© Александр Мишкин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Я танцую в ночном дожде. Мне нравится, как крупные капли пролетают сквозь меня, слегка щекоча прозрачное тело. Мне нравится рассекать крыльями тугие струи, стремительно проносясь сквозь них над самой землёй. И взмывать вверх, к плачущим тучам, нанизывая себя на нити дождя, будто огромную бусину.

Мне полюбилось это занятие недавно. Однажды, во время полёта к моему Человеку, меня настиг дождь. И случилось невероятное: впервые мне пришлось отвлечься от цели, отдавшись нахлынувшему, неведомому прежде наслаждению.

Ненадолго, на какой-то миг, но – отвлечься. А это противоречит всем правилам Хранителей. И никогда прежде ни с кем из нас не случалось. Кроме меня.

С того времени я часто ищу дождь. Именно такой, как сейчас: ночной, сильный, с крупными, крепкими каплями. И, когда нахожу, лечу туда, чтобы танцевать с ним.

Вот и теперь: полностью отдавшись танцу, моё сознание пропустило первые сигналы опасности. И спохватилось лишь тогда, когда мой Человек уже стал уходить.

Вслед за сознанием, к гибнущему Хранимому устремилось и моё тело. Размазавшись в небе длинным прозрачным сгустком, оно мчалось на помощь, заставляя тоскливо выть чутких к нам собак в городах и деревнях, мелькающих под крыльями.

Уже на подлёте меня настигло понимание того, что – не успеть.

Спикировав с высоты, обнимаю крыльями лежащее на земле окровавленное тело, укрывая моего Человека от опасности. Поздно. В нём нет больше жизни. А вернее, двух жизней: одна так и не успела родиться.

Мне не хватило всего нескольких мгновений, чтобы отвести смертельный удар. Случилось неслыханное: Хранитель оставил в беде своего Человека. Такое не прощается.

Погладив напоследок крылом успокоившееся лицо ушедшей, я взмываю вверх, к звёздам. И в тоске парю кругами под ними, смиренно ожидая наказания.

Вот и оно: мои крылья тают. Растворяются в воздухе, будто тонкий весенний лёд в воде под тёплыми лучами. Миг, другой – и исчезли совсем.

С высоты я падаю к земле. Тщетно пытаясь раскрыть несуществующие крылья, чтобы наполнить их ветром и вновь взмыть в вышину. Земля всё ближе, ближе… Кричу в отчаянии, но крик мой тихий. Только собаки слышат Хранителей.

Земля и темнота встречают меня…

Часть первая
Гиблое место

7 сентября 1987 года, понедельник, посёлок Ноябрьский, 11—15.

Я остановился перед главным входом в больницу и скептически окинул взглядом кирпичное пятиэтажное здание. Судя по всему, строили его ещё при ком-то из Рюриковичей. С того же времени и ремонт не делали.

Ноябрьская районная больница не производила впечатления фабрики здоровья. Скорее, наоборот: мрачноватое красно-коричневое здание напоминало то ли психиатрическую лечебницу для буйных, то ли тюрьму для особо опасных рецидивистов. Сходство с последней особенно усиливали решётки на окнах, бесхитростно сваренные из арматуры и выкрашенные в жизнерадостный голубенький цвет.

Я тяжело вздохнул: в этом застенке мне предстоит провести целых два месяца. За что, спрашивается?!

Уж не знаю, чья это была идея: направить нас, молодых врачей-интернов из Нероградской областной больницы, в глубинку. Усилить, так сказать, сельское здравоохранение в районах области. Аж на целых два месяца. Подозреваю, что сия гениальная мысль посетила кого-то из облздравовских деятелей либо в горячечном бреду, либо в момент тяжёлой абстинентной депрессии на выходе из запоя. Когда очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими неописуемыми ощущениями.

И вот я, свежеиспечённый доктор Светин, протрясшись три часа в древнем «Икарусе», вывалился из него в аккурат у ворот Ноябрьской ЦРБ. Сиречь – центральной районной больницы, куда мне и предписано явиться пред светлы очи местного главврача.

