Она была актриса,

а он – простой полярник.

И каждому понятно:

из этой маяты

обычно не выходит

ни тортик и ни пряник,

дай бог, чтоб все утихло

и не стряслось беды…

Олег Митяев

Первое действие

Юля почти бежала по кленовой аллее, ведущей к Дворцу культуры металлургов. Встреча была назначена на шесть, а электронные часы над проходной завода показывали семнадцать пятьдесят девять. «Нехорошо опаздывать, голубушка», – пробормотала она себе под нос, очень похоже передав укоризненную интонацию директрисы Светланы Николаевны. Нехорошо, конечно, кто спорит, и сама Светлана никогда не опаздывает, она, судя по всему, просто ночует в своем кабинете. Но у Юли вообще-то отпуск, как у всех, и от него еще три дня осталось, что вдруг директрисе в голову взбрело ее вызывать? Да к тому же еще сказала, чтоб «пока никому ни слова». Странно…

Перед самым крыльцом главного входа дорогу Юле преградила огромная лужа, в которой отражалось низкое серо-синее небо и край тяжелой тучи. А в это самое небо, наглядно иллюстрируя круговорот воды в природе, плюхались тяжелые крупные капли дождя. Быстро оглянувшись по сторонам (никого), Юля в новеньких резиновых сапогах прошлепала в самую середину лужи. Несколько желтых листьев, качавшихся в луже, как маленькие корабли, всполошились и бросились от нее врассыпную. Юля не отказала себе в удовольствии покачаться с носков на пятки и постоять секунду посреди маленького моря, чтобы полюбоваться устроенным штормом. Настроение стало отличным! Что ни говори, а резиновые сапоги – замечательное изобретение, да еще на каблучке, правильно она денег не пожалела!

Она вбежала на крыльцо и посторонилась, уступая дорогу двум девушкам, выходившим из дворца.

– Ну вот, пожалуйста, – капризным голосом протянула одна. – Вчера было солнце, а сегодня дождь.

Дверь захлопнулась, девушки спустились с крыльца, брезгливо обходя лужу, а Юля осталась стоять, держа в руках полузакрытый зонт.

– Ну вот, пожалуйста – стоило трястись по гадкой дороге из Петербурга! Вчера было солнце, извольте видеть, а сегодня дождь, – с той же капризной интонацией повторил незнакомый женский голос. – И именно тогда, когда начинаться фейерверку. Послушайте, это правда, что весь гвардейский корпус внес сообща семьдесят тысяч рублей на фейерверки?

– Увы, да, – ответил мужской, грубоватый, будто простуженный или охрипший. – И чуть не каждый вечер дождь, как нарочно. В это лето у нас маневры на воде, а не на суше.

И тут же несколько голосов заговорили все вместе, перебивая друг друга.

– Значит, впереди еще один вечер, когда мы будем умирать со скуки. У нас на Островах из-за ваших маневров тишина мертвая, одни говорильные вечера. В понедельник был такой у графини Лаваль…

– Где мы едва не отдали богу душу со скуки!

– Да, а сегодня должны были ехать к Сухозанетам…

– Где было бы то же самое!

– Но так как мы особы благоразумные, мы нашли, что не стоит слишком злоупотреблять подобными удовольствиями, мы предпочли вас, сбежали в Павловское. И что же? Дождь!

– Небеса должны устыдиться, бросая тень недовольства на ваше лицо! – Это голос другого мужчины, явно моложе первого.

И голоса разом смолкли, как будто он сказал что-то неподобающее. Повисла напряженная пауза. Юля стояла, боясь пошевелиться.

– Девушка, вы заходите или нет? Ой, Юлечка, извините, я вас не узнала! – Вера Семеновна, библиотекарь, вопросительно заглядывала Юле в лицо.

– Да, конечно, извините, Верочка Семеновна, – смутилась Юля, с трудом открывая высокую тяжелую дверь. – Задумалась посреди дороги.

