От автора

В свои двадцать три года, я знаю очень мало. Например, я так и не понял, попадают ли кошки и собаки куда-то после смерти? Испытывают ли они «Чувства»? Что играет большую роль: имя автора или его талант? И многое другое.

Известно мне немного, но из этого немногого, я могу заключить, что рыба, а в частности, рыба без головы – есть символ отчаяния и первозданного горя. Она, будучи всю свою недолгую жизнь в постоянном и неустанном движении, безо всякой цели и причины, в одночасье теряет голову.

Будучи постоянно занятой лишь движением своего плавника и рта, она проживает совершенно глупую и по-настоящему бессмысленную жизнь.

Спасибо.

Серов Алексей Викторович.

Эскалатор. Рассказ

Врач смотрел на меня с недовольством.

Он думал, что я либо вру, либо снова пытаюсь сменить тему. Его старомодные очки в белой, пластмассовой оправе падали на кончик носа и он небрежно их поправлял.

– И что же? Что это меняет?

– Многое. Мне стоит выполнить свое дело, хотя бы ради него. – Сказал я и стал ждать реакции.

– Ах, ваше дело… – затянул он с укором. Он хотел спросить меня из простого человеческого любопытства, что это за дело – лежать весь день в одинокой комнате, но, то ли от того, что его окликнули из коридора, то ли от того, что он вспомнил, что я больной – поспешил выйти, не задавая более никаких вопросов.

В голове у меня все путалось. Мысли накладывались одна на другую, кружили около моей головы и, толкаясь, влезали внутрь. Временами, правда, им становилось отвратительно в пустой, глупой моей черепушке и они так же поспешно, не прощаясь и не формируясь до конца, выбегали прочь.

В коридоре, прямо у входной двери, стоял мой дядя и давал команды молодому врачу. Из своего угла комнаты я слышал прекрасно каждое слово.

– Вы бы присмотрели за ним. – Говорил дядя. – Мы не можем его с собой взять. Нужно будет много разъезжать. Придется его оставить здесь.

– А как же я? – возмущенным тоном спрашивал тот, молодой, что только что со мной беседовал.

– Вас мы тоже здесь оставим. Ну, вы не переживайте! Вам здесь сохраннее будет.

– Ну как же так! Вы меня здесь бросаете, когда под окнами… – он посмотрел в окно, на его счастье, неподалеку раздался выстрел, и он смог горячо прокричать, указывая в сторону грома, разливающегося по стенам домов, – война!

– Никакая там ни война. Вы, голубчик, не знаете, и я не знаю, что это, и как долго продлится. Известно только, что вас мы подставлять никак не можем. Вы очень талантливый врач, и потому лучше вам посидеть здесь, в безопасности.

– Ох… – лишь просипел молодой.

– Все будет хорошо, – улыбнулся дядя, – И еще: не отвязывайте его. – Сказал он и указал на меня, лежащего на кровати. – Ни он, ни я, вам спасибо за это не скажут. Все ясно?

– Вполне. – Грустно ответил молодой. Я даже хотел оскорбиться. Правда, мы так много времени провели вместе. Он постоянно приходил, что-то расспрашивал. Несколько раз даже приходил с коллегами по университету, рассказывал обо мне, думая, что я ничего не слышу. Закрывался с ними в своей комнате и говорил, что я больной. Потом была особенно смешно видеть лица коллег, пробегавших мимо меня в туалет или на кухню: на бегу, делая вид, что вовсе на меня и не смотрят, а просто идут мимо, косятся на мою кровать. Дядя говорил им, что я – чокнутый.

Но! Я не оскорбился. И никогда не оскорблялся. Я знаю, что в глубине души он поверил мне и теперь, к сожалению, начал пугаться меня. С самого первого дня Волнений на улицах, когда люди только кричали, собравшись, еще ничего не разбивая и не взрывая, дядя пришел в мою комнату. Он стоял в дверях, не издавая ни единого звука. В тишине, создавшейся в ту минуту, я отчетливо слышал его неспокойное дыхание. Именно в ту минуту он засомневался: на самом ли деле я сумасшедший. В душе я ликовал, как ликую и сейчас, от одной мысли, что мне поверили. Хотя, по большому счету, это не так важно. Всего важней мое дело.

Молодой врач проводил дядю. Он медленно шагал вслед за ним по коридору, периодически вздыхая, словно хотел что-то сказать. Я прокричал «до свиданья», но в ответ услышал только, как шаги его ускорились и кабуки черных, кожаных туфель унеслись его прочь.

Врач, брошенный своим знакомым, прошел мимо моей комнаты, заглянул внутрь. Это привычка ординатора, оставшегося в смену одному – еще раз осмотреть всех бегло и напомнить, что сегодня дежурит именно он.

– Мы с вами вдвоем остались. – Сказал я.

– Это ненадолго. – Ответил врач. – Скоро все кончится и пациентов вернут на свои места.

– Ничего не кончится. Все будет только хуже. – Сказал я. – вы разве не видите, что с каждым днём все хуже. Вчера она громили магазины, магазины кончились, и они принялись громить дома. Скоро кончатся и дома.

