Отзывы на книги автора «Иннокентий Анненский»

Но слушай... Я женат был... день один
Я был женат на златокосой Диве.
Без выкупа мне царь Деионей
Поверил дочь.

Сюжетом «драматической сказки», как назвал свою пьесу Анненский, послужил миф о фессалийском царе Иксионе. Решив жениться на дочери царя Деионея, Иксион обещает взамен щедрые свадебные дары и увозит Дию. Когда же тесть приезжает в гости, новоявленный зять готовит ему ловушку – яму с горящими углями, прикрытую сверху зелёными ветками. Деионей не замечает подвоха, ступает на зелёную дорожку и проваливается, чтобы сгореть заживо. Образ Иксиона становится одним из прототипов нечестия и вероломства.
Но история на этом не заканчивается. Именно с этого момента её продолжает в своей пьесе Анненский.
В античной литературе существуют разные варианты мифа об Иксионе. Анненский не использует полностью существующих сюжетов трагедии, он самостоятельно дополняет повествование, введя в число персонажей Апату - богиню обмана, дочь Ночи и сестру Лиссы. Этот приём позволяет автору не расставлять всех точек над ї и предоставить основание для различных существующих предположений того, что же произошло между Иксионом, Герой и Зевсом. Богиня обмана не раскрывает секретов.

Трагедия состоит из пяти действий с музыкальными антрактами (хором). Все события происходят на одной сцене, представляющей скалистую местность на склоне Олимпа. Если что-то случается вне площадки, то о нём мы узнаём из разговоров персонажей.
Первое действие изображает Иксиона в сопровождении Лиссы – богини безумия, дочери Ночи – оборванного, уставшего, выглядящего старцем. В безумие его поверг страшный поступок и «туман тяжёлый», насланный Лиссой. Иксион жаждет смерти, встретившиеся им в пути горные нимфы жалеют страждущего.
Старшая из нимф, Корифей, уверяет, что состраданье ведомо и им, терзания царя растрогали их сердца.:

На золотых вершинах алтарей
Не ставят нам... И помощи не молят
У слабых нимф... Но муки, состраданье
Живое, царь, встречают и у нас.
И нет для сердца нимфы виноватых.

Чуть позже появляется Гермес и призывает поверженного в уме Иксиона явиться к Зевсу:

Идём, идём. Да, вижу: не безумец,
Ты хуже, чем безумец, Иксион.
Ты с божества, но неудачный слепок.
Я не смеюсь... Ты для меня больной.

Второе действие изображает встречу ореад с Иридой. Из её уст мы узнаём, что случилось в покоях Зевса, пригласившего Иксиона словами: «Живи у нас моим весёлым гостем».
Иксион явился вдруг обновлённым и прекрасным, Геба и Лета предложили ему свои чаши на выбор: первая подала услаждающую душу «амвросию», в кубке второй – «забвения холодная струя». Иксион выпил чашу жизни, а маленький Эрот увенчал чело героя венком из зачарованных роз.
В третьем действии происходит встреча с Герой. Вспыхнувшую по прихоти Эрота любовь Иксиона можно считать очередным безумием, насмешкой богов, игрой бессмертных со смертными. Попав в любовный плен, царь готов на всё:

Я не умру. Я чашу жизни пил...
Но если бы, мучительный три раза
Свершая круг, три раза умереть
И вновь ожить три раза ты велела,
На зов бы твой пошел я... чтоб добыть
Тебя, жена... что муки! Я изведал
Всю горечь мук...

В четвёртой части драматург вводит в действие богиню обмана Апату, которая плетёт интриги, устраивая свидание героя с Герой. Заключительная сцена - наказание за дерзость.
Люблю пьесы в стихах, они всегда звучат ярче и возвышеннее прозы. Но в пьесе Анненского мне не хватало надрыва - и романтического, и трагического. Чтобы поделиться поэтическими строчками, сделала этот краткий пересказ.

Месть Зевса за неблагодарность и несдержанность:

И.Ф. Анненский – «Кипарисовый ларец» (книга стихов, 1910 г.)

