Глава 3

Прошло несколько дней, и тихое потрескивание синтетических поленьев в камине стало уже родным звуком для меня. За время, проведенное в запертой комнате, поленья ни разу не менялись. Конечно, они становились тоньше, а их треск все сильнее, но уже пять ночей они верно охраняли мой сон.

– Они когда-нибудь иссякнут? – ткнул я пальцем в сторону огня, и доктор, усмехнувшись, помотал головой.

– Всему приходит конец. Но эти еще поживут.

Мы сидели напротив камина и играли в настольную игру. У нас была доска с ячейками, два кубика с цифрами-точками и шашки. Доктор назвал эту игру «Нардами» и учил меня, что тут к чему. Информация легко усваивалась, но обыграть врача было невозможно. Мне постоянно выпадали совершенно ненужные цифры, в то время как мой соперник был явно на коне.

Приятная темная ночь. Приятная во многом потому, что я, наконец-то, очнулся от своих кошмаров. Доктор сказал, что он выхаживал меня все эти дни, но я то приходил в чувство, то снова впадал в забытье. И решительно ничего не помнил. Лишь один сон о связанной змее, от которого до сих пор было жутко. В остальные часы повторялось одно и то же: боль, беспомощность, механически рокочущая тьма, вспышки, скрежет зубов и когтей, жаждущих добраться до меня. И так до бесконечности. Шепчущие на неизвестных языках голоса, неправильные силуэты. «Ну, и приснится же бред!» – нахмурился я, пытаясь унять вдруг заболевший живот.

– Что, опять? – угрюмо посмотрел на меня Док.

Я лишь отмахнулся от его вопроса:

– Снова не успеваю перетащить эти шашки! Что же тут не так?! Все, следующую партию я играю белыми!

– Ты еще и эту не закончил, – нравоучительно выставил кривой палец врач.

– Дааа, – протянул я, – с такими темпами я никогда не узнаю твое имя.

Доктор молчал, делая умное лицо, но я видел, как изнутри его распирал смех. Мы заключили с ним пари: он скажет свое имя, если сумею одолеть его в этой дурацкой игре. Я решил, что это будет легко, хоть и впервые видел ее, но вот уже в третий раз убеждался в обратном.

– Тут все-таки есть какой-то секрет!

– Конечно, есть! – плеснул врач. – Секреты повсюду! Хитрости, тонкости…

– Угу, – мрачно буркнул я себе под нос и поднялся с пола, чтобы размять онемевшие суставы.

Выпрямить спину – вот, что мне нужно было. Помассировав шею и покрутив головой в разные стороны, я почувствовал прилив новых сил.

Если честно, то было уже невыносимо сидеть в этой комнате. Как только я очнулся и поел, мне захотелось пройтись, подышать. С тех пор прошло уже часов восемь, и силы в буквальном смысле возвращались ко мне. Я будто стал свидетелем, как энергия заполняет организм, отчего ноги мечтали побегать. Мне словно не хватало пары лишних сердцебиений в минуту.

Но вместо этого я неподвижно сидел, согнувшись над этой проклятой доской!

Гнев копьем пронзил мой мозг, но через пару вдохов стало даже неловко от столь неадекватной реакции. Мне следовало быть благодарным и судьбе, и врачу, но меня не покидало чувство бессмысленности всего происходящего. Я подошел к темному окну и посмотрел на свое блеклое отражение. Оттуда на меня глядел уже не совсем мертвец, хотя и человеком с приятной наружностью назвать его язык не поворачивался. Он был слишком напряженным, зажатым, дерганным и сам не понимал, что же его так раздражает в этой уютной теплой обстановке.

Будто в подтверждение моего вопроса, по телу пронеслось приятное ощущение от нежного прикосновения мягкого серого халата. Поддавшись ему, я закрыл глаза и немного успокоился. Вот так, вдох и выдох, вдох и…

– Док, а одежду мне хоть дадут? Или так и щеголять голышом?

– Дадут-дадут, – копошился он с шашками, – только зачем она тебе?

– Что значит «зачем»?! – начал было я.

– Успокойся, дурень, я шучу, – доктор серьезно посмотрел на меня. – Цени свою свободу от одежды. Это редкость.

