День первый
Пятница, 9 сентября 1988 года

1

15.40

Она откинула вуаль шляпки, сняла темные очки и спросила:

– Вы меня знаете?

«Идиотка какая-то, – подумала я, – ну кто в наше время носит шляпки с вуалью!»

Но странная узнаваемость ее по-татарски округлого лица уже поразила меня, словно я сотни раз видела эти бледно-серые глаза, этот курносый нос и короткий рыжий перманент прически… Где же? Когда?..

– Меня зовут Лариса Максимовна Горячева. Вы разрешите войти?

Наверное, от изумления у меня отвисла челюсть, как у врожденной дебилки. Лариса Горячева – ко мне?!

Грязная половая тряпка в руках, заткнутый за пояс подол юбки, мокрые босые ноги и идиотское выражение моего лица все-таки задержали Горячеву на пороге, она спросила:

– Вы Анна Ковина, не так ли?

Я тупо кивнула:

– Да… я…

Тяжелая капля упала с тряпки мне на колено, и я всей кожей ощутила, как она катится по ноге и как гостья следит за ней. Затем Горячева с некоторым сомнением осмотрела меня снизу вверх и перевела взгляд на комнату, если, конечно, можно назвать комнатой мою чердачную клетушку с косыми балками, подпирающими низкий и плохо побеленный потолок. Но что можно снять за сорок рублей в месяц у этих полтавских куркулей? К тому же сегодня у меня как раз отгул за два ночных дежурства по угро, и я затеяла уборку. Слава Богу, хоть лежак, который стоит на кирпичиках, накрыт красивым покрывалом, сшитым из заячьих и лисьих лапок, – моя память о работе на Крайнем Севере^[1]. И на этом покрывале, возле подушки, сидит большой плюшевый медвежонок, которого я таскаю повсюду со студенческих лет… Но остальное – тумбочка, стул, табурет, гладильная доска и кривой торшер с рыжим абажуром – все сдвинуто в угол, к комоду. А больше никакой мебели у меня нет, три вешалки с юбками и блузками да парадный китель с погонами старшего лейтенанта милиции просто висят на гвоздях, вбитых в потолочные балки. Да в углу – два ящика из-под пива покрыты куском листового железа, и на этом железе стоит электроплитка – вот и вся моя кухня…

Наверное, именно милицейский китель да пистолетная кобура, лежавшая на комоде рядом с лифчиком, убедили Горячеву в том, что я – это я, Анна Ковина, старший следователь Полтавского городского уголовного розыска. Она чуть пригнула голову в низкой двери и вошла, а я очумело метнулась по недомытому полу к комоду, выдернула верхний ящик и одним жестом мокрого локтя ссыпала в него все, что на этом комоде лежало, – лифчик, кобуру с пистолетом, тушь для век и еще какую-то косметику. Затем – через «Извините!» – быстро – поспешный шаг к стоящему посреди комнаты ведру с грязной водой, хватаю его за дужку, выношу из комнаты на лестницу и только там оправляю на себе юбку, слышу снизу, из квартиры хозяйки, бубнящий «Голос Америки», утираю плечом какую-то паутину со щеки и на всякий случай быстро трясу головой из стороны в сторону – уж не померещилась ли мне эта Горячева?

Но, вернувшись в комнату, убеждаюсь – не померещилась. Больше того, она уже освоилась тут, подвинула табуреточку от комода к окну и села, расстегивая верхние пуговки серого летнего плаща, который был ей явно велик. При этом взгляд ее – быстро и настороженно – за окно, вниз, на улицу…

Я тоже выглянула в окно. Неужели она пришла пешком?!