Книга стихов Иннокентия Анненского «Тихие песни» стала единственной книгой поэта изданной им при жизни.
30 ноября (13 декабря по новому стилю) 1909 года Анненский умер.
В 1910 году его сын издал подготовленный поэтом новый сборник стихотворений «Кипарисовый ларец».
Состоит книга из прозаического введения и последующих «трилистников».
Трилистниками поэт назвал объединение своих стихов (связанных тематически) в группы по три в каждой. Здесь нас встречают «Трилистник ледяной», «Трилистник весенний», «Трилистник сумеречный», «Трилистник огненный» и многие другие.
Стихам Анненского никогда не была свойственна весёлость, но эта посмертная книга на редкость мрачна. Не удивительно, что поэт умер, не успев опубликовать и, очевидно, дописать её – предаваться столь мрачным настроениям на протяжении нескольких лет нельзя безнаказанно.
Дар поэта никуда не делся, и мы даже увидели некоторые новые его грани (как поэт И.Ф. продолжал развиваться до самой смерти), но как много здесь тоски и скорби!

Полюбил бы я зиму,
Да обуза тяжка…
От неё даже дыму
Не уйти в облака.

Эта резанность линий,
Этот грузный полёт,
Этот нищенски синий
И заплаканный лёд!..
(из стихотворения «Снег»).

…Только мне в пасхальном гимне
Смерти слышится призыв…
(из стихотворения «Дочь Иаира»).

Под гулы меди – гробовой
Творился перенос,
И, жутко задран, восковой
Глядел из гроба нос…
(из стихотворения «Чёрная весна»).

…И мёртвых бабочек мне страшно трепетанье.
(из стихотворения «В зацветающих сиренях»).

… Листы пожелкли, обгорели…
То гнёт ли неба, камня ль гнёт, -
Но говорят, что и в апреле
Сирень могилы не цветёт.

Да и зачем? Цветы так зыбки,
Так нежны в холоде плиты,
И лёг бы тенью свет улыбки
На измождённые черты…

…Дрожат листы кустов-калек,
Темнее крест на старом камне.
(из стихотворения «Сирень на камне»).

Я на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода.
Из тяжёлых стеклянных потёмок
Нет путей никому, никуда…
(из стихотворения «Я на дне»).

Как видим, поэту в последние годы жизни было совсем невесело. Но умения творить поэтическую гармонию, чувствовать и передавать читателю КРАСОТУ, пусть и больную, надломленную, И.Ф. не утратил.

Тоска припоминания

Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
Я уйду от людей, но куда же,
От ночей мне куда схорониться?

Все живые так стали далёки,
Всё небытное стало так внятно,
И слились позабытые строки
До зари в мутно-чёрные пятна.

Весь я там в невозможном ответе,
Где миражные буквы маячут…
… Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.

В юности я обожал предаваться тоске и безнадёжности. Не страдал от этих чувств, а, наоборот, наслаждался ими. Может быть, поэтому стихотворения Анненского были мне всегда такими близкими, заменяя подчас все другие виды счастья.

Спутнице

Как чисто гаснут небеса,
Какою прихотью ажурной
Уходят дальние леса
В ту высь, что знали мы лазурной…

В твоих глазах упрёка нет:
Ты туч закатных догоранье
И сизо-розовый отсвет
Встречаешь, как воспоминанье.

Но я тоски не поборю:
В пустыне выжженного неба
Я вижу мёртвую зарю
Из незакатного Эреба.

Уйдём… Мне более невмочь
Застылость этих чётких линий
И этот свод картонно-синий…
Пусть будет солнце или ночь!..

Свою тоску, своё бессилие, свою страшную муку поэт смог перелить в столь прекрасные и СОВЕШЕННЫЕ строки. Каким гением, какой МОЩЬЮ натуры надо было обладать, чтобы добиться этого!

В стихотворении «О нет, не стан» есть мысль, которая прокрадывалась у меня (может, потому, что в юности я увидел её в этой самой книге?), но которую до сих пор я нигде не встречал: «А если грязь и низость – только мука / По где-то там сияющей красе…»
А разве это не так? Почему мы часто творим зло, впадает в ярость или слякоть? Разве не потому, что нам НЕ ДАЮТ со всей силой души отдаться красоте и счастью? Разве юноша, приходящий в мир с желанием свернуть горы и сделать жить прекрасной, не натыкается тут и там на глупость, грязь, безверие и бездарность? И разве не серые безликие люди и чувства наваливаются на него всей массой, облепляют, ослепляют, не давая прорваться к Мечте и Полёту? И он со всей данной ему животной силой окунается в бездну порока и бессердечия…
Но как бы ни старались обмануть нас бесы, вся власть на небе и на земле отдана КРАСОТЕ и ГАРМОНИИ. И эти совершенные сущности ТОРЖЕСТВУЮТ в каждом стихотворении поэта, даже если стихотворение это создаётся в преддверьи гроба.