– Хорошо, что встретились, – заулыбалась старушка, поспешно прошмыгивая внутрь, как будто боялась, что ее собеседница может не удержать дверь. – Юлечка, вы зайдите ко мне потом, я вам список книг подобрала, которые вас непременно должны заинтересовать. У нас их нет, конечно, но теперь все можно по Интернету в областной библиотеке запросить, они пришлют. Очень удобная и современная вещь. Я буду рада вам помочь.

– Спасибо! Обязательно зайду! – покивала Юля и помчалась со всех ног через все фойе к лестнице на второй этаж, где располагался кабинет Тарасовой.

Пристроив на лицо подобающее случаю виноватое выражение, Юля постучалась в дверь с табличкой «Директор театра», вошла, услышав резкое «Да!».

Но ожидаемой выволочки за опоздание не последовало. Светлана Николаевна сидела в своем крошечном кабинетике, отчасти похожем на стоящий торцом школьный пенал (площадь шесть метров, высота потолков – дворцовая, четыре с чем-то), куталась в шаль, потому что отопление еще и не думали включать, курила и задумчиво рассматривала афиши, которыми, как обоями, были оклеены стены метра на три вверх – последние по времени, очевидно, пришлось клеить со стремянки. Впрочем, может быть, она просто любовалась легкими загогулинами дыма, которые, поднимаясь вверх, постепенно истаивали и исчезали. Пепельница перед ней была полна окурков, из чего Юля сделала обоснованный вывод: случилось что-то нехорошее. В хорошие времена курить в кабинете директора, как, впрочем, и во всех других помещениях дворца, категорически запрещалось под угрозой всяческих санкций. И в хорошие, спокойные времена все дисциплинированно курили в «специально отведенных местах», отдыхая и сплетничая. В местах неотведенных курили за полночь, когда во дворце было пусто и страшновато и когда наябедничать дворцовому начальству никто не мог. А по ночам, понятное дело, сидели не от хорошей жизни: или к сроку не успевали, или не ладилось что-то.

Но сейчас, Юля виновато глянула на часы, пять минут седьмого. Она молча пристроила мокрый зонт на свободный пятачок в углу, пробралась к столу и уселась в свободное, оно же единственное, кресло. Тарасова раздавила окурок в пепельнице, подняла глаза на Юлю и, не здороваясь, сообщила:

– Беда у нас.

– Кто? – мгновенно испугавшись и предположив самое худшее, спросила Юля. – Василий Ильич? Или…

– Да нет, с Дружининым, слава богу, все в порядке. А вот мы все в… – И Тарасова одним словом исчерпывающе охарактеризовала местоположение, в котором, по ее мнению, пребывал на сегодняшний день вверенный ей трудовой коллектив.

– Выгоняют?! – ахнула Юля. – Так мы же аренду до октября проплатили?

– Пока молчат. – Тарасова достала из пачки новую сигарету, долго возилась с зажигалкой.

Она не дразнила Юлю и не собиралась играть с ней в угадайку. Просто не хотела произносить то, что должна была, как будто боялась, что сказанное вслух станет окончательно непоправимым. Юля, кажется, это поняла, поэтому тоже молчала.

– Виктор Иванович уехал. Насовсем. В Екатеринбург. Подписал там контракт, мне – заявление на стол и уехал.

– Ой… – у Юли вытянулось лицо. – А как же…

Виктор Иванович Удальцов был бессменным главным режиссером театра на протяжении последних пятнадцати лет. Он был крепким профессионалом и к тому же уверенно держал в узде вздорный театральный народец, не допуская склок и интриг. Благодаря ему театр провинциального Надеждинска уже много лет считался лучшим областным коллективом, получал премии и положительные рецензии и регулярно выезжал на гастроли в областной центр. Большинство молодых актеров труппы, как и сама Юля, считали себя его учениками. За глаза все непочтительно звали его «папа Витя». В общем, они и жили одной семьей, где, конечно, всякое бывает, но в целом все поколения уживаются мирно и в будущее смотрят с оптимизмом. Теперь, получается, глава семьи решил начать новую жизнь.

– Это еще не все, Юля. – Тарасова разломала на кусочки так и не зажженную новую сигарету. – Он мужиков с собой забрал. Всех. И сказал мне об этом только сегодня. Так что остались у нас теперь Петя и Юра твой. Как в песне поется, «к сожаленью, на десять девчонок…» Только у нас получается на десять девчонок всего двое ребят. У Пети молоко на губах не обсохло, а Юра твой если и просыхает, то ненадолго.

