Часть вторая

Весна полностью вступила в свои права. Тёплое солнышко окончательно пробудило землю от зимней спячки, покрывая всё на своем пути молодой, сочной зеленью. Мир растений ожил, наполняясь живительным соком земли. Бутоны на деревьях отяжелели и вспучились. Взрываясь друг за другом, они окутывали ветку за веткой шёлковым многоцветьем. Сотни невесомых лепестков, обдуваемые лёгким ветерком, покидая свои соцветья, плавно парили в воздухе словно разноцветные бабочки, то поднимаясь, то опускаясь на дорожки сквера. Аромат, этот тонкий, изысканный весенний аромат проникал в каждого прохожего, освежая чувства и обновляя мысли.

Но женщины, которые сидели на лавочке в небольшом парке, как будто не замечали вокруг этой сказочной красоты. Они были увлечены разговором. Одной было не больше тридцати лет. Одета она была довольно скромно, но в то же время добротно. На ней был вязаный длинный жакет серого цвета и прямая тёмно-синяя юбка, плотные чулочки, чёрные ботики на небольшом каблучке. Такой подбор одежды делал её неприметной, теряющейся в толпе. Но спрятать хорошенькое личико с синими бархатными глазами, которые излучали душевную теплоту и нежность, было трудновато. Явно эта встреча приносила ей радость, но краешки её глаз всё равно хранили глубокую печаль.

Другой собеседнице было далеко за пятьдесят, тем не менее одета она была изысканно и со вкусом. Строгий светло-коричневый костюм из отменной шерсти, бежевая блуза, отделанная тончайшим кружевом, изящные кожаные коричневые туфельки – всё это придавало ей элегантности. На отвороте пиджака этой галантной дамы красовалась небольшая, но очень изящная брошь с довольно крупным изумрудом, и точно такое же колечко поблескивало на безымянном пальце правой руки. В умных глазах этой женщины читалась смертельная усталость, однако на свою собеседницу она смотрела с участием и заботой. Нежно взяв её руку, она произнесла:

– Я так рада тебя видеть, Наташенька! Наши встречи довольно редки, всё некогда.

– Я тоже очень рада вас видеть, дорогая Нона Марковна! Хорошо, что вы здоровы, вы уж берегите себя, пожалуйста!

– Ах, оставь, я так устала от человеческой глупости и подлости, что держусь на этом свете по воле Господа. Видно, я что-то ещё должна сделать, не всё ещё выполнила, что отмерено.

Наташа хотела ответить, но Нона остановила её жестом руки. Лицо Ноны смягчилось, улыбнувшись, она произнесла:

– Лучше, милая, расскажи мне про своих девочек, давно их не видела. Диночка у тебя просто ангелочек, до чего хорошенькая, ну просто глаз отвести нельзя! Создал же Бог такую красоту! Не ребёнок, а чудо! А Валечка говорунья, улыбчивая такая, а поёт как отменно, хоть на сцену выпускай, и держится как уверенно, ну просто диву даёшься!

– Да, Нона Марковна, мои девочки – моя отрада, моё счастье! Только ради них и живу. Я сначала подумала, что жизнь моя со смертью Тадеуша закончилась, что больше в ней ничего хорошего уже не будет. Но это, конечно, не так, дети мне дарят так много радости и счастья, что о большем и не мечтаю.

Нона бросила хитрый взгляд на Наташу.

– Ты ещё очень молода и такая хорошенькая, что мужики, небось, шеи свои посворачивали, тебя разглядывая. – Тяжело вздохнув, она продолжала: – Просто среди них не так много равных твоему Тадеушу, а на меньшее ты размениваться не будешь. Вот в чём дело-то. Я это по себе хорошо знаю, как потеряла мужа, замены ему так и не нашла. Да ладно, что про это говорить, на всё воля Господа!

«Нона, как всегда, была права», – подумала Наташа. Мужчин действительно ухаживало много, только, кроме раздражения, никаких чувств они не вызывали, а уж о каких-то отношениях и речи быть не могло. Представить кого-то рядом с собой не получалось, а уж рядом с дочками тем более.

