Tornatrás by Bianca Pitzorno

©1993 Arnoldo Mondadori Editore S.p.A., Milano

© 2015 Mondadori Libri S.p.A., Milano

© ООО «РОСМЭН», 2021

Лалли, как всегда;

Анне К. и Лоле Ф.,

моим дорогим подаркам ко дню рождения;

моей кубинской крестнице Сузи де ла Каридад,

Франческо Форти Граццини.

И наконец, Нестору и Хуану Карлосу Картолини

Часть первая

Глава первая

Когда я вырасту, напишу роман о своей жизни.

Первая часть будет о моей жизни от начала и до одиннадцати лет, и я уже знаю, что там будет в конце: я стану богатой и перееду жить в другой город.

Что будет во второй, пока не знаю, потому что она еще не началась. Э-будем-посмотрети, как говорит Араселио, жених моей тети Мити́.

Только сегодня утром я шла на кухню готовить завтрак для Лео и представить себе не могла, что еще до того, как начнется вечерний тележурнал, окажусь наследницей. Несмотря на мой день рождения, настроение у меня было отвратительное. Я знала, что не получу никакого подарка. И торта со свечками тоже не будет. Вдруг вспомнился прошлогодний день рождения и как папа играл на скрипке в честь моего десятилетия. Со злости я разбила тарелку об стол и потом в ванной так терла Лео лицо мокрым полотенцем, что этот хлюпик тут же распустил нюни. А мама даже ничего не заметила.

Я хочу, чтобы во второй части романа мама перестала включать телевизор с утра пораньше и провожала нас до дверей, когда мы уходим в школу. Потому что то, как она ведет себя в последних главах первой части, терпеть уже просто невмоготу.

Тетя Мити говорит, что, когда мы переедем в Милан, все точно будет по-другому.

Э-будем-посмотрети.

Глава вторая

Утром двадцать первого мая Коломба Тоскани вышла из школы после уроков и направилась на задний двор, чтобы забрать Лео. Он освободился на двадцать минут раньше и играл в футбол с двумя друзьями, которые тоже дожидались старших братьев-сестер.

Вместо ворот они поставили ранцы, двое мальчишек были нападающими, а Лео – вратарем. Волосы у него взмокли от пота, а штаны на коленках были перепачканы землей и травой. Коломба вздохнула: будь ее воля, он бы и ходил в них всю неделю, но училки первых классов были ужасные придиры и вредины. Если кто-то являлся в класс одетым не с иголочки, они сразу поднимали шум и строчили записки родителям. Так что дождаться субботы не получится, придется устраивать стирку в среду.

– Заканчивай, – поторопила она брата.

Помогла надеть ранец, взяла крепко за руку и потянула к выходу.

Она была не единственной девочкой, которой приходилось тащить из школы младшую сестру или брата. Но никому больше не нужно было ходить в магазин за продуктами и готовить обед. Поесть раньше трех им с Лео никогда не удавалось.

Конечно, было бы намного лучше обедать в школьной столовой. Но, во-первых, обеды эти были семье Тоскани не по карману, а во-вторых, Коломба знала: если она не приготовит обед, не накроет на стол и двадцать раз не позовет маму есть, та и не вспомнит о еде. Предоставленная самой себе, она будет питаться исключительно солеными орешками и шоколадом, не покидая своего обожаемого кресла перед обожаемым телевизором.

Раньше мама такой не была. Она прекрасно готовила и с вечера выбирала в кулинарной книге, что приготовит завтра. Рассчитывала протеины, витамины, белки и углеводы, нужные мне и Лео, чтобы хорошо расти. В то время – прошел всего год, но кажется, будто век, – она всегда следила, чтобы в доме был порядок. И одевалась элегантно. И ходила по субботам в парикмахерскую. И если только замечала на бусах хоть какую-нибудь царапинку, безжалостно выбрасывала их на помойку.

Но когда не стало папы, все изменилось.

Мой отец погиб при кораблекрушении. Корабль, на котором он работал музыкантом, затонул в Тихом океане. Отец успел проработать в этом оркестре два года. Играл на скрипке, но, если было нужно, на фортепиано тоже. Когда он устроился на эту работу, наша семья поселилась в Генуе, рядом с портом, чтобы папа всегда мог забежать и обнять нас в промежутке между круизами.

Теперь мы могли жить где угодно, ведь он уже не вернется. Теперь мой отец спит на дне моря – среди рыб, водорослей и кораллов, как говорится в тех стихах, которые читала на его похоронах тетя Динучча. Каждый раз, как я вспоминаю эти стихи, у меня по спине бегают мурашки.

«Геркулес» затонул со всеми людьми, которые были на борту. (Чудом спаслись только десять пассажиров – они отплыли на лодке и были далеко, когда корабль ушел под воду.) Музыкальные инструменты тоже пошли на дно. И папина скрипка по имени Филиппо. Папа говорил, что у инструментов должны быть имена, как у людей. Поздно вечером, когда я лежу в постели, засыпая, мне иногда кажется, что я слышу голос Филиппо. Потом я понимаю, что это музыка из телевизора, и тогда мне становится совсем-совсем плохо.