По моим сдвинутым бровям врач убедился, что я действительно «дурень». Изменив тон, он начал медленно вталкивать в мою пустую голову слова:

– Вот как оденешься, то станешь кем-то. Какой наряд, такая и личность. А ты пока свободен, можешь быть кем угодно.

– Например, дураком без памяти, – отвернулся я снова к окну.

– Дурака в тебе никаким нарядом не прикрыть, – послышался из-за спины тихий ропот врача.

Я бы посмеялся, но легкие все еще болели. Доктор был прав, я был тем, кем был. Скорее никем, чем кем-то. А так хотелось быть хоть кем-нибудь… Я громко выдохнул, раздув щеки, и посмотрел на черное небо. Сквозь полные снега тучи пробивалось бледное сияние. Таинственное, холодное, оно гипнотизировало меня и будто отражало внутреннюю растерянность. Я даже не заметил, как ко мне подошел врач. Все мое внимание было поглощено светилом, медленно выползающим из-за туч. Сначала показался его краюшек, затем половина, а спустя миг месяц полностью вынырнул из своего укрытия. Организм чуть не завыл волком на кусочек Луны.

– Марья, – сорвалось с губ.

– Что? – недоуменно спросил доктор.

Его вопрос живо отрезвил меня, будто выхватив из-под власти ночного владыки. Я повернулся в его сторону, а он долго высматривал что-то в моем лице.

– Ты сказал…. «Мария»?

– Наверно… – я не знал, о чем говорит Док.

– Да еще со странным акцентом…

Я лишь пожал плечами. Да, у меня была какая-то мысль в голове, но голос доктора прогнал ее.

– Это Луна, ты же знаешь?

– Знаю.

– Хорошо, – протянул врач. – А то еще одного Михалыча мне тут не надо.

– Кого?

– Михалыча. Это он научил меня играть в Нарды.

– Так вот, кто виноват в моих сегодняшних муках! – уселся я перед камином…

Михалыч. Оказывается, это было чье-то имя. А я уж думал, что это очередное оскорбление.

– Что за имя такое, «Михалыч»?

– Это не имя. Это отчество. Имя отца, примененное к сыну.

– Зачем?

– Ну, у них так принято, – махнул рукой Док. – Я просто не знаю, как его зовут, а он постоянно называет себя «Михалычем». Да, нам выговорить сложно, но звучит колоритно, не находишь? Михалыч очень гордится таким обращением.

– Какой смысл называть себя именем отца?

– Отца звали Михаил. А Михалыч – это как бы ответ на вопрос «чей сын?». Ми-хай-ло-вич, – проговорил по слогам Док. – «Михалыч» проще…

– Да уж…

– Ага, это самая меньшая странность Михалыча, – по-доброму заулыбался Док.

Я хотел подтрунить над этим «отчеством», но что-то внутри меня подсказывало, что тут не над чем смеяться. Сын своего отца – здесь была сокрыта какая-то философия. Наверное, простая и одновременно глубокая…

– Да уж, – задумчиво повторил я.

Был ли у меня отец? А мать? Где мои корни? И есть ли вообще у меня корни? Быть может, я совсем один? От мысли о корнях снова разболелся живот.

– А кто такой этот Мих… халыч? – довольно легкое слово никак не укладывалось на моем словно окостеневшем языке.

– Один чокнутый русский.

– Как я?

– Нет, по-другому чокнутый. Но тоже интересный.

– Расскажи.

– Да что тут рассказывать? Бывают любопытные люди, которые не похожи на остальных. Вот и Михалыч такой.

– Русский – это кто?

– Родом из других краев.

– Несиднеевиц?

– О, даже говоришь, как он!

– Это как?

– Слова искажаешь! Ну, кто такой «Несиднеевиц»?

– Это Михалыч! – торжественно завершил я логическую цепь, рассмешив доктора.

– Вас явно надо познакомить! – сквозь хохот утвердил врач.

Немного успокоившись, он продолжил:

– Сидней – это Австралия. Страна такая когда-то была. Мы – австралийцы, граждане Сиднея.

