Глава 2. Новогодний бал

С началом учебного года мы снова схватились с отдохнувшим за лето 20-летним Буровичем, который попёр на меня буром. За два месяца ежедневных тренировок я немного раскачал мышцы, так что чувствовал себя более комфортно, дубася кулаками и ногами нападавшего на меня крепыша. Тот махал не меньше меня, но я уклонялся, а он мазал, отбив себе кулаки о двухъярусные кровати. Кто-то «стуканул» и в кубрик ворвался дежурный мичман. Увидев, в чём дело, произнёс: «Господа гардемарины, прошу пожаловать на экзекуцию. Обоим надлежит получить по пятьдесят розог. Будете у меня знать, как кулаками махать».

Вымоченные в воде розги лихо свистели в руках двух списанных с плавсостава пожилых матросов, ныне служащих при Корпусе. Если поначалу попа успевала восстановиться, то после 20 попадания кожа лопнула, отчего стало намного больнее. Короче, с непривычки я еле встал, не представляя, как я буду сидеть на занятиях или на обеде. Правда, Буровичу было ещё хуже, у него ещё и рожа была разбита.

К слову говоря, на обеде и занятиях не только мы одни стояли или сидели на краешке стула – во всех ротах народ исправно пороли за малейшие провинности. А после заседания совета Корпуса Буровича отчислили, отправив служить унтер-офицером или "бурбоном" в Кронштадтский гарнизон.

В сентябре прошло заседание учебного совета, после которого были проведены испытания дальномера «в поле» и на судне. Наша троица так же участвовала в этом действии, отчего пропускала занятия. А это очень не любили офицеры, ведущие курс, даже если это делалось с разрешение директора. Зато испытания прошли успешно, и мой дальномер был направлен в столичное патентное бюро.

На улице стоял октябрь – дождливое время в городе на Неве. По утрам мне приходилось вставать за час до всеобщей побудки, чтобы заниматься своими тренировками, а вечером полчаса во дворе метал нож в деревянный щит. Офицеры и мичмана меня не трогали – раз имеет усердие, пусть этой блажью мается. После занятий и обеда у народа начиналось время самоподготовки, а мы втроём шли в мастерские, работали там четыре часа, и только после этого выполняли домашние задания. Набив руку, я выполнял выданный мне план по заготовке пыжей или свинцовой картечи и пуль для мушкетов за пару часов, а затем помогал товарищам. Когда это увидел мастер, мне стали платить за сдельщину, так что моя зарплата увеличилась ещё на 10-15 рублей. Я привык жить намного быстрее, чем жили люди этого времени – размеренно и обстоятельно. Куда тут за час сотню пыжей сделать – с таким объёмом до обеда бы управиться. И, всё-таки, несмотря на молодой и здоровый организм, я тоже уставал.

Вечера гардемарины проводили по-разному. Одни брали в "библиотике", как её называли курсанты, любовные романы и зачитывались ими при свете свечи, другие играли на деньги в карты и прочие азартные игры, а третьи ничего не делали. Я же подтягивал французскую или русскую словесность, а бывало, просто сидел в уголке и дремал. Обычно я сторонился богатеньких гардемаринов, учащихся в нашей роте, но бывало, что находился в комнате, где народ совместно что-нибудь обсуждал. В один из таких вечеров я отлупил своего сокурсника Ваську Голицына, который приходился близким родственником главной ветви семейства Голицыных – его дядя был президентом Адмиралтейств-коллегии.

На следующий день меня встретили трое гардемаринов со старшего курса. Они подозвали меня и, когда я подошёл, один из них произнёс:

– Ты чего сказал против Голицыных?

– Ничего.

– А за что отлупил нашего родича?

– Потому что он на меня с кулаками полез.

– Понимаешь, щегол, есть те, на кого ты, нищеброд, даже смотреть должен с благоговением.

– На портрет императрицы я смотрю с благоговением, а кто вы такие, понятия не имею. Может, вы самые нищие нищеброды в корпусе.

– Пётр, этот козел над нами издевается. Надо проучить парня.

– Вижу, Андрей, сейчас проучим.

Говорящий, видать, именно он был старший в компании, шагнул ко мне и вытянул вперёд руку, желая схватить меня за рубаху. Я сбил её и врезал парню в челюсть, а следом подсек ему ногу, отчего заводила грохнулся на пол. Не раздумывая, отоварил кулаками Андрея и Ивана. Пока отбивался, заметил, что за меня вступился курсант из моего взвода Медакин. В общем, драка получилась знатной. В итоге после занятий впятером мы провели в карцере до вечера.