Я думал, что сердце из камня,
Что пусто оно и мертво:
Пусть в сердце огонь языками
Походит – ему ничего.

И точно: мне было не больно,
А больно, так разве чуть-чуть.
И всё-таки лучше довольно,
Задуй, пока можно задуть…

На сердце темно, как в могиле,
Я знал, что пожар я уйму…
Ну вот… и огонь потушили,
А я умираю в дыму.

И.Ф. Анненский – «Тихие песни» (книга стихов, 1904 г.)

Иннокентий Анненский (1855 – 1909), русский поэт-символист, критик, переводчик, директор Царскосельской гимназии (той самой, где некогда учился Пушкин).
Свою первую (и единственную прижизненную) книгу стихотворений поэт выпустил в 1904 году под псевдонимом Ник. Т-о (то есть, попросту – никто). Анненскому в это время было уже 49 лет.
Стихи И.Ф. сразу же были оценены по достоинству, и поэт занял своё почётное место в ряду русских символистов.

«Тихим песням» предшествует следующий эпиграф:

Из заветного фиала
В эти песни пролита,
Но увы! не красота…
Только мука идеала.
(подписано – Никто).

Начинается книга с определения поэзии.
По тому, как поэт оценивает поэзию, мы можем судить не только о его мировоззрении, но и об его отношении к эстетике. Определение поэзии давали Цветаева, Ахматова и многие-многие. Послушаем, что значит поэзия для Анненского.

Над высью пламенной Синая
Любить туман Её лучей,
Молиться Ей, Её не зная,
Тем безнадёжно горячей,

Но из лазури фимиама,
От лилий праздного венца,
Бежать… презрев гордыню храма
И славословие жреца,

Чтоб в океане мутных далей,
В безумном чаяньи святынь,
Искать следов Её сандалий
Между заносами пустынь.
(Стихотворение «Поэзия» приведено целиком).

Поэзия для Анненского – это неуловимая суть его души, которая причастна тайне Души Мира.
Как видим, у поэта есть Бог. Кто он? Вернее, кто эта неведомая она? Поэзия, Вечная Женственность Соловьёва и Блока, Идеальная Владычица? Мы не знаем. И сам поэт тоже не знает. Он лишь ЧУВСТВУЕТ Её, и чувствует, что называть Её в тексте следует с большой буквы.
Он молится Ей и стремится к Ней. Но идёт не в храм, где всё так официально и далеко от подлинного чувства, а бросается в жизнь, надеясь где-то там, среди духовной пустыни найти, если не оазис, то хотя бы следы Её ног.

В своих стихах поэт идёт от внутреннего чувства, которым он ощутительно постигает Истину. Не такое лёгкое это дело, поэтому ответы, которые даёт поэту сердце, душа, его внутренняя сущность (какое название подобрать?) часто невнятны и туманны. Даже себя истинного от своего двойника А.Ф. отличить может не всегда.

Не я, и не он, и не ты,
И то же, что я, и не то же:
Так были мы где-то похожи,
Что наши смешались черты…

И в мутном круженьи годин
Всё чаще вопрос меня мучит:
Когда наконец нас разлучат,
Каким же я буду один?
(из стихотворения «Двойник»).

Истинного себя нельзя найти в обыденной жизни. Так что же приоткроет завесу тайны, которая скрывает от нас собственную нашу сущность? Иногда, только бред.

Когда на бессонное ложе
Рассыплются бреда цветы,
Какая отвага, о боже,
Какие победы мечты!..

Откинув докучную маску,
Не чувствуя уз бытия,
В какую волшебную сказку
Вольётся свободное «я»!

Там всё, что на сердце годами
Пугливо таил я от всех,
Рассыплется ярко звездами,
Прорвётся, как дерзостный смех…
(из стихотворения «Который?»).