– «Кучка выживших» мне больше по душе, – перебил я его.

– Кучкой мы были в самом начале истории. Мы давно уже полноценные горожане.

– Что бы это значило?

В ответ доктор просто махнул рукой. Ему было не по плечу объяснить мне такую сложную вещь, как «часть городского сообщества».

– А Михалыч… его родители приехали сюда издалека. Они говорили, что там, где они жили раньше, было не меньше снега зимой. Представляешь? Кто-то добровольно селится в таких условиях! Михалыч родился здесь, уже после катастрофы. Но он все равно считает себя русским. Видимо, тешит самолюбие. В общем, хочет быть русским – никто не запрещает, тем более что ныне это не значит ничего, кроме старческой сентиментальности… лишь бы работал наравне со всеми.

– Раз знает свои корни, то нет ничего плохого в том, чтобы хотеть оставить их в своей памяти.

Доктор прервался и серьезно посмотрел на меня. Он явно не ожидал услышать нечто подобное от пустоголового найденыша. Да я и сам не сразу понял, что сказал, но мне тут же стал ясен смысл того, почему Михалыч называл себя в честь отца. Не выдержав гнетущей тишины, я попытался вернуть разговор в прежнее русло:

– А это далеко отсюда? Русские земли.

– Очень! – одной интонации доктора было достаточно, чтобы представить себе масштаб пути до мифической страны, откуда прибыли родители Михалыча. Этот мир был, видимо, значительно больше, чем казалось из окна моей комнаты.

– А почему ты вообще о нем вспомнил?

Врач слегка растерялся от моего вопроса, но все-таки неуверенно ответил:

– Да твоя «Мария» напомнила… Рассказывал мне Михалыч старинные предания, там часто Мария фигурирует.

– Например?

– Ну… это тебе надо у него спрашивать. Там все очень сложно. Сплошные символы и знаки.

– Знаки… Следуя им, обладатель пояса правильно проложит свой путь… – прошептал я.

– Ээээ… ты о чем? – нахмурился Док.

– Да.. так… что-то в голову пришла фраза… Может, из сна какого-нибудь…

Врач дернул бровями, мол, «бывает…», но решил продолжить нечаянно оброненную мной фразу:

– Ты прав. Знаки действительно указывают путь.

– Если они путеводные, – произнес я просто для поддержания диалога.

– Любой знак путеводный, – поправил меня Док, что вызвало мое недоверие.

– Ну, прям! Например?

– Без примеров. Просто обдумай это.

– Хитрец. Хоть бы подсказку дал…

Доктор потеребил свою жиденькую бородку и поддался:

– Ну, хорошо. Не зря ж мы тут Михалыча вспомнили. Сейчас расскажу тебе что-нибудь из его «сказок», но не жди прямого ответа. Ведь так неинтересно!

– Как скажешь, Док. – закатил я глаза. – Мне уже все равно. Торчу тут взаперти…

– Для твоей же пользы.

– Да-да… рассказывай свои байки.

– Так, погоди… С чего бы начать… – задумался доктор.

– Значит, был такой северный Вотан… Таких, как он, раньше называли «шаманами». Это те, кто нам дал медицину. Мои профессиональные предшественники, можно сказать. Но функции шаманов выходили далеко за пределы одной только медицины. И дело тут не столько в специальных навыках, сколько в самом мировоззрении, где нет отдельных направлений, все свито воедино, в одну всеобщую концепцию… Например, шаман мог договориться с болезнью. Представляешь, договориться! Эти древние люди как-то совсем иначе мыслили и многим вещам, которых не увидишь и не потрогаешь, придавали вполне осязаемую форму. Весьма замысловатую, надо сказать, даже дикую и совсем не изящную. Но зато с этой формой уже можно было договариваться или еще что-нибудь вытворять. Все это силой своего ума. Если познакомишься с Михалычем, попроси показать тебе его коллекцию картинок с узорами и символами. Простые закорючки, но в них укладывался целый пласт представлений! И люди пользовались ими в жизни как инструментами и средствами. И не только ими, но и фигурами, идолами…

– Болванами, – перебил я его, – пустышками для заточения духов.