– Диночка подросла, наверно, интересно на неё посмотреть, – продолжала Нона.

Наташа с радостью ответила:

– Она хоть маленькая и худенькая, но шустрик, только поспевай за ней. И такая забавная, когда радуется, всегда в ладошки хлопает. Её глазки так и светятся добротой и искренностью. Детская наивность так подкупает. Когда я на неё смотрю, на душе всегда тепло. Такой ребёнок солнечный, дарит радость. Ей никто не даёт её возраст, потому что меленькая, ну, это у нас – семейное. И я, и мама моя такими были. Ну, а Валечка стала совсем взрослая, помощница моя. Правда немного ленится в школе, приходится контролировать. Голос у неё стал меняться, но петь всё равно не бросила.

– А знаешь, Наташенька, к концу июня у меня будет немного свободного времени, мне бы хотелось увидеть их своими глазами и провести с вами целый день. Как ты на это смотришь?

Наташа искренне улыбнулась:

– Было бы очень здорово! Мы с Наденькой пирогов напечём. Валечка концерт нам организует, она это ужасно любит. Диночка станцует, у неё занятно получается.

– Ну и замечательно! Я ещё вот что хотела сказать… – Нона, тяжело вздохнула, окинула Наташу уставшим взглядом и, тут же опустив глаза, тихо продолжила: – что сейчас делается в Европе, ты и без меня знаешь. Фашизм расползается как чума.

Наташа безнадёжно вздохнула:

– Ох, Нона, неужели нам этого не миновать?!

– Хотела б быть страусом, но Бог человеком впустил в этот мир. Это – вопрос времени. Нужно к этому быть готовой, и не слушай, что нам трезвонят по радио, сама тексты составляю под бдительным оком руководства. За кулисами разговоры совсем другие: кто-то говорит, что война будет чуть ли не завтра, а другие утверждают, что войны не будет. Договор о ненападении подписан давно, это, конечно, много чего значит, но что-то мне подсказывает, что это спокойствие ложное. Я уверена, и это, поверь, не голословно, осталось немного времени, и мы столкнёмся с таким ужасом, что и представить трудно. Я уже давно перестала ошибаться, да и это не только моё мнение. Белоруссия попадёт под удар первой, как ни крути. Могилёв – стратегически удачно расположенный объект с разветвлённой сетью железнодорожных и шоссейных дорог, не зря его хотели сделать столицей. События, которые будут здесь разворачиваться, очень сильно ударят по местным жителям. Вот всё-таки хорошо, что я заставила тебя сменить фамилию на девичью. И не смотри на меня с укором. Может, это тебе и детям жизнь сохранит. Немцы церемониться не станут.

Иметь такую фамилию – это просто приговорить себя и детей к мучительной смерти. Разбираться никто не будет, латыш ты или еврей, а ты просто русская девочка. Зачем тебе эти сложности? Их и так больше, чем нужно. Одна кровь кругом, революции, войны, репрессии. Месиво из живых людей, и конца и края этому нет. Господи, чем мы только прогневали тебя так сильно?

Глаза Ноны затуманились, по выражению лица можно было понять, какую душевную боль она испытывает. Вздохнув, она тихо продолжала:

– Как же надоела гадливость людская! Ведь репрессии до сих пор продолжаются, если кто не угоден, убирают не мешкая. Дорожка проторена, круговая порука повсюду. Моя родословная, как и твоя, сомнительна для тех, кто у власти. Выживаю, потому что приношу немалую пользу, и бояться мне надоело: старая да бездетная. Чего мне бояться, я своё отжила. Но так бывает противно сдерживать себя, так невыносимо трудно. Я тут случайно встретила одну сволочь, сама знаешь, из какой службы. Он так искренне мне жаловался, так убедительно, знаешь, сожалел, что нет совсем никаких приспособлений, инструментов для выбивания правдивых показаний, для ускорения процесса развязывания языков. – Нона вся сморщилась, прикрыв лицо рукой. – Видела б ты при этом его глаза, они так и светились. Одна мысль о пытках тут же привела его в экстаз. На месте топчется, ручонки потирает и говорит, что абсолютно нечем, знаете ли, работать, приходится использовать подручные средства. Представляешь, гадина какая, во вкус вошёл, инструмент ему подавай. Стоит передо мной с высокомерно поднятой головой, пузо своё пухлыми ручками подпирает. И земля его держит ведь, иуду склизкую!