Многие стихотворения поэта посвящены природе. Но природа для поэта лишь вестник иного мира. Не анатомия растений и не красота пейзажей влечёт И.Ф., - в ветвях и листьях, в облаках и травах, в снеге и порывах ветра прозревает поэт красоту и боль того НЕЗКАЗА́ННОГО, таинственного, без чего жизнь теряет для нас свою цену.

На белом небе всё тусклей
Златится горняя лампада,
И в доцветании аллей
Дрожат зигзаги листопада.

Кружатся нежные листы
И не хотят коснуться праха…
О, неужели это ты,
Всё то же наше чувство страха?..
(из стихотворения «Листы»).

О стихах Анненского можно сказать, что они действительно ПРЕКРАСНЫ. Не красивы только, не талантливы, не обворожительны, а именно прекрасны.

Май

Так нежно небо зацвело,
А майский день уж тихо тает,
И только тусклое стекло
Пожаром запада блистает.

К нему прильнув из полутьмы,
В минутном млеет позлащеньи
Тот мир, которым были мы…
Иль будем, в вечном превращеньи?

И разлучить не можешь глаз
Ты с пыльно-зыбкой позолотой,
Но в гамму вечера влилась
Она тоскующею нотой

Над миром, что, златим огнём,
Сейчас умрёт, не понимая,
Что счастье искрилось не в нём,
А в золотом обмане мая.

Что безвозвратно синева,
Его златившая, поблекла…
Что только зарево едва
Коробит розовые стекла.

Стихотворение называется «Май», но о природе ли здесь речь? Или о природе мира, природе человека, природе любви, жизни и смерти?
Стихи поэта не связаны с тем, что делается сейчас за окном. А за окном 1904 год. Русско-японская война. Преддверье русской революции. Ленин и Троцкий, Иоанн Кронштадтский и поп Гапон. Бог с ними со всеми! Их нет и быть не может в поэзии Анненского! Потому что всё это ВНЕШНЕЕ никогда не сможет оказать никакого влияния на нашу внутреннюю, нашу ИСТИННУЮ жизнь.

Электрический свет в аллее

О, не зови меня, не мучь!
Скользя бесцельно, утомлённо,
Зачем у ночи вырвал луч,
Засыпав блеском, ветку клёна?

Её пьянит зелёный чад,
И дум ей жаль разоблачённых,
И слёзы осени дрожат
В её листах раззолочённых, -

А свод так сладостно дремуч,
Так миротворно слиты звенья…
И сна, и мрака, и забвенья…
О, не зови меня, не мучь!

Мир Анненского – это прежде всего царство Эстетики. Поэт не просто не создавал никогда ничего уродливого – он культивировал ТОЛЬКО прекрасное. Поневоле вспомнишь Царскосельский лицей, где работал А.Ф., Царскосельский парк, - там тоже царит непреходящая гармония красоты…

И жилец докучным шумом
Мшистых стен не осквернил;
Хорошо здесь тихим думам
Литься в капельки чернил…
(из стихотворения «Под новой крышей»).

И даже когда поэт опутан безнадёжностью («И где же вы, златые дали? / В тумане – юг, погас восток…»), мы всё равно чувствуем себя в его стихах УКУТАННЫМИ великолепной грёзой.

Кто бы и как не бесновался вокруг нас, пытаясь вовлечь наши души в уродливую круговерть, мы всегда найдём приют в поэзии Иннокентия Анненского и всегда будем знать, что кроме Неё и Её следов в пустынях земли, НИЧТО не имеет значения!

Но Бог любовью окрылил
Его пленительные грёзы,
И в чистый жемчуг перелил
Поэт свои немые слёзы.
(из стихотворения «Один голос»).

Будем же наслаждаться этим жемчугом!

«Я твердо держался глубоко запавших мне в душу слов моего брата Николая Федоровича: "До тридцати лет не надо печататься", и довольствовался тем, что знакомые девицы переписывали мои стихи и даже (ну, как было тут не сделаться феминистом!) учили эту чепуху наизусть.
В университете, - как отрезало со стихами. Я влюбился в филологию и ничего не писал, кроме диссертаций. Потом я стал учителем, но увы! До тридцати лет не дождался - стишонки опять прокинулись, - слава богу, только они не были напечатаны».