– Он и пьяный играет лучше иного трезвого… – проворчала Юля, как будто это имело хоть какое-то значение в сложившейся ситуации. И только тогда осознала весь ужас произошедшего. – А как же мы работать будем?!

– Дошло, – невесело усмехнулась Тарасова. – Работать… Ложиться и помирать! Нам даже сезон открывать нечем. Поняла наконец? Все до единого спектакли вылетают.

Юля лихорадочно соображала. И в самом деле… Если в спектаклях не играл сам Удальцов, его заменял Ваня Казанцев. Коля Иванников и Олег Синицын, ее однокурсники, тащили на себе весь репертуар, и заменить их всех было некем. Не говоря уже о Максиме Рудакове – актер он был, честно сказать, средненький, но зато красавец и плейбой, первый парень на деревне, несбыточная мечта всех городских старшеклассниц, незаменимый исполнитель ролей сказочных принцев для зрительниц всех возрастов.

– Так у Макса жена беременная… Он ее в Екатеринбург забрал, что ли? – некстати спросила Юля.

– Откуда я знаю? – отмахнулась Тарасова. – Забрал не забрал… Тебе что за дело? Как будто она без него не родит. В этом деле как раз без мужиков вполне можно обойтись. По крайней мере, на завершающем этапе. А нам что делать прикажешь? Через две недели – открытие сезона. Нам открываться нечем! В понедельник сбор труппы. Что мы им скажем?

– А почему «мы»? – осторожно поинтересовалась Юля. – То есть я, конечно, понимаю…

– Что ты понимаешь? – устало спросила Тарасова.

Поскольку Юля на самом деле ничего не понимала и не имела ни малейшего представления, зачем Тарасова вызвала ее сегодня, огорошила плохими новостями и почему разговаривает с ней отдельно от остальных. Что она хочет от нее услышать?

– Я хочу, чтобы ты поставила спектакль на открытие сезона, – ответила на незаданный вопрос Тарасова. – Подожди! Не кричи «почему я», «с чего вы взяли» и «у меня не получится». Всё или я что-то забыла?

– Всё… – выдавила из себя Юля. И тут же спросила: – А почему я?

– Тебе сколько лет? – неожиданно поинтересовалась Тарасова.

– Тридцать… шесть, – с запинкой доложила Юля, едва вспомнив от неожиданности.

– Самое время начинать делать что-то новое. Понимаешь, потом поздно будет начинать – зад станет тяжелым. Неподъемным, – серьезно объяснила директор. – Уж поверь мне, старухе, по себе знаю.

«Старухе», – хмыкнула про себя Юля. Попробовал бы Светлане кто-нибудь другой напомнить о ее возрасте. Уж она за словом в карман никогда не лезла.

– Надо соглашаться, пока предлагают. А то потом предлагать перестанут, – продолжала Тарасова, выпуская очередное затейливое облачко дыма, но смотрела уже не на него, а на Юлю, внимательно и требовательно. – Когда ты ставила «капустник» на закрытие сезона, я за тобой наблюдала – у тебя есть режиссерские задатки. Конечно, ты ни черта не умеешь, это естественно. Но чувствуешь. Это в нашем деле немаловажно. А самое главное – выхода другого у нас нет. Или ты, или никто. Ты и сама понимаешь. Понимаешь? Юля, ау!

– Я… да… – пробормотала Юля, просто чтобы что-то сказать. – Что же я поставлю за две недели, Светлана Николаевна?!

– То есть вообще-то ты согласна, – с удовольствием констатировала Тарасова, аккуратно пристраивая в пепельницу окурок. – Вот и отлично. А ставить будешь тот самый «капустник», больше действительно ни на что времени нет. Неделю еще я тебе, так и быть, дам, откроемся позже, ничего страшного. Декорации сделаем минимальные, на подборе. Спектакль-концерт. Можем задействовать другие коллективы Дворца – оркестр или ансамбль бальных танцев. Канва у тебя есть, пару ночей посидишь, переделаешь. Придумай общую идею – ну, что-то про любовь, например. Сбор труппы в понедельник. Сразу их и обрадуем. А сейчас иди домой и начинай работать. Если надо будет – я помогу.