– Хватит. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Он сам не верил ни единому своему слову. Он говорил эти вещи как факт, как нота бэнэ. Но сам в них не верил. Ох, как тяжело же ему придется. Он будет сидеть в дядиной комнате, и его счастье, если там найдется любимый дядин коньяк, так ему будет хоть немного легче.

– Я еще проверю вас, – сказал врач и прошел в дядину комнату.

Бедный, бедный доктор. Наверное, он еще слишком молод для этих вещей. Для правды, для борьбы за нее. Вероятно, он сам еще не укрепил в себе веру и силы. Вот и несладко же ему будет. А самое дурное во всем этом, знаете ли, то, что ведь он так и умрет в сомнении.

Сколько раз я предрекал своим родным, как будут развиваться события. А они продолжали смеяться надо мной и кормить, привязывая к кровати. Я говорил им, что Зло, самое настоящее Зло в чистом виде выйдет на улицы и начнет свои черные, мерзкие дела. Что сперва это будет простым дебошем, бесчинствами, а потом польется много крови. Потом все умрут, вне зависимости от того, верят они мне или нет. Единственное спасение, не переставал говорить им я, моя миссия.

А врач умрет в сомнении – а это страшнее всего. Умереть от ножа в переулке или от гриппа – не так страшно.

Но когда ты не знаешь, правду ли говорит человек в соседней с тобой комнате, если правду – то вы спасены, но если врет, то умрете. Вот это страшно. Я прекрасно его понимаю. Это вполне понятный и естественный процесс, сомнения. Вот только сейчас для него времени нет.

* * *

Молодой врач пытался перебирать бумаги, которые принес с собой, но все валилось из рук. «Мне нужно просидеть здесь всего пару дней и все будет кончено». Врач услышал себя и вздрогнул от того, какие именно слова пришли ему на ум в ту секунду. «Все будет кончено» – он начал оправдываться, что мол, «кончено, для воюющих, придет, наконец, армия или полиция и поставит их на место».

В комнате было тихо и за окном лишь изредка раздавались крики разъярённых людей. То и дело, кто-то из них скандировал «Давай внутрь!» и все бросались в подъезд, и было слышно, как из квартир, на лестничные проемы выталкивают людей. Слышно как те, кричат от боли, пока их избивают. Крики быстро стихали, удаляясь бесконечным эхом в голове молодого врача. Никто не искал цели что-то украсть из квартир. Ровным шагом, убийцы шли с пустыми руками, по локоть окунув их в кровь.

Врач подошел к окну и осторожно, через приоткрытую штору посмотрел во двор. Он насчитал тридцать шесть человек.

Собравшиеся, как заметил врач, были крайне возбуждены: не могли найти себе место, часто дышали. Они вытирали кровь с кулаков о куртки и горячо рассуждали о твердости черепов жильцов этой улицы.

В дядиной комнате оказался коньяк. В подарочной упаковке он стоял у окна, на подоконнике. Выпив несколько стаканов залпом, врач уснул.

* * *

Я совершенно отвык спать без таблеток. Обычно, мне давали их как раз в это время, и я спал беспробудно и спокойно. Сестра, что ухаживала за мной вплоть до собственной гибели, брат, сбежавший от меня при первой же возможности, теперь дядя – все давали мне лекарства в определенное время. Сегодня мне придется всю ночь слушать, как прямо под моим окном орудуют группы этих мародеров и терзать себя мыслью, что я никак не могу это остановить.

Дядя просто не смог бы находиться со мной так близко остаток дней. Я бы каждую минуту без устали твердил ему, что я прав. Это точно. Я не смог бы удержаться. Он бы слушал меня до тех пор, пока не сдался, и не отпустил восвояси. Тогда бы я все исправил.

Единственное, что доставляет мне сейчас неудобство, так это голод. Ох, как бы мне хотелось перестать его испытывать. Голод просто вреден мне, как человеку, который знает, что должен делать. А я прекрасно знаю.

* * *

Врач проснулся к обеду. Голова была пустой. Желудок гудел после коньяка.

Обнаружив себя в незнакомой квартире, врач некоторое время вспоминал, лежа пластом на ковре, что он тут делает. Убедив себя, что это не сон и не выдумка и что единственные, кто мог бы ему помочь, бросили его здесь на погибель, он пригубил еще немного коньяка. Странно, но вчера он пришел сюда, в эту квартиру за помощью. Он пришел к своему преподавателю, чтобы укрыться от царившей вокруг злости. Преподаватель любезно угостил его чаем и убедил, что остаться в квартире наедине с его безумным племянником – будет лучшим спасением.

– С вами все в порядке? – спросил он, заходя ко мне в комнату.

– Добрый день, доктор. – Улыбнулся я. – со мной все хорошо. Как вы?

– Вы голодны? – спросил доктор, сохраняя крайний формализм в голосе.

– Да. – Уже без улыбки ответил я.

– Сейчас.

Доктор принес несколько булочек с кухни и два стакана воды. Поставив все это на столик около моей кровати, он принялся отщипывать от булки большие куски и класть мне в рот.

– Столько вы тут? – вдруг спросил врач.