Так писал в своей автобиографии Иннокентий Аннинский. Подумать только… придерживайся поэт версии о том, что его стихи всего лишь стишонки и чепуха, мы могли бы никогда не познакомиться с его творчеством…
Тем не менее, первая, дебютная книга Анненского «Тихие песни» была встречена прохладно. К примеру, Александр Блок счел ее чьим-то робким дебютом, назвал «угаром декадентских форм», препятствующих «чистым ощущениям» «человеческой души, убитой непосильной тоской». Не менее, снисходительным оказался и Валерий Брюсов.

Да, в стихах Анненского очень много этого. Безверие, отчаяние, одиночество. Оторванность от мира, от людей.

Я на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода.
Из тяжелых стеклянных потемок
Нет путей никому, никуда...

Но он просто другой. Он чувствует именно так. Преломляет мир через такие чувства.

Я - слабый сын больного поколенья
И не пойду искать альпийских роз,
Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз
Мне не дадут отрадного волненья.
Но милы мне на розовом стекле
Алмазные и плачущие горы,
Букеты роз увядших на столе
И пламени вечернего узоры...

"Кипарисовый ларец" вышел в свет в апреле 1910 года - спустя четыре месяца после смерти его автора. Брюсов продолжал считать стихи Анненского и сам сборник с его делением на трилистники претенциозными, но у поэта появились и почитатели. Бальмонт, после прочтения, восторженно говорил об «ощущении музыкальности души». Для Ахматовой корректура «Кипарисового ларца» послужила поэтическим напутствием: она «была поражена и читала ее, забыв все на свете». Как жаль, что узнать Анненскому об этом не довелось. Многогранная личность – директор гимназии, в которой учился Николай Гумилев, поэт-модернист, известный критик, заинтересованный ритмами Бальмонта, знаток французской литературы, переводчик Эврипида… Казалось бы, жизнь тоже должна быть многогранной, интересной, бьющей эмоциями. Но, читая сборник "Кипарисовый ларец", помимо красоты и лиричности эпитетов и метафор, чувствуешь невыразимую грусть, тоску, усталость, человека, написавшего строки:

Бесследно канул день. Желтея, на балкон
Глядит туманный диск луны, еще бестенной,
И в безнадежности распахнутых окон,
Уже незрячие, тоскливо-белы стены.
Сейчас наступит ночь. Так черны облака…
Мне жаль последнего вечернего мгновенья:
Там все, что прожито,- желанье и тоска,
Там все, что близится,- унылость и забвенье.
Здесь вечер как мечта: и робок и летуч,
Но сердцу, где ни струн, ни слез, ни ароматов,
И где разорвано и слито столько туч…
Он как-то ближе розовых закатов.

И все же, все же, все же… Еще будучи совсем девчонкой, первые стихи, которые я заучила наизусть, были стихи не любимой теперь Ахматовой или обожаемой всегда Цветаевой, это были строки:

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

И поэтому я продолжаю с упоением перечитывать Анненского, а каждому, кто считает его очень скучным и серым поэтом, пишущим только о смерти и тоске, предлагаю прочесть одно из своих самых любимых стихотворений – «Смычок и струны» из сборника «Кипарисовый ларец». Чем не роман-метафора в шести строфах?

Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.

«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно, ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.

«Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно…»
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.

Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
Владимир Маяковский

Любовная лирика серебряного века всегда считалась одной из самых образных и глубоких в литературе. Обожаю это время в поэзии. Такие чистые, искренние стихи, наполненные символичностью сказанного, пропитанные каким-то особым духом. Насыщенная, интеллектуальная поэзия. Но и веку нынешнему вполне есть что сказать. И эта книга – «Два века о любви» - представляет собой некую литературную дуэль. Или просто visavi?

Так что же такое любовь? И какой век знает о ней больше?

Любить – идти, - не смолкнул гром,
Топтать тоску, не знать ботинок,
Пугать ежей, платить добром
За зло брусники с паутинкой.

Вот так загадочно о любви говорит Борис Пастернак и век серебряный. И ему тут же, не мене образно и загадочно вторит Ирина Евса, век ХХІ:

Любовь смывается, как в гримерной
Лицо, под которым твой
Бескровный лик, ни живой ни мертвый,
Не мертвый, но не живой.

