Алтай. Недалеко от ледника Малый Актру. Вечером в палатке чтение вслух "Анархистов"и вполне резонный вопрос: "Тебе точно нравятся книги, где несколько странных мужчин сидят за столом и разговаривают так, как будто они из романа 19 века. Об анархизме...?"
Не хочу писать об анархизме, о добровольном соединении автономных личностей, это понятно и так недостижимо, мне кажется, где же взять этих автономных личностей? Какая прекрасная, рациональная, правильная утопия. Чрезвычайно мне симпатичная. Как и первый странный мужчина, доктор Турчин. Не хочу писать об искусстве и поиске смысла жизни, таком, чтобы она стала без сучка и задоринки, но в то же время наполненная красотой и правдой. Очень привлекательная утопия, как и второй странный мужчина, Петя Соломин. А еще я не хочу писать о побеге в религию после Бауманки в поисках другой - свободной от телесности? (а вот тут стоит еще поразмышлять) - утопии и третьем странном мужчине, отце Евмении. Также оставлю в стороне других добреньких докторов, подвижников-директоров школ, мачистых таможенников и даже Левитана с Чаузовым (но как же они мне нравятся, эти призрачные великаны!). Это такие узнаваемые русские характеры, и спасибо, что автор может заставить их говорить тем русским языком, каким им и полагается изъясняться. Здесь нет деконструкции, схематизации, как у Сорокина, ни капли. Почему я Сорокина вспомнила... Ну постмодерн же. Кто осмелится писать классический роман?
Вообще, я поверхностна и ленива, в книге каждый персонаж и природа (в особенности она) заслуживает отдельного внимания. Я хочу писать про Катю. Прозрачные, сумасшедшие женщины наконец воплотились в героиню больше, чем на несколько страниц. Она разговаривает, как девчонки у меня под окнами летом, с пивом и ребятами в спортивных штанах. Катя абсолютно банальна, ни одной свежей мысли, ни одного из ряда вон поступка, никаких нравственных подвигов. Ей просто очень больно, но страдание не может служить достоинством, ведь так? Она как что-то непостижимое, замкнутое в прекрасную форму. Что-то неизвестное ей самой, нечто большее, чем она сама, чем ее личность. Наверное это называется душа. Алчные странные мужчины называли ее, наверное, Мировая мудрость, София, Богородица. И Турчин, совсем уж по-толстовски, самкой. От того, что можно провести параллели, символ не раскрывается. Все время хочется что-то почувствовать, схватить, постичь в Кате. Это невозможно, кажется, и это так по-настоящему. Настоящий поиск смысла в бессмысленной жизни.
Есть два эпизода в романе - борьбы с глиняным двойником, псевдо-погребения и погребения настоящего, от которых у меня перехватывает дыхание.