Лангман слушал доклад ротного стукача:

– Андрон, рассказывай, как было дело.

– Васька, что Голицын, сказал, что одни люди избраны Богом, чтобы повелевать, а другие, чтобы прислуживать им. При этом улыбается и смотрит на Михайлова. А тот отвечает, мол, когда-то был удалой да умный предок, который стал командиром отряда, другой умный предок возвысился ещё больше. Родители, раз сумели преумножить семейные богатства, тоже умными людьми оказались. Да только Бог устал и решил отдохнуть, отчего получился Васька – малограмотный и придурашный бездельник. А ещё сказал, что о таких, как Васька, очень метко высказалась Фаина Раневская.

– Кто такая и что сказала?

– Не могу знать, а Михайлов не пояснил. А сказала она, что под каждым павлиньим хвостом прячется обыкновенная куриная жопа.

– Ясно. Что было дальше?

– Васька вскинулся в драку, а Сашка, что Михайлов, его кулаками по морде раз, два. Да так приложил, что Васька упал и не шевелится. Думали, помер. А Голицын вскоре зашевелился, поднялся и убег. А на следующий день брат Голицына с товарищами Нарышкиным да Хвостовым, что со старшего курса, подошли. Они на Михайлова напали, но за Михая Медяк вступился, то есть гардемарин Медакин. Вот они впятером и подрались.

– Отменно.

На еженедельном докладе у директора этот случай так же разбирался. Когда привели аллегорию Раневской, Нагаев произнёс:

– Ах, сукин сын, что он себе позволяет. Надобно эту шутку при случае в разговоре ввернуть. Евгений Аристархович, узнай, что это за Фаина Раневская. Уж не родственница ли она генералу Раневскому?

– Слушаюсь, господин директор.

Пришлось и мне держать ответ о Фаине.

– Нет-с, ваше благородие, не родственница. Это мещанка, кою я на базаре встретил, когда в увольнительную ходил.

Про себя же сделал вывод, что в группе есть стукач. Вот только кто он – примитивный, но очень хитрый троечник Андрон Калинкин или Альберт Абрамсон – прилизанный, словно приказчик, парень из семьи купцов. В общем, это кто-то из них. А может, они оба "дятлами" работают, втихаря «стуча» на своих.

В связи с изменениями, произошедшими с моим характером, в роте произошло некое перераспределение акцентов. Несколько гардемаринов образовали независимую от богатеньких отпрысков группу со мной во главе. Нас оказалось «семеро смелых»: физически здоровый Сергей Медакин, крупные Коля Тропинин и Миша Лобов, невысокие, но подвижные Самсон Алексанов, Сашка Ларин и Савва Дмитриев. Все мы были выходцами из небогатых офицерских семей, так что кроме человеческих качеств нас объединяло равное материальное положение. К сожалению, эти ребята учились неважно, зато все устроились на подработку в мастерские.

А ещё нашим любимым делом стало ходить в увольнительные, которые давались раз в месяц, а бывало, что и чаще, в качестве поощрения отличникам. Поскольку я имел по всем предметам отличные оценки, кроме «хорошо с натягом» по французскому, то получал их практически каждое воскресенье. Взводный Лангман так мне и говорил:

– Михайлов, ты и так пашешь за двоих – за что же тебя малых радостей лишать. Желаешь сходить в город?

– Желаю, вашбродь.

– Выпишу тебе документ.

– Спасибо, Евгений Аристархович.

Я гулял сам, а ребята собирали увольнения на последнее воскресенье месяца и тогда шли всей толпой. Заработав денег за два месяца, я решился пошить себе пару манишек, гражданский фрак с брюками и зимнее пальто. В одну из таких увольнительных я зашёл в ателье, выбрал дорогую ткань и сделал заказ. Я решил шить вещи «на вырост», чтобы они сидели на мне свободно, а приталено, как шили согласно русской и европейской моде. Офицеры в таких мундирах напоминали мне пришпиленных на булавках бабочек и жучков, когда руку нормально не поднимешь и в туалете не присядешь, как следует.

Меня обмерили, затем мы немного поспорили с мастером, но заказчик является более правым, чем исполнитель, поэтому заказ приняли согласно моим пожеланиям. Наконец-то в этой жизни у меня появятся первые личные вещи: костюм и пальто, ведь кроме казённой повседневной и парадной формы у гардемарина Михайлова ничего не было. Ещё я заказал нижнее бельё, а на рынке собирался купить хорошие портянки и шерстяные вязаные носки. Зимы в Питере холодные, поэтому ноги в казарме могли мёрзнуть.