Наша тихая и сонная улица была пуста, только поодаль, на углу Карла Либкнехта, в теплой пыли спала, нажравшись свежеопавших каштанов, худющая, как собака, свинья моей хозяйки Розка. А по мостовой шла чья-то гусыня, покачиваясь и покряхтывая, как старая еврейка, – вела свой выводок в заросли крапивы. За этими зарослями был обрыв с видом на яблоневые садики, тихую речку Ворсклу и белую беседку, в которой когда-то сидел перед Полтавской битвой не то Петр Первый, не то Карл Девятый. Но сейчас и беседка заросла бурьяном, и все выглядело непотревоженным и сонным, как обычно. Даже соседские собаки лениво дремали в тени своих будок, не обращая внимания на назойливых жирных мух. А ведь если бы здесь появилась машина (тем более – полагающийся Горячевой правительственный лимузин!), то не только я услыхала бы мотор, но и вся улица высыпала бы из своих беленных известкой хат, не говоря уж о собаках…

Лишь теперь я взглянула на туфли Ларисы и мысленно выругала себя маточком. Следователь называется! Светлые туфли-лодочки Горячевой в таком густом налете пыли, что можно и не смотреть на улицу! Конечно, она пришла пешком, причем не из-за угла, где могла оставить машину, а издалека. Черт возьми, неужто она шла пешком от центра – из обкома партии? Но почему?!

Я мысленно представила, как она идет по полтавским улицам в этом слишком длиннополом плаще, в шляпке с вуалью, в темных очках и в белых на каблучках лодочках – по сухой жаре, смешанной с пылью мостовых, кое-где развороченных из-за вечного ремонта. Мимо остервенелых очередей возле каждого магазина… Мимо шпаны, шляющейся по улицам от безделья или кайфующей от наркотиков и самогонки… Только полное отупение наших полтавчан могло позволить Горячевой пройти неузнанной. И даже не отупение, а, если быть точной, дофенизм – новое словечко, произведенное от слов «до фени». Этим летом пустынные магазинные полки и уже полный и повсеместный хозяйственный бардак в стране выпарили в народе последние надежды на перестройку, и теперь людям настолько все стало до фени, что они ходят по улицам от одной очереди к другой, как сомнамбулы, – не видя друг друга, а запоминая лишь приметы того, за кем они заняли очередь: тут – за маслом, там – за зубной пастой, в третьем месте – за помидорами. Даже на Ларису Горячеву никто не обратил внимания! Хотя она – именно она, больше, чем сам Горячев, – уже давно стала эпицентром всех анекдотов и всеобщей ненависти!

Все еще глядя на запыленные туфли своей нежданной гостьи, я пыталась собраться с мыслями. Разве было сообщение о приезде Горячевых на Украину? Нет, иначе нас, милицию, подняли бы по тревоге еще как минимум за неделю до их появления, и мы стремительно и без церемоний чистили бы улицы от алкашей, наркоманов, рэкетиров, бродяг, бомжей, спекулянтов, хиппарей и фарцовщиков, запихивая их в КПЗ, колонии и прочие ИТУ – исправительно-трудовые учреждения. И в магазинах появился бы кое-какой дефицит как свидетельство заботы местного начальства о нуждах трудящихся, и на мясные талоны стали бы продавать не только кости, но даже мясо, а уж воду-то наверняка дали бы в водопровод не раз в неделю, а каждый день, чтобы к приезду правительства население не воняло недельным потом…

Между тем Горячева с неловкой улыбкой сняла с ног туфли и, нагнувшись, потерла ступни. Для ее возраста у нее были замечательные ноги, ну просто кегельные! Но на ступнях, возле больших пальцев выпирают косточки. «Отложение солей – болезнь стариков и солдат», – почти механически подумала я и мысленно поздравила себя с тем, что возвращаюсь к логическому мышлению. Именно эти косточки на ногах Горячевой почему-то сразу сняли с меня чувство неловкости за свою комнату и свой затрапезный вид. Я даже вспомнила, что в «Тканях» на углу Фрунзе и Шевченко завмаг отложила для меня шесть пакетов болгарских ниток «мохер», но если через полчаса я не приду за ними, то она будет вынуждена продать их, чтобы ее не прихватил ОБХСС или народный контроль. Но уйдет ли эта Горячева через полчаса?

