© Александр Беляев, 2017

ISBN 978-5-4483-6153-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ведомые
(Посвящается Е. и Н. Рерихам)

 
Двух лебедей возвышенная стать,
Двух путников связующая нить.
В его природе – говорить и знать,
В ее природе – чувствовать и быть.
 
 
От вещих снов – до гималайских троп,
От Лао Цзы – до Эмерсона строк:
Ему понятно все, что зримо ей,
Влекомой в даль вселенских кораблей.
 
 
И создавались вещие холсты,
И строились воздушные мосты,
И в странствиях мужали сыновья,
И мир сиюминутностью сиял.
 
 
В тысячелетьях затерялись дни,
В эпохе годы – словно белый шум,
Но молод Инд и свеж священный Нил,
Казнит тиран – и вечно весел шут.
 
 
Что две песчинки в скопище песка?
Два вздоха – в беспредельном сонме душ?
О чем-то незаметный пересказ
Кому-то в непридуманном саду?
 
 
Но не согласен с логикою цифр
Дух, облеченный в мимолетность форм,
Одевший вечность, пестроту и цикл
В замысловато вьющийся узор.
 
 
В поток сантаны, в мир мгновенных дхарм,
Стирая грани, множа имена,
Где бытие – не склад застывших карт,
А вечно обновленная волна.
 
 
Так в оный век, родившись на Руси,
Став гражданами мира и любви
Земле явились с вестью светлых сил,
Диадой совершенных половин.
………………………………………………….
Как забывают нежное «давно»,
Как затихают, празднуя момент,
Как пьют познанья терпкое вино,
Как льют из боли Веры монумент,
 
 
Разнообразно, каждый миг в ином
Наряде чувств от нового штриха,
Подобьем струн, трепещущим звеном
Меж полюсами блага и греха
 
 
Они чего-то ждали. Моря зыбь
Перемещалась в световую грань
Слиянья с небом. Их немой призыв
Менял тона, в неведомом играл.
 
 
В разноголосье сект, религий, школ
Вновь проступал, как кровь, один вопрос,
Из детства прозвучал, но не нашел
Разгадки ум в уколах тубероз:
 
 
«Что есть реальность, Истина и Бог?»
И был ответ – и не было его…
Пульсировал в веках священный слог
Меж полуправдой рек и берегов.
 
 
Вдруг крылья разноцветных парусов
Возникли над притихшей синевой:
Семь кораблей, семь безмятежных снов
Скользили по летейской глади вод.
 
 
«Сатори, Я есть Истина и Бог» —
Ронял мужчина мантр семена.
Движенья фантастический итог
Не ведал он, но видела она.
 
 
Казалось: зрим трехмерности предел.
Накручивая лет, событий суть
Диск пустоты в бесплотный мир идей
Материи трепещущую ртуть
 
 
Переносил так, словно воду пил
Огромный – и насытиться не мог,
Живую сущность обращая в спил
Ее значенья, в мысль застывших строк.
 
 
В нем в прошлом спит текущего росток —
И тут же зрим грядущего виток.
Двумерные, вне формы имена
Не видел он – но видела она.
 
 
И миг дышал в прикосновенье сфер,
Переживая зыбкое «теперь»,
За ним – необъяснима пелена.
Он знал об этом – видела она.
 
 
Уж парусов нетающая взвесь
Переливалась в вечное «не здесь» —
Лишь сердца отклик, небо да волна…
Он знал об этом – видела она.
…………………………………………………….
Он не был зрячим в царствии слепых,
Лишь угадал сцепление звена…
Одев песок в серебряную пыль,
Ждала какой-то ясности Луна.
 
 
Художник брал палитру, кисти, холст,
Поэт преображал пейзаж в слова,
О, не клише – к сознанью хрупкий мост
Ваял творец, себя переливал
 
 
В границы формы видимых вещей,
В них отражая изначальный свет;
Не отражал – но обращал существ
Из листьев перевернутых ветвей
 
 
Космического древа – в корни, в суть
Его природы, в сокровенный лик,
Мелькнув тропинкой в сумрачном лесу,
Разгадкой тайн неведомой земли.
 