А если об отношениях попробовать сказать словами Марины Цветаевой?

Я – есмь. Ты – будешь. Между нами – бездна.
Я пью. Ты жаждешь. Сговориться – тщетно.
Нас десть лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют. – Бог мостов не строит.

А Цветаевой тут же вторит Анна Аркатова:

Что делаешь, любимая?
Люблю.
А вечером?
Люблю еще сильнее.
А ты, любимый?
Я – тебя гублю.
Так искренно, так нежно…
Как умею.

Ваш ход – век, серебряный. И ваш выстрел, Сергей Есенин:

Берегись дыханья розы,
Не тревожь ее кусты.
Что любовь? Пустые грезы,
Бред несбыточной мечты.

Что может на это возразить Елена Касьян?

Любовь – это орган, внутренняя часть тела,
И там, где недавно еще болело,
Теперь пустота. Вот такие дела…
Любовь – это донорский орган, и я его отдала.
Не спрашивай, как я посмела.

Остро, очень остро. И еще по одному выстрелу. Так что же такое любовь?

Любовь – беспричинность. Бессмысленность даже, пожалуй.
Любить ли за что-нибудь? Любится – вот и люблю.
Любовь уподоблена тройке взбешенной и шалой,
Стремящей меня к отплывающему кораблю.

Так пишет о любви Игорь Северянин. Тройка… взбешенная и шалая… Какой красивый образ из прошлого. А образ современности? Послушаем Ларису Романовскую:

Эмоции – это такой наркотик.
Не любишь – уже ломает.
Мы все в он-лайне, мы все заходим,
В зону чужого вниманья.

Вот такая получилась дуэль. А кто победил? Решать читателю. Но, думаю, любой влюбленный читатель будет за ничью.

С двадцатилетними играет в жмурки,
С тридцатилетними играет в прятки
Любовь. Какие шелковые шкурки,
Как правила просты, как взятки гладки!
Легко ли в тридцать пять проститься с нею?
Легко. Не потому, что много срама,
А потому, что места нет нежнее,
И розовей, и сокровенней шрама.
Вера Павлова

Казалось бы, так много великих имён, о каждом из которых можно написать тома, под такой не очень толстой книжкой, что от повествования ждешь какой-то поверхностности. Но на самом деле все представленные истории любви не поверхностны, благодаря добавлению воспоминаний и писем самих главных героев. Вообще по стилю изложения истории больше похожи на очерки, и во многом характеризуют личности самих главных героев.

Нет среди русских поэтов спокойных лиц. Кто умер от разрыва сердца, кто от пули.

Понятно, что столь неспокойные люди, вряд ли умеют спокойно любить. Тем более в такое нелёгкое для страны время. Как писал в своей книге Ходасевич:

Любовь открывала для символистов и декадентов прямой и кратчайший доступ к неиссякаемому кладезю эмоций. Достаточно было быть влюбленным - и человек становился обеспеченным всеми предметами лирической необходимости: Страстью, Отчаянием, Ликованием, Безумием, Пороком, Грехом, Ненавистью... Поэтому все и всегда были влюблены, если не в самом деле, то хоть уверяли себя, что влюблены. Малейшую искорку, того, что похоже на любовь, раздували изо всех сил.