Вздохнув ещё раз, я подхватил с земли сумку, взвалил её на плечо и направился к крыльцу.

Внутри больница оказалась значительно приятнее. Здесь, по крайней мере, не доминировала жутковатая красно-коричневая гамма. Всё было вполне пристойно: светленько, чистенько, тихонько. И даже неистребимые запахи приёмного отделения не слишком шибали в нос. Всего-то слегка наворачивали слезу, почти не вызывая удушья и рвотных позывов.

– Простите, не подскажете… – начал было я, наткнувшись на выплывшую из смотровой дородную даму в белом халате и накрахмаленном эрегированном колпаке.

– Сначала – сюда, сдадите кровь и мочу. Потом – туда, сдадите одежду и вещи, – не глядя, ткнула она пальцем в двери, – Потом – вон туда: получите больничную пижаму. Вши есть?

– Да нет, – оторопело пробормотал я, пытаясь сообразить, каким образом, сдав одежду в одном конце длинного коридора, получить казённое обмундирование в другом. Голышом бежать, что ли? Простые нравы!

– Так да или нет? – ледяным тоном уточнила дама, хищно вглядываясь в мою шевелюру.

– Никак нет! – категорически заявил я, едва удержавшись, чтобы не добавить «Ваше благородие».

– Значит, брить не будем! – огорчилась она.

– Да я, собственно, не больной… – предпринял я вторую попытку объясниться.

– Донор?! – обрадовалась дама и цепко ухватила меня за правый локоть, – Вены хорошие, чудненько! Желтухой, сифилисом не болели?

В её голосе звучала такая надежда, что мне стало неловко:

– Никак нет! – уже привычно открестился я.

– Отлично! Сдавать будете двести или четыреста? Предлагаю четыреста, чтобы лишний раз не ходить, – она заметно оживилась и почти приплясывала в нетерпении.

– Литр! – я начал торговаться.

– Чего литр? – дама явно озадачилась.

– Литр возьмёте? Чтобы уж совсем потом не приходить. Никогда, – уточнил я.

Она подумала немного:

– Нет, литр не возьмём. У нас такой тары нет.

Поняв, что переговоры зашли в тупик, я решил начать сызнова:

– Видите ли, я – врач…

– Так что же вы сразу-то не сказали?! – всплеснула дама полными ручками, – для врачей-то мы завсегда расстараемся! Возьмём мы у вас литр, возьмём, раз такое дело! Это же получается…

Она загнула несколько пальцев и радостно продолжила:

– Получается два флакона по четыреста и один – по двести! Идёмте, к главному зайдём за справочками, и – на сдачу! – радуясь, будто голодный упырь, отловивший на ужин упитанную селянку, она потащила меня за собой.

Сообразив, что алчущая моей крови особа тащит меня к главврачу, я смирился и покорно последовал за ней. Собственно, я и хотел-то узнать, где найти местное начальство.

Начальство озадаченно перебирало кипу бумаг, бормоча что-то себе под нос. На его голове красовался такой же накрахмаленный колпак, как и у моей провожатой. И столь же устрашающих размеров.

– Александр Иваныч, я донора привела! – гордо заявила дама, – Хочет литр сдать. Врач, говорит.

Главный оторвался от своих бумажек и с неподдельным интересом воззрился на меня:

– Литр? А наберётся столько-то? Худоват, бледноват…

– Наберётся, наберётся! – поспешила она его успокоить, – Положим, ноги поднимем… потихоньку и натечёт!

Поняв, что пора прекращать балаган, пока из меня и в самом деле не откачали литр крови, я шагнул вперёд:

– Александр Иваныч, произошло небольшое недоразумение! Я и в самом деле – врач, но не донор. Я…

– Так одно другому не мешает! – мудро заметило начальство.

Я кивнул:

– Согласен. Но я прибыл сюда не как донор, а по направлению облздравотдела. Вот! – и протянул главврачу командировочное удостоверение с направлением.

Тот разом поскучнел и вздохнул:

– Ну давайте, посмотрим, что у вас там. Зинаида Петровна, можете идти. Это не донор, а всего лишь доктор.