 
Он ощущал, что Бог лишь отражен
В его мазках и строках, в днях и снах,
Чурленисовским вогнутым ужом
Над ним висел (он это твердо знал).
 
 
Был Кришной, Шивой, Мория, Христом —
И в то же время ни в одном из них:
Незримый царь на красочный престол
Взошел – и все доступно объяснил —
 
 
Но лишь венец искал в привычном глаз,
Лишь прописей в звучанье жаждал слух:
Каких-то возносящих душу фраз.
Цветов добру и наказанья злу…
 
 
Корону солнца, скрытого луной —
Вот все, что разум мог запечатлеть
На многотрудном поприще земном,
Блик Истины впустив в златую клеть.
 
 
То мог художник – ей же, зрящей вглубь
Одно лишь было – видеть и молчать:
Живя в краю, где каждый слеп и глух
Нелепо петь о солнечных лучах.
 
 
И только право – ведать и вести
Того, кто всуе начал прозревать,
Кто первый слог Извечного постиг
Обозначало новый перевал.
………………………………………….
Диск исчезал. Метался чаек стон:
«Найди свое прибежище в простом,
Ешь, наслаждайся – всем один финал!»
……………………………………………………………
Он тихо слушал. Плакала она.
 

1984 г.

Шрастры

 
Дорожка жидкого металла
Над бездной полуночных вод
Слегка смягчала жуть провала
В безумно вопиющий рот.
 
 
Был воздух густ, и мыслезвуки,
Роясь в звенящей светотьме,
Сплетали нити, иглы, руки
В клубки колышущихся змей.
 
 
Их уловимое значенье
Мгновенно гасло на черте
Астральной музыки кочевья,
Дробясь на множество частей.
 
 
И было муторно и гулко,
Когда макеты чьих-то тел
По пустырям и переулкам
Сновали мимо спящих стен.
 
 
Казалось, кто-то звал кого-то
И сам же отклика не ждал,
Когда затянутый в ворота
Необозримого сползал.
 
 
Казалось, кто-то был услышан,
И долгожданен был ответ,
Но разговор угас, не вышел
И канул в сумеречный свет.
 
 
Минуты чередою нудной
Сплетались в липкие часы.
Ни солнца, ни дорожки лунной,
Ни ртутных шариков росы.
 
 
Я шел, рассматривая странный
Опалесцирующий мир,
Подобный ширме многорядной
В руках невидимых сефир,
 
 
Как будто был застигнут стоя
На рубеже грядущей тьмы
Невыразимой пустотою
На фоне внешней кутерьмы.
 
 
Как будто он утратил душу,
Громоздкий сохранив фасад,
Какой-то договор нарушив,
Став миром каменных оград.
 
 
И я не мог остановиться,
Хоть волен выбрать был маршрут.
Текли невидящие лица,
Был бледен воск холодных рук.
 
 
Дома сменялись пустырями,
Тропинки – мрамором дорог…
Тревожный шорох за дверями,
Гранитной арки разворот…
 
 
Туда неведомою силой
Влекло как в маленький Мальстрем,
Как будто помощи просило
Дитя под градом черных стрел.
 
 
Но взор увяз в теснине душной,
И бесконечно длинный свод
Стал неожиданной ловушкой,
Безмерно вытянув проход.
 
 
Не жар, не холод – загустенье
Пространства сжатого в тоннель,
Отняв свободу ощущенья,
Сознанье втягивало в щель.
 
 
Я брел – и странная двумерность
С бесперспективностью пути,
Где бесконечна лишь линейность,
Где нету неба и светил,
 
 
Гнала вперед сквозь тьму тоннеля.
И сатанинским торжеством
Нить запредельная звенела,
Сжимаясь в страха липкий ком.
 
 
Но вдруг, в какое-то мгновенье
Явили слабость силы тьмы,
Души коснулся пух сомненья
В несокрушимость их тюрьмы.
 
 
Ткань виталического тела,
Утратив форму и объем,
Вначале робко, неумело,
Затем безудержным ключом
 
 
Пронзило свод твердыни ада,
Чтоб вновь соткаться на свету
Вблизи заброшенного сада
На шатком, узеньком мосту.
 