Директриса помахала в воздухе рукой, то ли разгоняя дым, то ли прощаясь с Юлей. Та послушно встала и пошла к выходу. Она была слишком озадачена, чтобы продолжать разговор, сперва надо было собраться с мыслями и все спокойно обдумать… Но на пороге все же остановилась и задала вопрос, с которым не хотела оставаться наедине:

– Светлана Николаевна… Как же так? Как он мог с нами так поступить? Бросить? Да еще и ребят забрать?

Тарасова усмехнулась и пожала плечами:

– Ты когда с мужем разводилась, он тоже все говорил, что ты его бросила. Плакал тут у меня, повторял: как она могла, как она могла…

– Это другое, – тихо возразила Юля.

– Это то же самое. Там – семья, и тут – семья. Юра считал, что ты с ним навсегда. А ты устала его на себе тянуть. Решила, что одной тебе легче. Я тебя не осуждаю, Юля, и ты ведь себя ни в чем не винишь, так? Он взрослый человек и должен сам выстраивать свою жизнь. И Виктор тоже имеет право на свою жизнь, от нас отдельную. Он вас выучил, в люди вывел, профессии научил… как смог. Там ему хороший театр предложили, с перспективой. Жилье дадут. Что ж ему было отказываться? Ребята тоже имеют право, раз уж выпал такой шанс. Там телевидение, киностудия. Реклама, будь она неладна… Тебя позвали бы – ты бы что, не уехала? Человек ищет свой потолок, это нормально… пока башкой не треснется. Поживем – увидим, – заключила Тарасова и сменила тему: – Как у тебя сын? Закончил нынче? И что?

– Нет, в одиннадцатый перешел. Вымахал за лето – метр восемьдесят! – погордилась Юля, моментально расплывшись в улыбке.

– И что, до сих пор в артисты собирается или поумнел? – хмыкнула директриса.

– Ой, не знаю! Пока замолчал вроде. Боже упаси! Может, передумает за год, – завздыхала Юля.

– А Серега ведь способный у вас. В родителей, – грустно заметила Светлана Николаевна и опять махнула рукой, иди, мол.

Юля вышла из кабинетика, осторожно прикрыв за собой дверь, медленно прошла по пустому гулкому фойе, вышла на крыльцо. Уже стемнело, погасли клены, и сразу стало холодно, бесприютно, тоскливо. Дождь кончился, и мокрый асфальт масляно блестел в свете фонарей. Юля осторожно, неуверенными старушечьими шагами спустилась с крыльца, задумчиво постояла на берегу огромной лужи с листьями-корабликами… И медленно побрела в обход.

…Второе лицо понравилось Саше куда больше первого, а вот третье разочаровало. Девушка-осень непременно должна была получиться, просто в прошлый раз она неправильно подобрала оттенки – лишнее доказательство того, что всегда надо думать своей головой, а не следовать тупо чьим-то инструкциям. Тени нужно положить более легкие, цвет волос будет темно-рыжим, оттенка меди. Или, пожалуй, нет… Она опять взяла в руку карандаш и задумалась, прежде чем нанести первый легкий штрих.

Саша привыкла всегда добиваться задуманного и не жалела на это времени. И еще она умела ставить перед собой цель – настоящую, осмысленную, рассчитанную на собственные силы. Если считать, что все дети от рождения талантливы, то Сашиным талантом была целеустремленность. Например, она с детства хотела быть актрисой – и никто не сомневался, что именно так оно и будет.

– Артистка! – наперебой хвалили маленькую Сашу родственники и знакомые Королевых, когда она, взгромоздившись, как положено, на табуретку, «с выражением» читала стихи. – Вся в маму!

– Артистка! – восхищались учителя, когда Саша Королева блистала в школьной самодеятельности. – Вырастет – будет в театре работать, как мать.