Дама в колпаке смерила меня взглядом, исполненным глубочайшего разочарования, и царственно удалилась.

А главный, внимательно изучив мои бумаги, сдвинул колпак на правое ухо, откинулся в кресле и уставился на меня взглядом опытного работорговца:

– Ну-с, Пал Палыч, и что мне прикажете с вами делать?

Я пожал плечами:

– В направлении написано, что…

– Да мне по ……, что там написано! – разоткровенничался мой собеседник, – У меня тут своих штатных врачей девать некуда, а они ещё интернов присылают! Вы кто по специальности?

– Терапевт. Буду специализироваться по кардиореанимации! – гордо заявил я.

– Терапевт, значит! Какая редкая профессия! – ехидно заметило начальство, – Да ещё и будущий кардиолог!

– Кардиореаниматолог! – поправил я его.

– О да, тем более! А знаете, что?

– Нет, – признался я.

– А езжайте-ка вы в Кобельки! – предложил вдруг главный.

– Зачем? – я оторопел.

– Там есть участковая больница, – пояснил он.

– И что?

– Двадцать коек плюс амбулатория! – начало интриговать начальство.

Я непонимающе смотрел на него.

– Два фельдшера, акушерка, служебная машина. С водителем! – главврач продолжал взахлёб расписывать прелести неведомой мне участковой больницы.

– Это замечательно, но при чём тут я?

– А при том, голубчик, что все эти сокровища пылятся в глуши без хозяина. Главного врача там нет. Вот уж пятый год! – сокрушённо пояснило начальство.

Я начал кое-что понимать:

– И вы хотите сказать, что…

– …Что, в силу, так сказать, производственной необходимости, я направляю вас в вышеупомянутую больницу временно исполняющим обязанности главного врача. С наделением всеми соответствующими полномочиями! – торжественно провозгласил босс и принялся писать что-то в моём направлении.

Я оцепенел:

– Но позвольте, я…

– Не позволю, милейший Пал Палыч, не позволю! В направлении чёрным по белому написано, что вы поступаете в моё полное распоряжение сроком на два месяца. Вот я и распорядился! – главный размашисто расписался и шлёпнул на бумажку печать, – Итак, с этой минуты вы официально приступили к исполнению обязанностей. Сейчас я скомандую насчёт машины, а вы пока посидите в коридорчике, хорошо? Дела, знаете ли, дела!

Растерянно взяв со стола свои бумаги, я направился было к выходу.

– Минуточку, Пал Палыч! – главврач резво вскочил, обежал стол и оказался рядом со мной. Ростом он был мне по грудь. Но вместе с колпаком – выше меня.

– Поздравляю вас с началом трудовой деятельности, коллега, желаю успехов! – он торжественно потряс мне руку, усеменил на своё место и вновь зарылся в бумаги.

Аудиенция была окончена. Я вышел в коридор и уселся там на стульчик, пытаясь осознать случившееся. Оно упорно не осознавалось.

Я, молодой врач, двадцати трёх лет от роду, только что окончил (с отличием!) славный Нероградский медицинский институт. Попал в интернатуру в областную больницу. Направлен в двухмесячную командировку в Ноябрьскую ЦРБ нюхнуть, что называется, пороху. Пока всё понятно и не страшно.

Кошмар начнётся через пару часов. Меня, сопливого лекаря с никаким опытом, отправляют руководить сельской участковой больницей. Туда, где в радиусе нескольких десятков километров я буду единственным врачом. При одной лишь мысли о том, с чем мне придётся столкнуться, в животе начиналось неприятное томление – явный предвестник медвежьей болезни.

– Ну-с, доктор Светин, начинается взрослая жизнь… – уныло пробормотал я и заозирался в поисках удобств.

7 сентября 1987 года, Ноябрьский район, 11—32.