Я не называл сроков, поэтому в ателье особо не торопились. Но в середине декабря мой заказ был пошит, я его примерил и по-настоящему порадовался. Материал был добротным, и пошито было выше всяких похвал. Портной осматривал меня и приговаривал:

– Господин гардемарин, на вашей фигуре фрак изумительно сидит. Он на размер больше, но я даже не предполагал, что в нём вы будете так элегантно выглядеть.

– Это проверено временем, мастер. Слишком приталенная одежда кажется куцей на мужчине.

– Удачи вам, господин гардемарин. Если понравилась моя работа, прошу пожаловать-с ко мне с новым заказом!

– Решу ещё пошить, обращусь именно к вам.

Обновку показал друзьям, после чего сдал в гардероб, повесив в своём шкафчике. Естественно, её видели многие сокурсники.

В это же время была оформлена Привилегия на изделие "Дальномер Михайлова", о чём меня известили присланным патентом. Нагаев, как и обещал, оплатил патентные сборы из своих средств и распорядился к Новому году выдать мне из бюджета Корпуса премию в 50 целковых. Мои помощники получили по двадцатке. Я ожидал, что прибором заинтересуются морское, да и артиллерийское ведомство, и мне потекут патентные отчисления в несколько десятков, а то и сотен рублей в год. Увы, никому в России эти приборы оказались не нужны. Точнее говоря, он был нужен морякам и артиллеристам, но в нём не видели нужды стоящие у вершин власти командиры. Глянешь на аристократические лица президентов военных да морских коллегий типа Долгорукова, Трубецкова, Михаила Голицына, командующих армиями Апраксина и прочих Меньшиковых, смотрящих с развешанных на стенах Корпуса портретов, и ничего, кроме вопроса: "И где же тут аристократизм и ум", – не возникает. Сытые и самодовольные люди высокомерно взирали на курсантов. В итоге я сделал 7 дальномеров для себя, три для учебного заведения и успокоился.

Правда, просто так мне было скучно жить. Задумался, как нынешней артиллерии угол подъёма ствола менять, да противооткатное корабельное устройство получше, чем имеющиеся, сделать. Потом подумал, что в моих условиях это нереально и плюнул на это дело. Будет возможность в будущем – вернусь к идее, а нет, так что мне, больше всех надо лбом о стену чиновничьей тупости биться! Вместо этого я усиленно занялся французским и современным русским, потому как это были единственные предметы, которые я не знал «на отлично».

Незаметно пролетело полгода с того момента, как я оказался в этом времени. Мой организм рос и укреплялся: появилась сила, чтобы «махать» саблей, уже не дрожали от напряжения руки, когда я целился из мушкета или пистоля, на бицепсах появилась жилистость, появилась рельефность на животе. Из хлипкого подростка я превращался в развитого и видного юношу. В роте меня больше не задевали Голицын и его компания высокородных гардемаринов, а моя компания держалась от них обособленно.

Дело шло к Новому году. А что это было за время? Начинались недели гуляний и праздников. А для гардемаринов это было время, когда нас приглашали на городские балы. Молодые девицы на выданье могли познакомиться и выбрать себе жениха, если он понравится родителям и будет соответствовать по статусу. Впрочем, девушка так же должна была удовлетворять требованиям родственников со стороны жениха. В празднованиях участвовали не только мы, но и кадеты сухопутных корпусов. Я решил сходить и примерить свой костюм. Примерил…

– Саня, а что это у тебя за пятно на животе?

– Где, Самсон?

– Да вот же! Его раньше не было.

Я снял фрак и увидел, что на нём, как и на брюках стоят чернильные пятна.

– Вот паскуда!

– Кто?

– Голицын.

– Думаешь, он поставил?

– Не сам, а подговорил кого-то из своих прихлебателей.

– Бить будешь?

– Не пойман, не вор. Нет, не буду.

На выходных я попросил дать увольнительную.

– В город хочешь сходить?

– Очень надо, Евгений Аристархович.

– Что за нужда?

Я принёс костюм и показал. Офицер поглядел и произнёс:

– Вот скоты! Только прошу без рукоприкладства. Не стоит тебе иметь таких врагов. Бери увольнительную.

Я отправился в ателье, где с коллективом портных решали, что можно сделать. Портной посоветовал отдать на ткацкую мануфактуру, где одежду могли покрасить заново. Так я и сделал. Они что-то выбеливали, а затем снова покрасили костюм и пальто. Я принял работу, так как это было лучше, чем ничего. Если хорошо при свете дня приглядеться, можно было увидеть отличие цвета, а тому, кто не знал, да ещё в полумраке свечей, вообще ничего не было видно.