Наташа как-то вся сжалась, лицо стало неподвижным, поджав губы, она произнесла:

– Ох, Нона Марковна, я ведь о подручных средствах много чего слышала. Например, соседка, жена покойного Якова, рассказывала, как из него выбивали показания, вернее, заставляли подписать, что было заранее подготовлено. Сначала его просто били кулаками, потом усадили на табуретку, дали ручку, говорят, подписывай, а он головой крутит, что не подпишет. Яков был грузный мужчина, а табуретка оказалась хлипкой, вот одна ножка и подломилась. Так его раздели догола, засунули в задний проход эту ножку и заставили бегать, подгоняя, как лошадь хлыстом. А когда он стал выбиваться из сил, ножку эту всё дальше проталкивали. В общем, он всё подписал, не выдержал, его отпустили домой. Умер он через два дня дома на руках у жены, видно, всё порвали ему, звери. И таких рассказов о подручных средствах очень много. Лучше такое не вспоминать, жить потом трудно очень.

– Это верно, такое лучше не вспоминать, но и забыть невозможно. Ты, Наташ, с Надеждой поговори, может, вам уехать куда-нибудь, что-то мне на душе неспокойно и муторно, не случайно это. И вот возьми. – Она протянула конверт.

– Что это? – удивилась Наташа.

– Это деньги. Время впереди неспокойное. Может, уехать придётся, запасы какие сделать нужно, с Надеждой посоветуйся. Только не возмущайся и молчи. Это для детей, и вам они ой как нужны будут. Ая к вам приду в последнюю субботу июня в гости к обеду. Всё, дорогая, давай прощаться.

Нона встала, чмокнула Наташу в щёчку и тихонько пошла по дорожке.

Наташа сидела на лавочке и смотрела, как удаляется её подруга. А она за пять сложных лет стала для неё очень близким и дорогим человеком, который не раз помогал в трудную минуту. Да что там помогала, всё, что она сейчас имела – стабильную работу, хороший дом и счастливые лица её детей, – всё не без участия Ноны. И Наташа старалась отвечать тем же. Когда Нона свалилась с сердечным приступом, не отходила от неё, пока врачи не разрешили ей вставать. Нона как-то сразу очень постарела. Стала сутулиться, словно тяжесть прожитого прибивала её к земле. Наташа опустила глаза, посмотрела на конверт. Если Нона от слов перешла к делу, значит, опасность очень близко. Она убрала конверт в сумку. Закрыла лицо руками, погрузившись в тяжёлые мысли: «Господи, дай мне силы справиться со всеми испытаниями, уберечь моих девочек, они ещё так малы!»

* * *

Бомбардировка Могилёва продолжалась уже третью неделю. Привыкнуть к этому было невозможно. С каждым разрывом очередной бомбы сердце сначала замирало, а потом начинало учащённо колотиться, словно было готово вырваться наружу. Страх и ужас наполняли людские души. Очень неприятно ощущать себя абсолютно беспомощной, понимая, что в одну секунду тебя может раздавить мощный взрыв, превратить в месиво из плоти, крови вперемешку с грязью и камнями. Повезёт – не повезёт, ничего сделать невозможно, сиди и жди.

Глаза детей, которые были устремлены на Наташу, взывали о помощи, они как будто говорили: «Спаси нас, мамочка!» Она крепче прижимала девочек к себе, наклоняясь с каждым разрывом, пытаясь закрыть их собой, мысленно прося Господа сохранить им жизнь. Бомбоубежищем для всех окрестных домов служил подвал пединститута, при бомбардировке он собирал огромное количество людей, которые сидели на полу вплотную друг к другу.