Только это было справедливо не только к символистам и декадентам, но к поэтам того времени в целом. Любовь была увлечением и игрой, без которой невозможно было писать. Только и сами поэты в этой любви были детьми - непостоянными, эгоистичными, капризными, но не от того ли более других, нуждающимися в защите. Не каждый человек может вынести рядом с собой такого вечного ребёнка, поэтому союзы двух поэтов, например Гиппиус - Мережковский кажется наиболее благоприятными, хотя и там были свои «подводные камни», и этот случай скорее исключение из правил.
В представлении Нины Щербак, благодаря отрывкам из воспоминаний современников поэты видятся более живыми, не такими как в различных сборниках с сухими справочными материалами. В Сергее Есенине, например, за маской всем знакомого простого рязанского парня, на мой взгляд, скрывался расчётливый человек, который прекрасно знал цену деньгам и не хотел их упускать, из его письма Илье Шнейдеру:
Если бы Изадора не была сумасбродной и дала бы мне возможность где-нибудь присесть, я очень много заработал бы денег. Пока получил только сто тысяч марок, между тем в перспективе около 400 ...
В ином свете для меня предстал Владимир Набоков - (к которому после прочтения Лолиты я отношусь с подозрением) - в своей любви, в отличие от многих представителей серебряного века он был заботливым отцом и хорошим семьянином.
Любовь поэта Михаила Кузьмина продемонстрировала состоятельность долгих гомосексуальных отношений - с 1913 года и до конца своих дней (1936) он жил вместе с Юрием Юркуном.
По-другому, благодаря этой книге, мне открылся треугольник Блок-Менделеева-Белый. Вообще все истории своими героями связанны между собой, иногда складывается чувство, что ты разматываешь клубочек судеб, и ниточек в том клубке великое множество. Кстати, почти в каждом очерке повествуется не только о самих поэтах, но и об их произведениях. Иногда даже даётся ключ к пониманию некоторых творений.
Во всем этом чувствуется любовь и неподдельный интерес автора к данной теме. Хотя и он иногда пишет странные вещи. Например, в истории любви Софии Парнок и Марины Цветаевой, автор указывает, что когда эта пара гостит в Коктебеле, в Цветаеву влюбляется Максим Волошин, но в других источниках я читала, что это все-таки был Осип Мандельштам, ведь Волошин и до Коктебеля знал Цветаеву и относился к ней, как друг и учитель. Возможно, это просто описка, даже в жизни такое бывает - думаешь об одном человеке, а произносишь имя другого. Но все-таки и других опечаток в книге много, такая небрежная работа редактора, тем более в книге, посвященной судьбам, чьи имена неразрывно связанны с литературой, может оттолкнуть внимательного читателя. И ещё, что лично мне кажется упущением - отсутствие списка источников и литературных произведений, на которые опирается автор, в самих статьях он, конечно, говорит, откуда взял ту или иную цитату, но все-таки хотелось бы иметь упорядоченный список, а не искать каждый раз по статье.
В остальном же, с точки зрения человека, интересующегося судьбами поэтов серебряного века, книга, на мой взгляд, заслуживает пристального внимания, ведь, по словам Ирины Одоевцевой, приведённым в книге:

Любовь помогает узнать человека до конца - и внешне и внутренне. Увидеть в нем то, чего не могут разглядеть равнодушные глаза. Когда любишь человека, видишь его таким, каким его задумал Бог.

Я наткнулась на весьма интересный сборник - некое пересечение поэзии знаменитого Серебряного века и века нынешнего. Что уж тут говорить - читать стихотворения поэтов того времени - истинное удовольствие. Многие, конечно, на слуху и выучены давным-давно: это Брюсов со своим "Я так хочу":

Хочу быть дерзким

Хочу быть смелым

И с менее известным:

Ты – женщина, ты – книга между книг,

Ты – свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!

Резкий Маяковский с прекрасной "Лиличкой" и "пожаром сердца", печальный Анненский, хулиган-Есенин, дерзкая Марина Цветаева:

Прости, что я, как гость непрошеный,

Тебя не радую,

Что я сама под страстной ношею

Под этой падаю.

О, эта грусть неутолимая!

Ей нету имени…

Прости, что я люблю, любимая,

Прости, прости меня!

И, конечно же, бесподобный в своей любовной лирике Борис Пастернак - почти все его стихотворения, включенные в этот сборник, я знаю наизусть. О, какие же они вкусные, эти строчки - так и просятся на язык, хотят быть произнесёнными:

Ты – благо гибельного шага,

Когда житье тошней недуга,

А корень красоты – отвага,

И это тянет нас друг к другу.

Или:

Сними ладонь с моей груди,

Мы провода под током.

Друг к другу вновь, того гляди,

Нас бросит ненароком.

Его любовная лирика буквально наэлектризована этим чувством, эмоциями, энергией; это, фактически, гимн любви:

Пошло слово любовь, ты права.

Я придумаю кличку иную.

Для тебя я весь мир, все слова,

Если хочешь, переименую.