– Не понял. – Ответил я, прожевывая булку.

– Привязаны, я имею ввиду. Сколько вы привязаны?

– Сколько лет я болен? Вы ведь это хотели спросить?

– Да.

– Два года.

– И вам стало лучше? – спросил врач.

– Конечно. – Ответил я.

– Какой странный ответ. – Заметил врач и жестом предложил воды.

– А чего вы ожидали? – ответил я и кивнул.

– Не знаю. Наверное, из-за всего этого переволновался, поэтому спросил.

– А вы знаете, что происходит? – уточнил я.

– Нет. Пожалуйста, не сейчас. Ладно? – умолял врач.

– Я ничего не хотел вам доказывать. Просто отметил, что все вокруг говорит о том, что я прав. Тут даже доказывать нечего. Дядя понял это и ушел. Прислал вас. Знаете почему? Потому что им тоже овладело Зло.

– О чем это вы? – безучастно спросил врач.

– Он оставил меня здесь, чтобы эти гады растерзали меня прямо так, привязанного к кровати. Но, все должно быть не так, – покачал я головой.

– А как должно быть?

– Я должен пожертвовать собой. Должен самовольно пойти вниз и пожертвовать собой. Если они найдут меня вот так, – я кивнул в сторону простыней, туго покрученных вокруг моих ног и рук, – все пропало. Тогда Зло победит. Понимаете? Я знаю, что вы понимаете. Но вы не верите мне. Вас тоже привели сюда специально.

– Дядя?

– Да. Он привел вас, потому что вы не поверите мне. Вы хотите стать успешным психиатром, может быть, открыть частную клинику, поэтому вы не станете идти на поводу у меня. Дядя поверил. А вы, всего лишь сомневаетесь, а этого мало.

– Я верю вам. – Он даже не слушал меня. Вычленил из моих слов только вопрос, ответил на него и продолжал отрывать куски булки, после складывая их мне в рот.

* * *

Солнце скользило по комнате, не задерживаясь особенно, ни на чем. В наступившей тишине, движение моих челюстей особенно выделялось. Врач что-то спрашивал о моей семье, но мне не хотелось отвечать. Я сказал только, что отец велел мне выполнить мое предназначение и отправил меня сюда, в это место. Отец велел мне принести себя в жертву. Врач, конечно, не стал понимать это буквально, связывая воедино, и профессионально структурируя мой бред. Ему казалось, что это самый, что ни на есть, правильный шаг.

– А ваша семья? – спросил я его.

– С ней все в порядке. – сухо улыбнулся врач.

– С ней? – переспросил я.

– С семьей, я имею в виду.

– Я подумал, вы говорите о женщине.

– Нет, о семье.

– А как же они? Они ведь погибнут, так же, как и все. Вся ваша семья.

– Никто не погибнет! – вспылил врач.

– Ладно. – Не было смысла сейчас переубеждать его. Нужно было время, чтобы он поверил мне. К сожалению, времени не было.

* * *

Во дворе снова собрались люди. Врач начал волноваться, услышав, что они стоят прямо под нашим окном. Очень громко что-то обсуждая, они передавали бутылку из рук в руки, споря о том, кто будет бросать.

Человек в кожаной куртке вырвал бутылку из рук одного из толпы, поджог ткань, вставленную в горлышко, и бросил прямо в окно нашей комнаты.

Врач следил, не отрывая взгляда, за траекторией полета бутылки. Что-то внутри него подсказывало, что бутылка попадет точно в окно, но он все смотрел, за тем, как она летит, словно комета с огненным хвостом.

– Уходите оттуда! – крикнул я врачу.

Встрепенувшись, доктор бросился к моей кровати и стал двигать ее к выходу.

Бутылка разбилась о стекло, охватив его прекрасным огненным приливом. Откинув голову, я смотрел с удовольствием, как огонь постепенно, переходит внутрь комнаты.

Кровать оказалась слишком тяжелой и единственное, что оставалось врачу – это отвязать меня.

Он взялся за одну простынь, что держала мою правую руку, и посмотрел пристально мне в глаза.

– Не сейчас. Я сделаю это не сейчас. – Успокоил я врача.

Услышав то, что хотел, доктор отвязал все простыни, скручивавшие мои руки. Для него все узлы были знакомыми, тысячу раз, он видел такие на своих пациентах, на пациентах своих преподавателей, в учебниках. Огонь уже подступал к моей кровати.

– Доктор! Помогите! – кричал я врачу.

Он, верно, забыл, сколько я пролежал без движений, потому безо всякой мысли бежал прочь из комнаты. Услышав меня, он вернулся и взял меня под руку.

Медленно, осторожно, мы выбрались в дядину комнату. Врач закрыл за мной дверь. Мы оба, в этом я точно уверен, понимали, что все кончено. Теперь-то, он не сможет отрицать ничего.

* * *

– Вы же понимаете, что это конец? – спросил я, с огромной болью разминая руки и ноги.

– Ничего не кончено. – Тяжело проговорил врач. – Ничего.

– Через пару минут, мы сгорим. Я должен к ним выйти, – мне не пришлось кричать, я говорил спокойно, полагаясь на его рассудительность.