 
Ничто вблизи не предвещало
Каких-то новых козней тьмы,
И все же чуточку смущало
Преобладание сурьмы
 
 
В оттенках неподвижной флоры
Средь расползания теней,
Где монотонные повторы
Тревожно гасли в пелене.
 
 
В три шага одолев дощечку,
Поднявшись на покатый склон,
Венчавший узенькую речку,
Я вдруг услышал тихий стон,
 
 
Звучащий из сурьмяной массы
Стогообразного куста
И были скорбны и неясны
Два слога жалобы: «устал…»
 
 
Я видел: что-то изменялось
В моем обличье. Ткань одежд,
Дымясь и тая, испарялась,
Как влага слез на стрелах вежд.
 
 
Я был охвачен наготою
И алым пламенем стыда…
Так лишь за смертною чертою,
Пред ликом Божьего суда
 
 
Возможно, вспыхивают души
Пред немотой небесных врат.
Когда оставлен и разрушен
Непрочный храм земных услад
 
 
И смыта ретушь лицемерья,
И вся мирская шелуха,
И обнажен для лицезренья
Весь неприкрытый срам греха.
 
 
Я вглядывался в темный остов,
Сухой, безлистый, мрачный куст.
Он был как вечность над погостом,
Как символ воплотивший грусть.
 
 
Он состоял из черных терний.
Объединенных вкруг колец,
И веял мукою безмерной
В клочки разорванных сердец.
 
 
Он звал в шипов своих объятья,
Чтоб на лоскутья разорвать
Ткань виталического платья,
Астрала целостность разъять,
 
 
Затем сживить для новой муки —
И так по кругу, сотни раз…
Но чьи-то ласковые руки
Прервали тягостный рассказ,
 
 
Вернув оставленному телу
Его покинутый витал…
Пространство тоненько звенело,
Вновь расщепленье… темный зал…
 
 
Меня влекло, как будто в сети
В почти невидимый провал.
Уже не шел, но плыл, и светел
Был контур рук, лица овал.
 
 
Вокруг – один лишь мрак звенящий,
И ощущенье липких стен.
То зал, то узкий длинный ящик,
То ожиданье жутких сцен
 
 
Нечеловеческого действа.
И все – лишь ощупью, чутьем
Каким-то новым, словно место
Глаз занял цокольный разъем
 
 
Питанья чуткого радара,
Что знает – кто сокрыт и где.
Готовя силы для удара…
Но вскоре сумрак поредел,
 
 
Как осветляется стремнина
Реки. Когда осядет муть
И видишь лишь наполовину,
Покуда нечему блеснуть.
 
 
Я видел зеркало. Узорен
Был палисандровый багет.
Но зримым образам не вторил
Его скупой сребристый свет,
 
 
Сочащийся со дна инферно,
Не отражая ничего,
Лишь плоскость зыбью эфемерной
Трех расходящихся кругов
 
 
Манила в это зазеркалье —
И я противится не мог,
Нырнув в пульсации мельканье.
Как нож в дымящийся пирог,
 
 
Но угодил лишь в шлюз отвесный,
Бездонный лаз в глубины тьмы.
Аморфной тенью бессловесной
В едва намеченный размыв.
 
 
Я падал, как в ночи снежинка,
Не увлекаемый ничем,
Где нескончаемость кружила.
Не смея грезить о свече.
 
 
Не просто в бездну погруженье —
Я падал в темноту себя,
Теряя формы обрамленье,
Туманом ужаса клубясь,
 
 
Затем в какое-то мгновенье
Исчезли время и объем.
Все спрессовалось в ощущенье.
Что я – стоячий водоем,
 
 
Нет, просто плоскости поверхность —
И в ней распластан мира миф…
Лишь обезличенная серость
И бездыханности разрыв.
 
 
Быть может, здесь дремала вечность.
Быть может – краткий зыбкий миг…
Вновь сердце замерцало свечкой
И тяжесть адовых вериг
 
 
С меня упала, словно небыль.
Увидев выступы в стене
Я быстро стал взбираться к небу,
Что голубело в вышине.
 
 
А вслед как будто дуновенье,
Летели вещие слова:
– Сюда сойдут жрецы безверья.
Покинь посмертья острова.
 

1993