

– То есть около «Тимирязевской» ищем?

– Желательно. Но можно и около «Дмитровской». Или вверх по ветке. «Петровско-Разумовская», что там у нас дальше? «Владыкино», «Бирюлево»?

– «Бирюлево» нет такой станции. «Бибирево» у нас там. «Отрадное», «Бибирево», «Алтуфьево».

– Интересно, – сказал я. – Пятнадцать лет живу в Москве, а ни разу в этих районах не был.

– Значит, не надо было. Я москвичка урожденная, да еще риэлтор, а в некоторых районах до сих пор тоже ни разу не была.

Любовь Гавриловна задумалась, вспоминая. И вдруг рассмеялась:

– А ведь везде на самом-то деле! Ни одной станции, ни одного района нет, где хоть раз бы не была! Надо же!

Она покрутила головой, радуясь насыщенности и полноте прожитой жизни, но тут же вернулась к делу:

– Короче, «Тимирязевская» или ниже, или выше?

Я тормозил и думал. Как же это получилось? Пятнадцать лет прожить в Москве, из них шесть на серой ветке, и ни разу не побывать в загадочных северных районах, где тоже ведь люди живут, и там, возможно, есть что-то интересное!

Мне захотелось посмотреть.

Хоть какая-то цель.

Странная, неожиданная, но это и хорошо.

– А давайте я съезжу и посмотрю.

– Что?

– Ну, что там за места, которые около станций. Выходишь – и что-то видишь, это важно, понимаете? Мне, допустим, все равно, хотя нет, тоже не все равно. Я к чему? Вот я сниму квартиру, а потом куплю, то есть сначала сниму, обживусь, а потом куплю, если понравится. Значит, там будет жить моя семья.

– Новая семья?

– Почему? Еще неизвестно, как сложится. Да, ушла, то есть разошлись, но никто не сказал, что навсегда. У меня какая мысль: сыну пять лет и четыре месяца, он все впитывает, для него все важно. Может, он там долго будет жить, это будет его родина. Понимаете? А родину выбирать – не шуточки, так ведь?

– Родину не выбирают, – сказала Любовь Гавриловна с патриотической интонацией, в которой слышалась внушенная убежденность. – Я бы вот тоже на Доминикане хотела родиться. Доминиканская республика, Гаити, знаете, были там?

– Знаю, был.

– Райское место, правда?

– Да.

– Вот я бы там, может, хотела бы родиться. Каждый год туда летаю, наслаждаюсь просто! Суперская природа, море, да все! Обычно беру восемь дней, семь ночей. Максимум девять-десять. А один раз неплохо заработала, скидки были от фирмы, короче, на две недели туда полетела. Просто роскошь! Правда?

– Да.

– А вот нет! Я там к концу просто уже с тоски не знала, куда деваться! Хочу домой, не могу!

– Понимаю. Но я не в целом про страну, а про конкретное место.

– Ваше право, ездите, если время есть, а я пока по базам прогуляюсь. Ценовая категория какая у нас?

Мне не хотелось говорить о ценовой категории.

Хотелось о расставании с женой. Хотелось спросить Любовь Гавриловну, как это возможно: человек тебя любит, а потом, оказывается, не любит? Бывало ли у нее такое? Бросала ли она кого-то, бросали ли ее? На пальцах у Любови Гавриловны много золотых перстней с камешками, но не видно обручального кольца. Наверняка имеется какая-то драматическая история. Коварный муж, который жил двойной жизнью. Решительный разрыв. Остались вдвоем с дочерью, потом дочь выросла, вышла замуж, но тоже несчастлива, что, если признаться, утешает. Не одной мне страдать. Да и бывает ли семейное счастье в принципе? Одной жить лучше. Денег хватает, машина суперская, работа суперская, квартира суперская, плюс дача в Подмосковье и отдых на Доминикане, что еще нужно человеку?

– У вас, наверно, дети взрослые уже? – спросил я.

– Дочь, – кратко ответила Любовь Гавриловна. – Да, совсем уже взрослая.

Значит, я угадал. Угадал, судя по явному нежеланию Любови Гавриловны вдаваться в тему, и то, что с дочерью не все в порядке.

Хотелось спросить об этом.

Но одновременно не терпелось уже начать искать и смотреть.

И я наскоро изложил Любови Гавриловне, какие у меня пожелания относительно цены и всего прочего, и ушел от нее.

Пересек Цветной бульвар и спустился в одноименное метро.

С тех пор, как Вера сказала мне, что у нее есть другой мужчина, я стал внимательным, наблюдательным, словно возмещал то, что не разглядел под носом.

Я вглядываюсь в окружающее, в людей, будто цепляюсь за них, потеряв равновесие. Или что-то ищу. Или пытаюсь понять.

Понять в первую очередь, почему меня разлюбили и как это поправить. Ведь не может быть, чтобы навсегда. Это поправимо.

Но как?

Надо думать, а думать нет сил, поэтому наблюдаю, ищу подсказку.

