У Зимницких собралось самое разнообразное общество. Поместительный дом их подмосковного имения сверкал огнями. В гостиной весело перезванивали женские голоса. Хозяйка дома, миловидная блондинка, уже начинающая полнеть, сидела у крошечного с фарфоровой доской столика, вела оживленный разговор с долговязым драгуном и глядела на розовый воротник его сюртука. А по другую сторону столика, устало привалившись к спинке кресла, сидел известный художник Панкратов и уныло глядел себе под ноги. Весь его изнервничавшийся вид, казалось озабочивал хозяйку; порою она окидывала всю его фигуру соболезнующим взором и даже сдержанно вздыхала. Но Панкратов как бы не замечал ее взглядов и сидел, не переменяя позы, углубленный в свои думы. Когда же к роялю подошла сухощавая брюнетка, чтобы спеть какую-то бойкую цыганскую вещицу, Панкратов недовольно поднялся с кресла и тихо вышел из гостиной. Отыскав на балконе трость и шляпу, он спустился в сад. Сутулясь, он двинулся по песку аллеи.

Теплое веянье сада дохнуло на него. Было тихо; лунный свет разливался по всему саду, как прозрачная пыль. Стволы деревьев неподвижно темнели в этой серебристой пыли, и их черные тени изрезывали желтый песок аллеи, как фантастическая надписи фантастических народов. Панкратов подошел к скамье, намереваясь сесть. И в эту минуту он услышал за спиной скрип легких шагов; он оглянулся. К нему с озабоченным выражением лица шла Зимницкая. Художник равнодушно оглядел ее; она, опахнув его духами, опустилась рядом.

– Что с вами? – спросила она его с участием.

Панкратов молчаливо пожал плечами. Зимницкая продолжала:

– Вот уже второй год, как вы сам не свой. Вы удивительно изменились. Это замечают все.

– Вы даже не пишете ничего, – добавила она со вздохом, – на этой выставке не было ни одной вашей картины.

Она замолчала, поджидая его ответа, но он сидел, устало хмурясь, и молчал. В саду по-прежнему было тихо; серебристая пыль беззвучно колебалась над сонными вершинами. Порою из открытого окна дома вырывалась задорная трель певицы и билась в кустах сада, как стая спугнутых птиц. Зимницкая вздохнула и продолжала.

– О чем вам скучать? Вы еще молоды, талантливы, много зарабатываете. Вам бы смеяться и петь, а вы ходите, как приговоренный к смерти. О, какой вы нехороший!

– Уж не влюблены ли вы? – добавила она через минуту, – может быть безнадежно? Да?

Внезапно Панкратов оживился. Его глаза сверкнули, Он взял Зимницкую за руку.

– Ведь вы мой милый товарищ, да? – заговорил он возбужденно, – и хотите ли я вам скажу все? Мне так тяжело, и это меня облегчит.

От возбуждения он покраснел всем лицом и, погладив ее руку, он продолжал:

– В некотором роде вы правы. Я влюблен, но во всяком случае не безнадежно. И все-таки меня мучает совсем не то. Мне, видите ли, нужно знать, кто она, где живет, и живет ли еще, и любит ли она меня теперь. И представьте, что я не могу этого узнать ни за какие блага. Я знал ее под именем Астры. И только. Для меня она была существом, ничего общего с землей не имеющим. Веянье ее души я слышал и понимал, и изображал на своих картинах, но относительно ее земной обстановки я не знаю ни намека. А, между тем, мне это необходимо знать теперь, чтоб навести справку; видите ли, у меня есть основания подозревать, что с ней случилось что-то недоброе. Но кто же может дать мне о ней хотя какое-нибудь сведение? Вот это-то и мучит меня.

Конец ознакомительного фрагмента.