Автор неизвестен, – тем не менее, должна была произнестись фраза. – Почерк хороший, но видите сами, выцвел и не читается, листы свалялись от грязи, их уже не разлепить. Что до содержания, я тут посмотрел. Маньеристские экзерсисы. Сами знаете, как писали в семнадцатом веке… Эти люди без души.
В середине семнадцатого века восторженные юноши предпочитают страдать по своей возлюбленной на значительном расстоянии, ибо только пространственная (и временная) удалённость от разбивательницы трепещущего сердца может обеспечить всю полноту воображаемого обладания, не нарушаемого дуновением реальности. В середине семнадцатого века проблему определения долгот решают с помощью симпатического порошка и раненой собаки. В середине семнадцатого века изложение религиозных воззрений и риторические выпады легко заменяют научные доказательства в любом споре!
Чтение Эко подобно сидению на лекции очень умного, увлечённого, увлекающегося и увлекающего профессора всего на свете. Гремучая изысканная смесь истории, философии, метафизики, естественных и точных наук, религиозных представлений, риторики и всемирных заблуждений - и весь этот коктейль в таком великолепном языковом исполнении, что у читателя есть лишь два пути: пасть жертвой комплекса лингвистической и - чего уж скрывать - интеллектуальной неполноценности или же ценой невероятных умственных и почти физических усилий подняться на новый уровень личностного развития.
Дальше...
Потерпевший кораблекрушение Роберт де ла Грив, чьё имя и судьба отсылают нас к Робинзону Крузо, оказывается выброшенным на необитаемый корабль, находящийся в относительной близости от неизвестного острова. Одиночество, волнение, физическое недомогание и особая восприимчивость заставляют Роберта начать вести записки, представляющие из себя смесь дневниковых заметок и писем/обращений к Прекрасной Даме, а после трансформирующиеся и вовсе в некий Роман. Мучительные будни на корабле перемежаются воспоминаниями Роберта о двух важных периодах в его жизни: осаде Казале и пребывании во Франции. Неизвестный рассказчик (= автор?), в чьи руки попали записки Роберта, берётся за восполнение пробелов в повествовании самогО главного героя. Так читатель узнаёт о том влиянии, которое оказали на ла Грива отец Иммануил, увлеченно использующий Аристотелеву машину для выведения череды определений, образных сравнений и метафор для наименования всего сущего; отважный, безрассудный, попирающий законы морали и разносящий в пух и прах религиозные догмы Сен-Савен, высказывающий удивительнейшие максимы о сущности любви и обольщения; отчаянный учёный и изобретатель - иезуит Каспар Вандердроссель, готовый ввязаться в любую авантюру ради науки и прогресса.
В предисловии к российскому изданию есть строки, готовые отпугнуть малодушного читателя, но при этом дающее вполне ясное представление о том, что же ожидает под обложкой книги:
Разумеется, нельзя забывать при чтении, что «Остров накануне» – связка цитат. В ней смонтированы куски научных и художественных произведений авторов в основном XVII века (в первую очередь Джован Баттисты Марино и Джона Донна, о чем программно заявляется в двух эпиграфах к роману, хотя внутри текста цитаты из Донна и Марине не отмечаются). Используются и Галилей, Кальдерой, Декарт и очень широко – писания кардинала Мазарини; «Селестина» Рохаса; произведения Ларошфуко и мадам де Скюдери; узнаются Спиноза, Боссюэ, Жюль Верн, Александр Дюма, от которого перебежал в текст Эко капитан гвардейцев кардинала Бискара, Роберт Луис Стивенсон, некоторые реплики Джека Лондона («…тогда же и перестал знать» – знаменитый финал «Мартина Идена») и другой литературный материал.
Широко используются сюжеты живописных полотен от Вермеера и Веласкеса до Жоржа де ла Тура, Пуссена и, разумеется, Гогена; многие описания в романе воспроизводят знаменитые музейные картины. Анатомические описания созданы на основании гравюр из медицинского атласа Везалия (XVI в.), и поэтому Страна Мертвых названа в романе Везальским островом.
Имена собственные в книге тоже содержат второй и третий планы. Автор намеренно не дает читателю подсказок.
Язык "Острова накануне" соответствует языку, бывшему в употреблении в семнадцатом веке (особый интерес представляет обращение Эко к потенциальным переводчикам его романа). Не знаю, существуют ли какие-то премии в сфере художественного перевода, но русский вариант книги, бесспорно, заслуживает высшей награды и всяческого восхищения.
При всей сложности языка, при огромном объеме исторической и научной информации, Роберт де ла Грив, отдалённый от читателя субъективностью своих полудневниковых записей и реконструкторскими ухищрениями рассказчика, вдруг, внезапно, неожиданно оказывается удивительно живым персонажем, немного наивным, безусловно восторженным, любознательным, искренним и чем-то привлекательным. И вся его судьба - будучи всё же всего лишь иллюстрацией далеко идущего авторского замысла - вызывает сопереживание и сожаление.
В "Острове накануне" Эко предстаёт великим иллюзионистом, обещающим раскрыть тайну своих замысловатых фокусов. И вот, пока он комментирует свои явно не магические пассы, предоставляя доступ зрителю в святая святых - на свою магическую писательскую кухню, - главный фокус, впечатляющая литературная мистификация совершается совсем в иных плоскостях и широтах, хотя по-прежнему под самым носом у незадачливого наблюдателя, завороженного, загипнотизированного авторской величественной мудрой неспешностью.