– Артистка! Ей что, мамочка поступить поможет, – завистливо фыркали одноклассницы, когда девушка на выпускном пела, аккомпанируя себе на гитаре, а потом танцевала испанский танец: казалось, что потолок в давно не ремонтированном школьном актовом зале не выдержит оглушительных аплодисментов и посыплется дождем штукатурки на головы восхищенных зрителей.

– Ну что ж, конечно, большого таланта нет, – сказал председатель приемной комиссии театрального института, когда Саша со скрипом дошла до третьего тура. – Но способности есть, да и мать хлопотала. В конце концов, коллеги, своим детям отказывать мы не имеем морального права: они знают, на что идут. К тому же с такой внешностью, если и не станет настоящей актрисой, будет сниматься в кино (мэтр считал театр единственно достойным занятием, а современное кино, как вещь малопочтенную для настоящего профессионала, называл прибежищем выскочек).

Ничего этого, Саша, к счастью, не слышала, о том, что за нее хлопотала мама, заслуженная артистка, ведущая актриса Надеждинского театра драмы, тоже не знала, поэтому поступление восприняла как нечто само собой разумеющееся. Училась неплохо, звезд с неба не хватала. Но зато к пятому курсу расцвела и похорошела невероятно: к безупречной внешности и отличной фигуре добавились прекрасные манеры, умение подать себя, подчеркнув преимущества и обыграв недостатки (о нет, их почти и не было!), и тот внутренний свет, который отличает только выпускников театрального института, готовых шагнуть в великолепный мир под названием «театр».

Впрочем, Саша Королева, выросшая за кулисами театра, особых иллюзий не питала. Но этот ликующий, трепетный внутренний порыв, как будто освещающий ее изнутри и придающий порывистую, почти полетную легкость движениям, она научилась при необходимости включать, словно лампочку. И выключать, когда такой необходимости не было. Саша была неглупа и меньше всего на свете хотела быть похожей на экзальтированную провинциальную актрису.

После института она пришла работать в тот самый театр, в котором выросла, на сцене которого сыграла свои первые детские роли. И самое главное – в котором работала ее мама, Марианна Сергеевна Королева. Разумеется, у Саши были возможности остаться в большом городе и много лет пробавляться маленькими ролями в большой труппе, но это ее не устраивало, она видела себя только на главных ролях.

Как ни странно, театр, извечная суть которого игра, – вещь честная и жестокая. Если попасть в него по протекции еще можно, то выжить там по блату, как в любой другой обычной конторе, нет ни малейшей возможности. Конечно, Саша это понимала, и мама давно уже объяснила ей, что даже ее ослепительной внешности будет недостаточно для того, чтобы стать первой (а второй Саша быть не хотела – разве что только после мамы!).

И ей на помощь как раз и пришел ее настоящий талант, который до тех пор был недооценен окружающими, – целеустремленность. Саша репетировала вместе со всеми и потом отдельно дома, с мамой. Она ходила в нелюбимый ею бассейн и на фитнес – чтобы фигура была идеальной. Она никогда не позволяла себе ни малейших послаблений в уходе за внешностью: маникюр, прическа, легкий загар, незаметный макияж – иной ее никто никогда не видел, и никакие отговорки насчет «некогда» и «устала» ею самой не принимались. Она учила английский и читала все книги, о которых говорили в Интернете, потому что понимала: замкнутость в беличьем колесе профессии неизбежно проявится беличьим выражением в глазах. А у Саши были глаза и внешность Мадонны. Нет, не той пожилой дамы в сетчатых колготках, что скачет на эстрадных подмостках вдогонку своей молодости, а на ту, что веками воспевали поэты и художники.

Самоотдачей Королевой восхищались даже завистники, в которые смело можно было записать большую часть представительниц прекрасного пола в Сашином окружении. Но никто на свете, кроме матери, не знал главной Сашиной тайны: профессия актрисы была для нее не целью, а средством. И настоящей цели она еще собиралась достичь…

Раздался требовательный звонок в дверь. Саша от неожиданности уронила карандаш. Наклонилась, подняла, посидела, выжидая, не передумает ли незваный визитер и не оставит ли ее в покое. Но звонок повторился, нетерпеливо и назойливо. Вздохнув, Саша отправилась открывать.