Доктор мгновенно умолк. Молчал и я. Рассказ врача пробудил во мне какую-то логическую цепь, приведшую к умозаключению или воспоминанию. И кажется, я получил свою пару лишних сердцебиений в минуту. Стало жутко оттого, что где-то внутри меня хранится информация, из-за которой я могу прослыть еще одним «Чокнутым Михалычем». Понимая, что надо дать Доку какой-то ответ, я сразу выкинул белый флаг:

– Я не знаю, что я сейчас сказал. Можешь не пытать меня вопросами.

Доктор что-то помыслил, выразив это многозначительным «Хм…», потом еще одним «Хм», но решил продолжить свой рассказ:

– Да, именно так это слово по-русски и звучит, – он еще раз оценочно посмотрел на меня. – И в твоих словах есть смысл. Вместилище – вполне подходит. Само по себе бессмысленно, если не наполнить его духом.

Доктор замолчал, а я не мог сообразить, к чему он вообще начал свой рассказ о шаманах и болванах, поэтому нервным жестом намекнул ему, что надо бы продолжить сию историю.

– Как лечили шаманы, знаешь? – спросил он.

– Предполагаю.

– А как обходились, когда под рукой не было нужной травы?

– Искали замену?

– Ну… почти. Просто меняли свойства той, что была.

– Это как?

– А вот так! Обращались к духу растений. Как говорит Михалыч, к «Роду» растений.

– В смысле?

– Ну… как тебе объяснить? Любое растение ценно самой своей принадлежностью к роду растений. Ты же можешь отличить растение от, скажем, кресла, так?

– Конечно.

– Вот то-то и важно. Кресло тебя не вылечит, а растение вылечит…

– Но не всякое ж растение!

– Будь ты шаманом, не сказал бы такого. А просто бы обратился к Роду растений и применил бы его по назначению…

– Я… ничего не понимаю.

– А я и не обещал тебе прямых ответов, помнишь?

Еще один громкий выдох надул мои щеки. Доктор юлил, как мог, лишь бы запутать меня.

– Так причем тут наша тема?

– Ах, да… Наша тема. Висел, значит, Вотан однажды на дереве девять дней и ночей и в результате открыл первые руны – это специальные символы, которые вырезали на камнях. Одновременно, и слова, и буквы, и заклинания, и инструменты… Этот же Вотан подарил миру дар поэзии.

– Ух… – голова уже успела закипеть от непонятных намеков, но доктор продолжал свой рассказ.

– Пока мудрый Вотан открывал свои руны и песни, на другом конце Земли люди поклонялись прекрасной Сарасвати, белой водной богине.

– Тоже шаманка?

– Скажем так, она тоже открыла людям и поэзию, и законы жизни, и науку.

– Ясно…

– В это же время в третьем конце большого континента народ восхвалял Гермеса, который подарил людям алфавит и музыку, а также был посредником между нашим миром и тем, другим. А еще южнее, там, где солнце круглый год пекло землю, что ныне представляется весьма маловероятным, славили Тота, который изобрел письмена и числа, обучил человечество мудрости и открыл науки…

– Ага… значит, первооткрыватели. Музыка, буквы, цифры, руны. Тут и литература, и математика, и песни. Все такие разные.

– А ты не разъединяй, а объединяй. – Док поймал мой взгляд и аккуратно проговорил, снизив тон. – Ведь Бог един и вездесущ.

На какой-то миг вся картина увязалась в моей голове, но не успел я начать ликовать, как все тут же рассыпалось на осколки. Я потерял нить. Тело пробило током гнева, и из глубин горла вырвался суровый рык. Врач, наверно, мысленно посмеялся надо мной. Чертов умник!

В этот момент огонь в камине угас. В комнате стало очень темно.

«Конец», – пронеслось в мыслях. Доктор тоже заметил, что было уже довольно поздно, и торопливо собрал с пола нарды.

– Тебе пора отдыхать, – посоветовал он. – Эмоциональное перевозбуждение тебе сейчас ни к чему.

И действительно, я чувствовал себя полностью выжатым.

– Выпей настойку, которую я тебе принес.

– О, нет! – заскулил я.