Нина помахала рукой вслед удаляющейся попутке и осторожно спустилась с насыпи. Прошагав несколько десятков шагов по раскалённой степи, женщина углубилась в чахлую лесополосу. И с облегчением вздохнула: идти в тени было куда легче. Правда, приходилось смотреть под ноги: из утоптанной тропинки там и сям вылезали затейливо-скрюченные корни, так и норовя зацепиться за ногу. Ну, да это пустяки в сравнении с путешествием по солнцепёку: тут и обычный человек зажарится, а уж в её-то положении протопать под солнцем три километра до родительских Кобельков – задачка не из простых.

Словно соглашаясь с матерью, в животе заёрзал Лёшка. И нетерпеливо пнул куда-то в печень: иди, дескать, не задерживай, обедать пора!

Нина охнула и улыбнулась: в свои восемь месяцев сын отличался завидной резвостью. Даже докторица удивлялась, когда УЗИ делала: мол, егоза он у вас, мамочка, ни секунды на месте не лежит! Хорошо хоть, дал рассмотреть своё мальчишеское хозяйство. С того времени и превратился из безымянного плода в Лёшку.

Она как—то сразу решила, что если мальчишка, то – Лёшка. В честь отца, стало быть. И плевать, что отец о сыне ничего не знает и не узнает никогда (уж она-то об этом позаботится!) Главное – осталось у неё живое напоминание о том коротком, трёхмесячном счастливом безумии: нахлынувшем, будто шальная волна в тихом море, закрутившем, завертевшем… да и швырнувшем на прибрежный песок её, совершенно обессилевшую, опустошённую… и недоумевающую.

Собственно, она до сих пор так и не поняла, что же это с ней было такое… но точно знает: прежде ничего подобного не испытывала и вряд ли, наверное, ещё когда-то испытает. И ладно: не нужны ей эти потрясения: чай, не девочка давно… Любовь-морковь и прочие сопли – это всё для подростков. Жизнь должна идти по плану, иначе – теряешь себя.

Очередного мужа в её планах не было… А вот ребёнок – был.

Нина зябко передёрнула плечами, вспомнив, как посмотрел на неё Алексей, когда она заявила, что уходит. Что-то было такое в том взгляде… отчего она до сих пор иногда чувствует себя убийцей.

Женщина потрясла головой, отгоняя ненужные мысли и ускорила шаг. Плевать. Главное: она сохранила свою независимость, свою собственную, годами выстраиваемую жизнь… и получила Лёшку. А муж – это, знаете ли, для энергичной современной женщины придаток вовсе необязательный, даже лишний. Да и вредный: никакой, понимаешь, личной жизни…

Нина усмехнулась и прислушалась к тому, что происходило в её животе. Лёшка затаился, словно обдумывая материнские мысли. Ну, отдыхай, малыш, отдыхай: всё-таки, несколько часов тряслись по жаре из Нерограда, да и впереди ещё почти час пешком… Ей и самой не мешало бы дух перевести.

Впереди блеснула вода. Озеро. Небольшое, но с прозрачной, чистейшей водой. И очень, очень холодной: тут со дна ключи бьют. Собственно, озеро так и называется: Ключевое.

Женщина улыбнулась в предвкушении: искупаться, конечно, не получится – вода ледяная, тут же судорогой всё сведёт. А вот умыть разгорячённое лицо родниковой водой, да напиться от души – это в самый раз. Эх, жаль живот не позволяет добежать до берега, как бывало в детстве… приходится вот так: степенно, вразвалочку, как и полагается будущей мамаше.

Она разулась, сошла с тропинки и напрямик, по траве, направилась к озерцу.

Волосы на затылке будто кто-то взъерошил холодной пятернёй. Нина остановилась и резко оглянулась: ей хорошо было знакомо это ощущение чужого взгляда… недоброго взгляда.

Никого. Никакого движения среди деревьев. Даже листва не колышется в полном безветрии.

Женщина постояла минуту, прислушиваясь и всматриваясь в лес. Ошибиться она не могла: слишком часто прежде доводилось ей ощущать спиной и затылком взгляды многочисленных недоброжелателей (чаще, конечно, недоброжелательниц!). Что поделаешь, за природную красоту и успешную карьеру приходится платить!

Но в этот раз, похоже, ошиблась. В затихшем, разморенном от жары лесу людей не наблюдалось. Кроме неё.