– Извините, – сказала она. – Вы не дадите попить что-нибудь? – И опять с сомнением оглядела мою комнатушку: холодильника у меня не было, водопроводного крана – тоже.

– Конечно! Минуточку!.. – Я метнулась к тумбочке, достала чашку и бегом спустилась во двор – там у нас водопроводная колонка. Если в колонке есть вода, загадала я, то, значит, это я, дура, каким-то образом прошляпила сообщение о приезде Горячевых. Или мой шеф майор Тимощук не захотел отрывать меня от охоты за ворами автомобильных покрышек – три дня назад эти гады свистнули все четыре колеса с «Волги» самого председателя Полтавского горисполкома!

Конечно, воды в колонке не было, хотя я старательно покачала ручку. А из-за тына, из открытых окон соседней хаты старика Гринько доносился голос киевского радиодиктора:

«В Москве Военная коллегия Верховного суда СССР закончила оглашение обвинительного заключения по уголовному делу в отношении бывшего заместителя министра внутренних дел СССР Юрия Чурбанова и еще восьми генералов узбекского министерства…»

Я усмехнулась: всего три года назад молодой, грудастый генерал Чурбанов, зять Брежнева, приезжал в Воронеж инспектировать нашу милицейскую академию, и, Боже мой, как ходили перед ним на «цырлах» даже старые милицейские зубры-профессора и начальники кафедр! А теперь этот самый Чурбанов – на скамье подсудимых…

А в голове билось: «Господи, Горячева! Ко мне! Зачем? А тут даже воды нет!»

Тут я принюхалась – вместе с голосом украинского диктора из окон соседней хаты выплывал прогоркловато-приторно-кислый запах. Конечно! Опять этот старый Гринько гонит картофельный самогон! Сталинский живоглот! Я уже шесть раз его предупреждала! Но знает, сука, что я не стану стучать на соседа, и вот – наглеет. Тем более что у него старший сын – майор воюет в Афганистане и старик в любой день может получить похоронку…

Я еще покачала ручку водопроводной колонки, но – без толку. Я ринулась к Лидии, хозяйке моей хаты. Этой прохиндейки, конечно, дома нет – она целыми днями ошивается в очередях за импортным дефицитом, чтобы прокормить четверых детей, прижитых по дружбе народов от курсантов местного летного училища. Но дети всегда дома и сами себя обслуживают. Вот и сейчас два младших сына Лидии – близнецы-палестинцы Василь и Русланчик – голяком сидели на кухне на горшках, а десятилетняя египтянка Маруська жарила им картошку на свином сале, и раскаленная сковородка шипела и швыряла вокруг себя горячие брызги.

– Маруська, я за водой! – сказала я, пробегая через кухню к ванной-туалету. Вообще по детям Лидии можно судить о развитии наших международных отношений: пятнадцать лет назад в Полтавском летном училище учились одни кубинцы, в результате старшая дочь Лидии Оксана родилась смуглой и большеглазой и уже сейчас с успехом заменяет свою мать на танцплощадке того же училища и в кустах вокруг него. После Оксаны у Лидии родился мелкокалиберный вьетнамец Степан (в прошлом году она спихнула его в суворовское училище), затем египтянка Маруся, а три года назад мои любимчики – близнецы Василь и Русланчик. Правда, нынешнее потепление советско-израильских отношений приводит Лидию в беспокойство, и она периодически орет Оксане: «Имей в виду, если сюда жиды приедут учиться, я тебе дырку сразу зашью!» Но пока израильские летчики учатся неизвестно где, Оксана и без них сделала уже два аборта и теперь, отходя от последнего, валяясь на диване в гостиной, смотрела киевское телевидение и одновременно слушала «голоса из-за бугра»:

«Проживающий в США, штат Вермонт, лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын получил телеграмму от советского комитета „Мемориал“ с приглашением войти в состав общественного совета по руководству созданием мемориального комплекса жертвам сталинских беззаконий и репрессий…»

В туалете прямо в ванне стояли два ведра, корыто и стеклянные банки с запасенной впрок водой. Зеленые мухи влетали в открытое окно и спешили на кухню, на запах жареного.