За несколько недель войны так много всего произошло. События разворачивались просто стремительно. От страшного грохота и уханья вражеских бомб мысли путались. В памяти всплывали отрывки этих безумных дней. От речи Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…» – огромные мурашки покрыли все тело. Ужас застыл в глазах. Вот оно! Слова Ноны сбылись. Привычная жизнь остановилась. Что нас ждёт впереди?.. А потом своим проникновенным голосом повторил эту же речь Левитан: «Наше дело правое! Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Казалось, каждая частичка души отзывалась и вторила ему.

Вспомнилось, как за неделю до этого вместе с Надеждой оббегали все магазины и рынки, закупая консервы, крупы, сахар, муку, подсолнечное масло. Надежда всем купила добротную обувь, правда, некрасивую, но очень крепкую. Довольная всем приобретённым, она старательно всё попрятала, приговаривая:

– Будет война – не будет войны, а запасы лишними никогда не бывают.

Теперь, когда бомбы разрывались над головами, Наташа понимала, что они с Наденькой не верили, что начнётся война. Прижимая к себе детей, она ругала себя последними словами, потому что вместо того, чтобы бегать по магазинам, нужно было срочно покинуть Белоруссию. Но в конце мая после встречи с Ноной все мирно и спокойно жили: ходили на работу, посещали кино и театры. И как-то в голову совсем не приходило уехать и бросить налаженный быт, хорошую квартиру. Казалось, если и будет война, то совсем нескоро. А возможность была, но она была безвозвратно утеряна.

Вспомнилось, как пришла Нона, по воле случая она появилась, как было запланировано ранее, только не к обеду, а поздно вечером. Война тогда шла всего неделю, ещё страх не проник в глубину сознания, только поменялась обстановка в городе. Была объявлена всеобщая мобилизация. Могилёв заполнился людьми в военной форме. Мужчины все толпились на призывных пунктах, а женщины и дети были в полной растерянности. Люди ещё думали, что всё обойдётся, пусть другие страны трепещут перед мощью германской армии, а наша страна останется непобедимой, победа будет за нами. Нона объявила, что она договорилась и сможет вывезти всех из города. Надежда, ещё не понимая, что происходит, только руками развела:

– А как же запасы?

Бросив сердитый взгляд на Надю, Нона не удостоила её ответом, властно продолжая:

– Брать только самое необходимое, чтобы ваше передвижение было лёгким и необременённым. Послезавтра на рассвете чтобы были готовы. На сборы – один день, думать некогда, нужно спасать детей. Всем всё понятно? Я ушла, времени на разговоры совсем нет.

В дверях она всё-таки остановилась, окинула всех взглядом, как-то замялась, потом подмигнула Валечке, улыбнулась и помахала ручкой Диночке. Наташа быстро подбежала к Ноне и крепко её обняла:

– Спасибо, Ноночка, ты – наша спасительница! Я всё поняла, я всё сделаю как надо!

Нона, улыбаясь, посмотрела на Надю:

– Запасы пока не раздавайте. Если всё будет хорошо и вы благополучно уедете, я сама, что останется, пристрою, но с собой берите только самое необходимое.

Наташа с недоумением смотрела на Нону:

– А как же ты, разве ты не поедешь с нами?

– Меня пока не отпускают, ещё нужна тут. Всё, я ушла.

После того, как за Ноной закрылась дверь, все ещё долго стояли и не трогались с места. Наденька, правда, потом села, нахмурив брови, мучительно пытаясь сообразить, что же все-таки нужно взять с собой, чтобы облегчить передвижение.

Весь следующий день и полночи тщательно собирали сумки и чемоданы, пытаясь всё предусмотреть и продумать. Упакованный багаж оказывался очень тяжёлым, тогда приходилось от чего-то отказываться, всё перебиралось заново.