Вторая часть, век нынешний, конечно, уже не то - реалии нашего времени - смски, электронные письма, безотцовщина, кола и так далее - наводняют стихотворения этих писателей. Но было и парочку стоящих - это, конечно, известная уже для меня, Лариса Романовская - в романах о московских сторожевых к каждой части есть её стихотворные эпиграфы; и новая Елена Касьян. Зацепили её метафоры и образность языка:

Любовь – это орган, внутренняя часть тела,

И там, где недавно ещё болело,

Теперь пустота. Вот такие дела…

Любовь – это донорский орган, и я его отдала.

Не спрашивай, как я посмела.

Подводя итог, отвечу на вопрос, поставленный в самом начале сборника: "по-прежнему ли поэзию рождает любовь". Думается, любовь и поэзия - родственные понятия. Любовь - без разницы, в каком ключе - дарит нам вдохновение, порождает создавать что-то новое, но и хорошая, качественная поэзия дарит нам крылья, заставляя душу ликовать, наслаждаться красивыми речевыми оборотами и конструкциями. Из-за любовной лирики в своё время влюбилась в творчество Пастернака (хотя этого писателя и до этого любила крепко), читала его "запоем". Радует, что над любовью и поэзией время не властно, и в пороховницах ещё остался заряд...

Что там должно меня растрогать, настругать или трогать себя не дам - это точно. В общем, здесь за редким исключением одна бессмысленная беспонтовая слезливая муть. Пушкина и Есенина стихи подобраны такие, что завязли давно на зубах. Выделил по одному стихотворению Лермонтова, Сологуба и Фета. Плещеев и Надсон - выше всяких похвал. Но для сборника этого очень мало. Стихи Саши Черного выбраны очень неудачно, чего попало налепили. В основном же, как и предполагалось, - серебряный век. Полный набор вздыхающе-истерящих неизвестно по чему. Стихи Ахматовой и Цветаевой можно было найти не такие безликие. В качестве какофонии добавлены даже маяковский и хлевников. За каким-то лешим под конец несколько переводных строчек Бодлера, Байрона, даже Оскара Уайльда.

Николай Гаврилович выделяет три основных характеристики творчества графа Толстого. Во-первых, это глубокий психологизм. Но психологизм не в плане описания и препарирования каких-то чувств, эмоций, мыслей, а в плане описания их возникновения и протекания, перехода из одной мысли в другую, провоцирования одного состояния другим. То есть описание самого психического процесса, а не только его результатов, как было раньше. Критик считает, что автор добился этого в первую очередь наблюдениями за собой, потому что столь сложные процессы в других, посторонних людях, увидеть и распознать очень сложно. Поклонник метода интроекции, короче.
Во-вторых, это нравственность. Не выстраданная, вымученная, а непосредственная, чистая нравственность юной души, которая тянется ко всему прекрасному, такому же, как она сама. Это то, что есть в человеке изначально, то, что должно быть опять же в самом авторе, чтобы он мог понимать, видеть это и писать об этом.
И, наконец, в-третьих, это художественность. Она заключается в том, что в рассказах нет ничего лишнего. Если Толстой пишет о детстве, то там не будет подниматься каких-то социальных проблем, или описываться быт военных, или обличаться моральные пороки. Просто потому что это рассказ о детстве, и этому всему там не место, ребенок об этом не думает. В его рассказах нет лишних, надуманных персонажей, выбивающихся из общего настроения сцен, всё цельно и органично.
Очень интересная статья. У Чернышевского критику писать получается гораздо лучше, чем художественные произведения, право слово.

Я недавно заметила, что подобные книги-сборные солянки нередко бывают неудачными, поверхностными. Это и не удивительно, учитывая, что чем шире тема, тем сложнее ее охватить, рассказать о предмете подробно. Так и здесь: книга напомнила смесь статей из Википедии с цитатами из воспоминаний тех самых поэтов Серебряного веках. Поэтому если вы ничего не знаете об этом явлении в русской литературе и культуре, то лучше читать сами воспоминания, биографии, качественные исследования. А эта книга ассоциируется у меня с тем, как если бы я открыла коробку конфет и надкусила бы каждую конфету. Да, об интересных личностях и читать интересно, но тут мало, порой однобоко и галопом по Европам. Были и вопросы к подбору материалов. Вот, к примеру, о Гумилеве рассказывается только его история жизни с Ахматовой, как будто и не было второго брака, тогда как в главе об Ахматовой упоминаются и ее последующие мужья. В общем, даже немного жаль потерянного времени.