Маруська крикнула мне из кухни:

– Мать за маслом стоит. Ты масло возьмешь за мохер?

– Не знаю! – крикнула я в ответ, в сомнении осматривая черпак, лежащий на прикрытом фанеркой ведре. И снова крикнула: – У вас черпак мухами засиженный!

Маруська не ответила, а я зачерпнула воду из ведра своей чашкой, сполоснула ее, вылила в ванну и набрала снова – теперь уже полную чашку.

«– Станет ли Киев безалкогольным городом? – по-украински сказал телевизор в гостиной, заглушая уплывший куда-то по волне „голос“. – Слухи о том, что с нового года в Киеве прекратится продажа спиртных напитков и табачных изделий, можно сейчас услышать везде: в магазинах, на рынках, в общественном транспорте…»

Осторожно неся через кухню полную чашку воды, я спросила у Маруськи про Василя и Руслана, которые тужились на горшках и от напряжения выпучили на меня свои и без того выпуклые глаза:

– А их отец мусульманин или христианин?

– А хто знае! А шо? – сказала Маруська, размешивая картошку в сковородке и отскакивая от брызг горячего свиного сала.

– А мусульмане сало не едят…

Шмель полз по бронзовому плечу Русланчика, и Василь что есть силы шлепнул его ладонью – аж расплющил. И захохотал победно. А Русланчик заплакал…

– То жиды сало не идят, – сказала мне Маруська. – А нам можно…

Мне было некогда спорить с ней, я поднялась по лестнице к себе на чердак, стараясь не расплескать воду.

– Спасибо, – сказала Горячева. – Извините, я не знала, что так далеко…

– Ничего… – сказала я. – Пожалуйста…

Она внимательно осмотрела чашку, но воду выпила с жаждой, утерла кулачком края губ и впервые улыбнулась:

– Спасибо… Вы, конечно, гадаете – с чего это я свалилась на вашу голову?.. Садитесь, пожалуйста…

Я села на стул.

– Вы читаете по-английски? – спросила она.

– Ну… – замялась я. – В общем, да…

Год назад я с отличием окончила Воронежскую милицейскую академию, и, конечно, по английскому в моем дипломе тоже стоит пятерка – на экзамене я без словаря переводила «Тома Сойера». Но это вовсе не значит, что я могу в подлиннике читать Шекспира.

Горячева расстегнула свой плащ и достала из внутреннего кармана чистый плотный конверт, протянула мне:

– Почитайте…

Конверт был без адреса и без марки, незапечатанный, внутри лежала аккуратно сложенная газетная страница на английском языке. «ENGLEWOOD WEEKLY NEWS» – прочла я название газеты и вопросительно поглядела на Горячеву.

– Разверните… читайте… – сказала она.

Я развернула газетный лист, он был размера «Московских новостей» или «Недели», но выглядел совершенно иначе, чем наши газеты. Половину страницы занимал гигантский заголовок:

PREDICTIONS FOR 1988

OUR LOCAL PSYCHIC PEERS INTO NEXT YEAR – MONTH BY MONTH^[2]

И затем шли предсказания, которые я медленно переводила сама себе:

«ФЕВРАЛЬ: Восстания в Израиле и Тибете; гигантский взрыв на Кипре.

МАРТ: «Мисс Америкой» станет брюнетка из Техаса; суд над крупным чиновником из Белого дома; в Европе арестуют советских шпионов; на Кавказе и в Израиле – кровь, смерть, восстания.