Успокоившись, Нина вновь двинулась к озеру. Подойдя к воде, осторожно попробовала её босой ногой: холодная! Женщина оглянулась ещё раз и, убедившись в отсутствии наблюдателей, быстро стянула через голову лёгкий летний сарафан.

Оставшись в одних трусиках, она вошла в воду, поёжилась и сделала несколько шагов вперёд. Ноги до колен тут же потеряли чувствительность: несмотря на жару, вода была просто ледяной. Как в далёком детстве, Нина опустилась на колени, опёрлась руками на дно, погрузив разгорячённое лицо в обжигающую воду. И сделала осторожный глоток.

Сразу стало легче. Холодный ком прокатился по горлу и растёкся где-то внутри. Озеро ласково поглаживало мелкими ледяными волнами её выросший живот с притаившимся внутри Лёшкой и пощипывало оказавшиеся в воде соски. Это было неожиданно приятно, даже возбуждающе.

Нина с сожалением оторвалась от воды, чтобы сделать вдох. Солнце тут же мстительно наградило её горячими пощёчинами: лицо высохло моментально. Быстренько набрав побольше воздуха, женщина вновь опустила голову в воду. И открыла глаза.

Каменистое дно просматривалось далеко во все стороны: прозрачность пропитанной солнцем воды была идеальной. Наслаждаясь прохладой, Нина неторопливо ворочала головой, рассматривая небогатый подводный мир лесного озера. Собственно, кроме мелкой округлой гальки, на дне и не было ничего.

Воздух как-то быстро закончился. Всё-таки, наличие увесистого животика сказывается: ни тебе побегать, ни понырять… Улыбнувшись прямо в воде, Нина оттолкнулась руками от донных камней и разогнулась…

Вернее, попыталась разогнуться. Но её затылок встретил неожиданное препятствие: навалившаяся тяжесть пригнула голову ещё ниже, больно ткнув лбом в дно.

Страха пока не было. Было удивление. Нина скосила глаза вправо, влево, пытаясь рассмотреть, что же её держит. Не увидела ничего нового, кроме неясной тени на дне. Была ли она раньше, или нет, женщина вспомнить не успела…

В животе встрепенулся, забился Лёшка. Почувствовав нехватку кислорода, малыш больно замолотил ножками и ручками. Помогло: Нина будто проснулась и рванулась изо всех сил, пытаясь освободиться от неведомой силы.

В ответ голову ещё сильнее вдавило в камни. Правым глазом женщина увидела медленно растекающуюся в воде розовую струйку и поняла, что это – её кровь. Видимо, из рассечёной брови.

Вот тут-то и пришёл страх. Грудь уже разрывало коварное желание вдохнуть, в глазах темнело и мельтешили какие-то цветные пятна. Не в силах оторвать голову от проклятых камней, Нина забилась всем телом, пытаясь освободиться. Вышло ещё хуже: руки и ноги разъехались на скользкой гальке, и женщина распласталась на дне, сильно ударившись животом.

Резкая схваткообразная боль на несколько мгновений заставила Нину забыть об опасности. Низ живота сжался в тугой горячий комок, чуть расслабился, – и опять сжался. Боль часто пульсировала, нарастая и заполняя собой всё сознание.

«Рожаю!» – удивлённо констатировала женщина. Она не знала прежде, как это бывает, но отчего-то сразу поняла, что новая боль – это именно схватки. Только почему-то очень уж частые.

Словно в подтверждение её догадки, живот скрутило так, что лежащую на нём Нину ощутимо подбросило вверх. И тут же внутри будто что-то лопнуло. Вода между ног стала тёплой, почти горячей.

Нина опять попыталась вырваться. Но руки и ноги уже почти не подчинялись ей. Наполненное болью сознание быстро умирало, напоследок балуя хозяйку чередой сменяющихся причудливых видений, звуков и ощущений. Самым ярким из которых было странное чувство, будто Лёшка вылезает из неё, нещадно разрывая ручонками материнское лоно…

А потом всё кончилось.

7 сентября 1987 года, Ноябрьский район, 13—15.