Вот девушка на эскалаторе впереди в туго обтягивающей ее стан лазоревой кофточке. Велика голова у девушки, гладко обчесанной желтыми волосами, мощна шея, кофточка рельефно обозначает на талии несколько колец излишней плоти (словно обернувшаяся вокруг дерева змея) – нарочно ли девушка показывает это всем, гордится ли этими кольцами? Почему так смела, почему не прячет? Или отчаялась и – нате, подавитесь какая есть, такая и есть, кому надо – полюбит!

И, может, уже кто-то любит? Ложится рядом с нею, милой и уютной, ласкается, гладит ее, единственную, перебирает кольца пальцами, шепчет ласковые слова, а она улыбается снисходительной царицей, чувствуя свое могущество…

На рекламном щите тоже улыбка. Юная женщина в черном кружевном белье лежит, изогнув свои и без того волнующие изгибы и обещая всякому, кто на нее посмотрит, все, что посмотревший пожелает. И ведь знаешь, что это неправда, и она знает, и рекламщики, соорудившие этот соблазн, знают, и все, глядящие на нее, знают, но именно это и нужно: недостижимость. Только недостижимое манит. Появись она сейчас прямо вот тут, на эскалаторе, в этом белье, сначала был бы, конечно, легкий шок, потом ты начал бы приглядываться: там прыщик, там припудрено, там замазано, а придешь с нею домой, смоет она все с себя, окажется заурядной и обыкновенной, но ты под впечатлением плаката проведешь с ней жаркую ночь или две, три, а потом все сведется к тому, кому мусор вынести, кому картошку жарить, кому пора по делам ехать, а кому приспичило пообщаться – ссора, обида, боже мой, какая дура, сам такой…

Но есть красавицы, с которых не смывается красота. А есть не очень красивые, которым не помогут никакие краски и замазки.

Почему так?

Почему одним дается все, другим ничего, а третьем так себе, середина наполовину, как бы и да, но сплошь и рядом нет?

И так ли это важно, если тебя любят?

Я отвлекал себя разными мыслями, чтобы успокоиться.

Предстоящая встреча со станцией «Алтуфьево» и окрестным районом волновала меня все больше. Даже ладони слегка похолодели и увлажнились, я потер их друг о друга.

В руках у меня ничего нет.

Нет также рюкзака, сумки через плечо.

Ничего.

Я чист и пуст.

Раз уж я остался один, то правильней именно так.

Бумажник в одном кармане, телефон в другом. Всё. Да, еще ключ от квартиры, но не от своей. Пустил к себе друг и земляк Коля.

Все начали выходить из вагона. Что, уже? Как-то быстро.

Выяснилось, что поезд следовал только до «Отрадного», и пассажиров попросили освободить вагоны.

Эта задержка, это препятствие, с одной стороны, были досадными, с другой, показались небольшим приключением. Оно отвлекло. Напомнило, что есть в жизни что-то еще, кроме того, что случилось со мной.

И ведь машинист объявлял же, что поезд идет до «Отрадного», вспомнил я, заглянув памятью в только что прошедшее прошлое, зачем же я вошел в него? А зачем вошли другие, кто вместе со мной доехали до «Отрадного» и вот теперь тоже стоят на перроне? Знали, что придется выйти, но все равно поехали. От нетерпеливого желания оказаться ближе к цели? Если вдуматься, в этом нет никакого смысла. Что так, что так, быстрей не приедешь. А может рассудили, что следующий поезд будет более многолюдным, так хоть до «Отрадного» прокатиться с комфортом? Но ведь не час пик, поезда полупустые.

Загадка.

Еще одна.

Пусть их будет больше – чем больше вариантов, тем вероятней возможность найти ту ниточку, которая меня выведет к необходимому открытию, и я наконец пойму, что случилось.

Я не наивный человек и не собираюсь им притворяться, я знаю, что в жизни бывает всякое. Но почему оно со мной случилось? Так ли все бесповоротно? А если бесповоротно, чем тогда жить?

Ответы я тоже знаю, но они меня не устраивают. Огромное количество людей верит в бессмертие души, для них это незыблемое «да». Любые «нет» или «да, но» – не принимаются. Никаких нет, никаких но.

Следующий поезд был таким же пустым, как и предыдущий. Я сел, хотя в метро обычно стою.

Глазел на окружающих.

Я мог бы читать, слушать музыку, смотреть кино на моем смартфоне, но у меня не получается. Надо ведь захотеть что-то почитать, послушать или посмотреть, а я не хочу. Тыкать случайно? Пробовал. Все тексты, вся музыка, все фильмы и ролики кажутся странными, не имеющими никакого отношения к тому, что со мной происходит. А если бы имели отношение, я тем более не смог бы читать, слушать и смотреть. Слишком больно.

И надо ведь еще выбирать, искать, включать, надо что-то делать.

А наблюдать за теми, кто вокруг, для этого ничего не надо делать, этих людей не надо искать или включать, они появились сами по себе.

Вот – пожилой мужчина, которого я выбрал для пристального осмотра, не успев еще осознать, что уже выбрал.