АПРЕЛЬ: На праймериз победят Буш и Дукакис…»

Я взглянула на дату в газете «December 24, 1987» – значилось под газетным заголовком. Черт возьми, если это не фальшивка, то этот прорицатель просто гений: кажется, в феврале действительно началось восстание палестинцев в Израиле, а в марте – это я уж помню точно! – в марте на Кавказе, в Сумгаите, азербайджанцы резали армян, потому что армяне потребовали вернуть Армении Нагорный Карабах, который Сталин подарил Азербайджану в двадцатые годы. А в апреле в США определились претенденты на Белый дом – Буш и Дукакис, мы это недавно прорабатывали на политчасе…

– Прочтите на другой стороне, – сказала Горячева, пристально следившая за моим лицом.

Я перевернула газетную страницу. Здесь под гигантским заголовком:

ENGLEWOOD PSYCHIC GIVES YOU —

MONTH BY MONTH —

WINDOW ON THE FUTURE!^[3]

шло подробное, по месяцам, изложение предсказаний. И первое, что бросалось в глаза, – предсказания на август и сентябрь, обведенные красным фломастером:

«АВГУСТ:

Крупные забастовки в Польше.

Генерал Ярузельский вступит в переговоры с Валенсой.

В США произойдет скандал вокруг кандидатуры на пост вице-президента.

В авиакатастрофе погибнет глава мусульманского государства.

СЕНТЯБРЬ:

В Москве будут судить генерала, родственника бывшего советского лидера.

Черный король бокса попадет в автомобильную аварию.

Ужасный ураган разрушит восточное побережье Мексики.

Израиль выведет в космос спутник.

В Москве произойдет покушение на Михаила и Ларису Горячевых…»

Последние строки были подчеркнуты трижды.

Я подняла глаза на Горячеву: сегодня 9 сентября, уж не собирается ли Горячева прятаться на моем чердаке от этого покушения?

– Вы все поняли? – сказала она.

– Что именно? – спросила я на всякий случай.

– Ну… – Она нервно дернула головой. – После того как вы прочли предсказания на прошлые месяцы, вы поверили этому предсказанию?

Нужно сказать, что я действительно не усомнилась в нем, хотя обычно ко всяким гаданиям и пророчествам отношусь с презрением. Однако в ряду уже сбывшихся пророчеств – восстание палестинцев в Израиле, волнения в Польше и Армении, скандал вокруг избранника Буша на пост вице-президента, суд над Чурбановым – в ряду этих пророчеств, сбывшихся точно по расписанию, предсказание покушения на Горячевых вовсе не выглядело дешевой газетной фантастикой. Честно говоря, в запуск израильского спутника я меньше поверила, чем в это покушение.

Но я сказала уклончиво:

– Ну… нужно все-таки подождать – запустят ли израильтяне спутник…

– Запустят, – хмуро сказала Лариса и встала. Под плащом на ней был какой-то зеленый сарафан в косую желтую полоску – некрасивый и с явно завышенной талией. – Наша разведка точно знает: ровно через неделю израильтяне запускают первый спутник… – Она нервно прошла по комнате. – А поскольку мы идем сразу после этого пуска, то… У нас есть только неделя…

«Как бы она не наткнулась головой на косую потолочную балку», – подумала я, но тут Горячева круто повернулась и буквально выстрелила в меня вопросом:

– Только неделя – вы понимаете?! Вам когда-нибудь приходилось жить под дулом пистолета?

– Ну чтобы жить – нет… – сказала я. – Но пару раз в меня стреляли…

Она продолжала пристально смотреть на меня, я объяснила:

– Ну, один раз в Сибири во время ненецкого восстания… А второй – здесь, на Украине, при аресте банды рэкетиров…

– Да, я знаю, – сказала Горячева и опять пошла по комнате. – Но это не то. Вы были в деле, в операции, вы знали своих противников… А здесь… – И вдруг резко оборвала себя, спросила в упор: – Скажите, вы за нас или нет?

Кажется, в этот день я все-таки плохо соображала – я спросила:

– За кого – «за нас»?

Она поморщилась от моей тупости:

– Ну вы за Горячева или против? Сейчас вся страна разделилась на тех, кто за нас, за перестройку, и кто – против. Вы где? Только честно!