Мама так и не оправилась от удара. Поначалу она плакала все дни и все ночи. Когда мы уходили в школу, она боялась оставаться дома одна. И рядом не было ни подруги, ни родственницы, чтобы чем-нибудь ее утешить или просто побыть рядом.

У мамы есть две золовки – это папины сестры. Он называл их «девчонки», потому что, хотя и той и другой уже исполнилось пятьдесят, обе они не замужем. Но они живут в Милане и ходят на работу. Тетя Динучча – медсестра в поликлинике, а тетя Мити – секретарша в адвокатском бюро. Поэтому через неделю после похорон (хотя там не было ни гроба, ни покойника) им пришлось вернуться домой. Они часто звонят, чтобы узнать, как у нас дела, но от этого не легче.

Подруг у мамы в Генуе нет. Когда все произошло, мы только недавно сюда переехали и еще толком не успели (я и Лео тоже) ни с кем познакомиться.

Оставаясь одна дома, синьора Тоскани начала проводить все больше времени у телевизора. Конечно, она смотрела его и раньше – в конце концов, для чего его покупали? Но раньше его включали на пару часов в день – посмотреть тележурнал или какую-нибудь интересную передачу. Коломбе и Лео мама разрешала смотреть только детские передачи, и то не целыми днями. Летом в хорошую погоду шла с ними на пляж или в парк или, если у нее были дела, отпускала играть во двор до самого ужина.

Когда муж был дома, телевизор (за исключением футбольных матчей) вообще не включали, потому что рассказы о последнем плавании всегда были несравнимо интереснее.

– Вот уйду опять в море, тогда насмотритесь на Большого Джима, – шутил он.

На самом деле Большого Джима звали Риккардо Риккарди. Он был журналистом и вел на канале «Амика» цикл передач, имевших огромный успех у домохозяек. К себе в студию Риккарди приглашал не актеров, не певцов и не ученых, а самых обыкновенных людей – поссорившихся влюбленных, которые хотели помириться, или тех, у кого случилось какое-нибудь несчастье, кто с мокрым от слез лицом описывал свои злоключения. Риккарди выслушивал с понимающим видом, говорил что-то утешительное, просил телезрителей звонить с советами, советовал сам… У него была обворожительная улыбка, и вообще он был больше похож на актера, чем на журналиста. Коломба и ее отец в шутку прозвали его Большой Джим – в честь игрушечного супермена с мускулами, которого Лео выиграл однажды на благотворительной лотерее.

Теперь, вспоминая слова отца, Коломба думала, что шутка, как ни странно, часто становится реальностью.

Превращение произошло не сразу, а постепенно. После отъезда золовок Эвелина Тоскани начала включать телевизор каждое утро, как только дети уходили в школу. Но когда они возвращались к обеду, сразу выключала его и старалась, чтобы все было как прежде.

День ото дня она все больше привыкала к этому почти домашнему кругу, где можно было услышать столько душещипательных историй, похожих на ее собственную, но всегда кончавшихся хорошо.

Просыпаясь, дети слышали то голос ведущего ток-шоу, то сцены из сериала, то возбужденные возгласы из телерекламы. И засыпая ночью, они продолжали слышать то же самое.

Иногда первоклассник Лео, вернувшись из школы и бросив в угол рюкзак, начинал с жаром рассказывать:

– Мама, знаешь, сегодня наша учительница…

Но мать ласково прерывала его:

– Подожди, пусть бедная синьора Джанкарла договорит. Интересно же, почему свекровь никогда не приходит к ним обедать…

Но сразу после программы «Живая жизнь» начинался какой-нибудь детектив, телеигра, сериал, теледебаты между политиками, соревновавшимися, кто кого перекричит, и Лео, не дождавшись, отправлялся играть во двор.

Или, что еще хуже, он незаметно пристраивается на ручке кресла рядом с мамой и смотрит что попало вместе с ней. Ладно бы нашел фильм о животных, мультик, какую-нибудь детскую программу! Но нет: что интересно маме, интересно и ему. Даже эта ужасная вечерняя передача «Хозяева в собственном доме», в которой лысый и прилизанный Валерио Каррада изрыгает проклятия иммигрантам. А эти двое сидят и тупо слушают, глядя ему в рот.

Лео уже знает наизусть все рекламные заставки, марки батончиков и игрушечных сюрпризов. Время от времени он начинает ныть, что несчастнее его нет никого на свете, но не потому, что он – как, между прочим, и я – лишился отца, а потому, что шкафы в нашей комнате не набиты видеоиграми, говорящими игрушками, роботами-монстрами, трансформирующимися в танки, игрушечными воинами всех мастей и радиоуправляемыми машинами.

– Нельзя иметь все, что видишь, – говорила брату Коломба. – К тому же тебе это очень скоро надоело бы. Так было у меня с Барби, когда жена твоего крестного привезла мне из Америки сразу семь штук.