– Эта попроще. Обещаю, тебе не будет столь противно.

– Противно? Да меня же вывернуло наизнанку!

– Ты кто: неженка или бык? В конце-то концов…

Доктор замотал головой и удалился из комнаты, оставив меня в не лучшем расположении духа.

Хотя следовало признать: философское настроение моего врача было заразительным, и я в очередной раз глянул в окно. Но там меня по-прежнему ждала лишь снежная тьма, и ничего более. Доктор ошибся, сказав, что огонь в камине еще поживет. Глядя на тонкую струйку дыма от синтетических углей, я задумался, а не ошибается ли Док так же насчет моего здоровья? С этими мыслями я подкинул в камин новых дров, разжег огонь, выпил, сморщившись, рекомендованную мне желтоватую настойку, отметив, что врач соврал насчет ее «непротивности», скинул свой пушистый халат и погрузился в теплоту толстых одеял.

Я устал. Я очень сильно устал. Устал от ничегонеделания и от неизвестности. Но сегодняшние эмоциональные всплески намекнули мне, что где-то в темных глубинах моего сознания еще живут воспоминания. И что самое главное – до них можно достучаться. Я пока не знал, как именно, но тень надежды скромно поселилась там, откуда пробивались ростки памяти.

Я размышлял о Михалыче и его байках о шаманах, болванах, знаках… Объединяй, а не разъединяй. Бог един… Круговорот образов нежно тянул меня на дно сновидений.

Первое, что я увидел, – уже знакомый мне сюжет. Гигантский огненный шар падает в воды океана. На какой-то момент мне показалось, что это не шар вовсе, а птица. Возможно, даже лебедь…

В следующий момент я стоял на маленьком и мокром клочке земли посреди темных вод. Под ногами проступали неизвестные мне знаки. Или это были буквы? Сон не давал прочесть их.

За спиной раздался хриплый голос:

«Умеешь ты резать?

Умеешь разгадывать?

Умеешь раскрасить?

Умеешь ты спрашивать?

Умеешь молиться?

Умеешь ты жертвовать?

Умеешь ты жечь?»

Я обернулся и увидел знакомое мне поле. И все то же дерево. На его стволе висел человек в черном плаще. Его руки были привязаны к ветвям, на шее петля, а на плечах сидели два ворона. Одна из птиц кинулась на меня и повалила наземь…

…Я шел по широкому пшеничному полю, стебли растений доходили мне до пояса. Впереди закатывалось золотое солнце, ослепляя своим светом. Я услышал крик ворон и обернулся. Рядом со мной возвышался огромный столб с перекладиной. К нему было приколочено пугало из черных одежд, набитых соломой. Гвоздь в ноги, по гвоздю в раскинутые руки. Пугало злобно смотрело на меня свысока своими глазами, нарисованными на мешке, представляющем голову, привязанную веревкой за шею к столбу. Целая стая ворон хищно сновала вокруг меня. Некоторые из них сидели на плечах и руках пугала. Одна из них кинулась на меня…

…Я стоял посреди пустоши вдали от высоких городских стен. Передо мной возвышался крест с распятым человеком. На его голове лежал окровавленный терновый венок. Где-то в небе мелькал силуэт ворона. И мне показалось, что он хочет выклевать мне глаз…

Нечто схватило меня за руку, вырвав из сюжета. Я оказался в каком-то темном месте, а руку держала обнаженная девушка с мешком на голове, сквозь прорези в котором горели змеиные глаза. Вместо одежды ее тело опутывала серебристая тонкая паутинка.

– Я думал, ты мертва… – хотел сказать я.

В ответ она приложила палец к губам, советуя замолчать.

– Не пей! Это яд!

Я хотел спросить, что она имеет в виду, но девушка отошла назад и скрылась в тени. Сквозь тьму я мог уловить лишь ее стройный силуэт.

– Не пей! – вновь послышался ее шепот.

Я открыл глаза посреди ночи. Меня вновь мутило, и я сильно желал, чтобы это было не так жестоко, как в прошлый раз. Через несколько секунд меня уже тошнило в туалете. Вечно этот доктор приукрашивает пользу своих зелий…