Он сидит напротив. Седые волосы, красноватое лицо. Дешевая спортивная куртка, синяя, с белыми полосками на рукавах, серые брюки, сандалии, черные носки. Все обжитое хозяином, уютное. Как и я, мужчина без вещей. Глаза полуприкрыты. Вид усталый, болезненный. Почему-то подумалось, что он обречен. Смертельный диагноз. Он знает, что конец неминуем – и довольно скоро. Но надо жить. Надо куда-то зачем-то ехать. И он едет. Однако забыть о том, что его ждет, не может. Это мучительно.

Он почувствовал мой взгляд, посмотрел на меня без выражения и закрыл глаза так основательно, будто навсегда.

Пришлось искать новый объект.

Как я раньше не заметил! – девушка с великолепным носом! То есть с очертанием носа. Лоб не очень высокий, губы довольно тонкие, подбородок заострен, но нос, прямой, идеальных пропорций, матово-смугловатый, – просто прекрасен! Греческий, он же римский, или как там их еще называют. Благородный. И наверняка девушка знает об этом, недаром вид у нее такой гордый и независимый. Как у патрицианки, свободной женщины Рима. Которая если и изменит мужу, то сделает это так, что он же себя почувствует виноватым.

«Алтуфьево. Конечная!» – слышится голос.

Я выхожу, я ступаю на неведомый берег, на причал, куда прибывают и откуда убывают ежедневно десятки тысяч людей. Им все привычно, а мне в новинку: терра инкогнита, неведомая земля.

Снимаю (фото 1).

Светильники кажутся иллюминаторами, за которыми небо. Но нет там неба, там земля, причем земля не сверху, как видно из самолета, а земля подземная. Беспросветный тяжкий грунт. Тонны грунта. Никто, конечно, о них не думает, кроме меня, которому неизвестно зачем это лезет в голову.

Иду медленно, ищу в интернете сведения о станции.

Фото 1

Может, пройдет немного времени, я выйду из вагона, держа за руку Митю, Дмитрия Дмитриевича, моего сына, и буду рассказывать ему всезнающим голосом:

– Станция, сынок, открыта в одна тысяча девятьсот девяносто четвертом году…

– А это давно?

– Очень.

– До меня?

– До тебя.

– А ты уже был?

– Был. Мне тридцать пять лет уже.

– Много. А раньше тут что было?

– Село. Алтуфьево, наверно, называлось. Давно.

– А еще давнее?

– Леса тут были. Люди бродили дикие.

– А еще давнее?

– Ледник был.

– А еще давнее?

– Море было. Везде.

– А еще давнее?

– А еще давнее тут вообще ничего не было. И Земли не было.

– И тебя не было?

– Как бы я был без Земли? Ты лучше послушай про станцию. Глубина заложения – девять метров…

– То есть без Земли люди не живут?

– Нет. Стены облицованы черным мрамором, пол серым и черным гранитом.

– А где они были, когда ничего не было?

– Нигде. Их тоже не было. Архитекторы станции – Борзенков, Вигдоров и Черемин. Инженеры-конструкторы…

– А откуда они взялись?

– Это сложный вопрос.

– Я вот родился. А они откуда?

Тут я ступил на эскалатор, и сын исчез.

Я даже оглянулся.

Поднялся наверх. И увидел неведомое до этой минуты Алтуфьево (фото 2).

И сразу же захотелось отсюда уехать и больше никогда не возвращаться.

Фото 2

Нет, я не ждал какого-то чуда, архитектурных красот. Я ждал хоть какого-то гостеприимства, неуловимой зазывности, родственности, свойскости, чего-то, что поманило бы мою душу и душу моего Мити.

Разочарование. Досада. Облом.

Но тут мне стало стыдно перед районом, в котором живут тысячи людей, а многие наверняка любят его – то есть на самом деле любят себя и своих близких, живущих здесь.

Да, может, причал и не очень пригляден, но откуда ты знаешь, что там дальше? Легко судить по верхам, ты потрудись, любая любовь требует труда, пройди хотя бы по улице, присмотрись, почувствуй.

И я пошел.

Я шел, и асфальтовая дорожка с газонами и кустами по бокам, казалось вполне ничего себе. Если смотреть только вперед и перед собой.

Но по сторонам все те же многоэтажные дома, дома и опять дома.

Я прошел не меньше километра и, хотя впереди угадывался еще долгий путь, возникло ощущение тупика.

Отдельно стоящий дом словно ударил меня по глазам, по мозгу.

Фото 3

Он был огромен и чужд, он был мертв, как обелиск.

И небо над ним было пустым и блеклым.

Хочу домой.

Но дома нет.

Нет дома, нет жены и сына.

Нет мамы.

Нет родины.

Я завидую тем, у кого есть место рождения, детства и юности, откуда все началось и куда можно вернуться. И даже не возвращаясь – чувствовать эту нить, заглядывать памятью и знать: ты всегда будешь это любить, и тебя здесь будут любить. Идти по улицам, если в городе, по тропинкам, если в селе. Вот тут был дом, а теперь его нет, тут, наоборот, возник новый дом, тут был магазин – и сейчас магазин, вот он, родимый, даже вывеска не изменилась, надо же! Сравнивать свое прежнее со своим настоящим, грустить и радоваться.

Главное слово – свое.