А мать, наоборот, готова была покупать Лео любую ерунду (только вот денег у нее не было). Когда родились дети, они с мужем обещали друг другу не баловать их и дать обоим хорошее образование. Но сейчас все эти обещания были благополучно забыты.

Папа всегда говорил, что есть вещи действительно необходимые, а есть те, которые кто-то хочет нам навязать, чтобы набить свой собственный карман.

– Из сотни вещей, которые реклама называет совершенно необходимыми для счастья, – говорил он, – лишь четыре или пять требуются тебе по-настоящему. Все остальные нужны только тем, кто их продает, и больше никому.

Я ненавижу телевизор. Вы уже это поняли, да?

Когда-то у меня были любимые передачи, например про котов-сыщиков или та, в которой два брата и одна очень толстая женщина всех здорово пародировали. Мне нравились фильмы о природе, научных открытиях и о тех странах, где все не так, как у нас. Еще музыка – рок-концерты, классика, фолк и джаз. Даже опера. Если я чего-то не понимала, то спрашивала у отца, и он мне все объяснял.

Теперь, когда Коломба просила мать переключиться на «Телекуоре», потому что там шло что-то интересное, та отвечала, что это невозможно. Синьора Эвелина никак не могла пропустить эту викторину или это ток-шоу, где невоспитанные люди только и делали, что перебивали и оскорбляли друг друга. И причины были по большей части совершенно дурацкие.

Да и выбирать теперь стало особенно не из чего. Коломба помнила, что, когда она была маленькой, по телевизору с хорошей антенной ловилось каналов пятнадцать или двадцать. Было общественное телевидение, частные каналы, несколько зарубежных. Потом, как заметил отец, некоторые из них разрослись и поглотили остальные.

Они заняли все пространство и все волны – не морские, как объяснил мне отец, а воздушные, они еще называются эфиром и похожи на радиоволны. Владельцы этих каналов с помощью рекламы ужасно разбогатели и потребовали принять такие законы, что другие итальянские каналы вскоре не выдержали и закрылись, а смотреть зарубежные стало почти невозможно. Из итальянских осталась всего одна местная телестанция, но она работает только на маленьком расстоянии, и видимость у нее плохая – все дрожит и расплывается, – а звук еще хуже.

В последние годы из больших телестанций, транслирующих на всю Италию, осталось только две: «Амика» и «Телекуоре». Программы у них не очень различаются. Главное различие в том, что по «Амике» почти всегда показывают Большого Джима, то есть Риккардо Риккарди, а по «Телекуоре» – худющую и рыжую Камиллу Гальвани. Пишут, что они ненавидят друг друга и каждый старается переманить к себе телезрителей. А еще считаются журналистами!

Папа говорил, что журналисту положено ездить по свету в поисках новостей, наблюдать за событиями, беседовать с незнакомыми людьми и следить, чтобы разные знаменитости говорили правду. Что это за журналист, который только и знает, что сидит в телестудии, загримированный, как актер, и обсуждает с гостями всякую ерунду, к тому же заранее все отрепетировав?

Одно время Коломба делала уроки за кухонным столом. Ей нравилось, что там тепло и нескучно. Потом она попробовала сбежать от беспрестанного шума телевизора в свою комнату. Но даже с плотно закрытой дверью вся эта какофония стояла у нее в ушах и совсем не давала сосредоточиться.

– Попробуй закрыться в ванной и заткнуть уши ватой, – предложил Лео.

Ванная была в конце коридора, и Коломба приноровилась делать уроки, устроившись с тетрадью на унитазе.

Жаль, что нельзя было перетащить туда же и стоявшее в прихожей фортепиано. Поэтому занятия музыкой пришлось прекратить.

У меня такое чувство, что я предала папу, но с этим дурацким телевизором я не слышу даже метронома.

Маме вообще наплевать, буду я заниматься музыкой или нет.

Иногда я думаю: вот бы какой-нибудь актер или журналист обратился с экрана к моей маме, как в фильме «Пурпурная роза Каира», и сказал бы: «Дорогая синьора Тоскани (или «Дорогая Эвелина»), вы не заметили, что ботинки Лео уже давно просят каши и что ему пора купить новые?» Или: «У вас закончился стиральный порошок. В холодильнике почти пусто. Пора платить за квартиру…»

Если это говорю я, то в ответ слышу:

– Да, солнышко (она всегда говорит «солнышко», особенно когда хочет от меня отделаться). Поговорим об этом, когда закончится фильм.

И тогда я должна торчать, как собака, у ее кресла и ждать перерыва между этой передачей и следующей, чтобы вставить слово. Только во время музыкальной заставки, которую она видела уже сто тысяч раз, мама обращает на меня внимание. И даже тогда дослушивает мои слова только до середины, потому что боится пропустить начало новой передачи.

– Займись этим сама, солнышко, – обычно отвечает она. – Деньги в первом шкафчике комода.